Она молчит. И я уже почти отворачиваюсь, когда она всё-таки размыкает губы:
– Я… действительно завтра умру?
– Нет. Если вместо тебя вернусь я, нет.
– И тогда я… ты… будешь жить той жизнью, которой я… ты… должна жить?
Я киваю.
Она долго смотрит на меня.
– Ты позаботишься об Эше? – спрашивает она потом. – И о маме?
Я медлю, прежде чем ответить:
– Да. Я ведь люблю их не меньше тебя.
Пожалуй, даже больше, добавляю я про себя. Другой мне ведь не приходилось их терять.
И я действительно позабочусь о них, пока смогу.
– Тогда… – она опускает голову, – будь счастлива. За нас обеих.
…одно из моих положительных качеств: когда дело касается счастья моих близких, я всегда правильно расставляю приоритеты.
Особенно если речь всего-навсего о том, что нужно пожертвовать собой.
– Буду, – говорю я. – Обещаю.
И иду вперёд.
Странно, но последние шаги даются легко-легко, точно я бегу под гору. Может, потому, что другая Лайза просто стоит и смотрит, как я ухожу.
Свет обнимает меня белыми крыльями, принимает в себя, и всё тонет в нём, растворяется, обращается частичками сияния, заволакивающего весь мир. Потом ослепляющая белизна дрожит, уменьшается, словно всеобъемлющее море в один миг стало узким ручьём, – и превращается в тонкий солнечный луч, бьющий в глаза из-за щели между занавесками.
Я лежу на кровати, и в воздухе носится восхитительный запах оладий, а под дверь просачиваются отголоски маминого пения.
– …он на руках тебя будет качать, тихо баюкая звёздным прибоем, – голос звенел приглушённым колокольчиком в такт моей поющей душе, – и, улыбаясь, о чём-то молчать…
Я дома. Я – та Лайза, что помнит Коула, что помнит всё.
И я – живая.
Когда я ворвалась на кухню, мама перекладывала оладьи со сковороды на тарелку.
– А, сама проснулась. – Она махнула деревянной лопаткой в знак приветствия – улыбающаяся, уютная, в пушистых домашних тапочках цвета ядовитой незабудки. – Думала, опять тебя будить придётся, а то вы с Гвен вечно в кино опазды…
Осеклась – по причине того, что я повисла у неё на шее, едва не сбив с ног.
Мама. Живая. Здоровая.
– Лайз?.. – Она встревоженно положила свободную руку на мою макушку. – Что с тобой?
– Так она вечно насмотрится сериалов на ночь, – заметил за спиной до боли знакомый голос, – а потом с утра пораньше на людей кидается…
Я обернулась. Освободив мамину шею от цепкой хватки своих рук, ухватила Эша за ворот рубашки и притянула к себе; обняла брата крепко-крепко, зарывшись носом в золотые кудряшки, сквозь тонкую ткань нашей одежды чувствуя, как растерянно бьётся его сердце.
– Тебе точно пора завязывать с сериалами, – сдавленно проговорил Эш, пытаясь дышать.
– Да. – Нехотя выпустив его из объятий, я рукавом промокнула слёзы, навернувшиеся на глаза. – Давно пора.
Странно: я не могла плакать, расставаясь с Коулом, но реву сейчас. Может, потому, что от горя я уже наплакалась, а от счастья – нет?..
– Лайз, что случилось? – Мама, хмурясь, взяла меня за руку, вглядываясь в моё лицо. – Ты сама не своя.
– Просто кошмар приснился. – Я улыбнулась, надеясь, что она не заметит, как дрожат мои губы. – Давайте завтракать. Умираю с голоду!
…а потом был такой родной стол на веранде и залитый солнцем сад, и оладьи с кленовым сиропом, которые ещё никогда не казались мне такими вкусными. Всё, что я когда-то оставила в прошлом; всё, что перечёркивало память о взрывающемся доме, набережной в Фарге и убийце, нависшем надо мной с бритвой в руках. Ведь того, что я помнила, больше не было, да и быть не могло.
Был только дом, полный света и вкусных запахов, и мама с братом – живые.
– Помедленнее, а то подавишься, – посоветовала мама, разливая чай.
– Просто есть хочется. – Я заглотила очередной оладушек. – А добавка будет?
– Кто ты и что сделала с моей сестрой? – Эш не улыбался, но я знала, что он шутит. – Ты в жизни столько не ела.
Знал бы он, сколь мало шутки в этой шутке.
– Ты меня раскусил. – Взяв кружку с чаем, я сделала щедрый глоток, чувствуя, как распускается на языке сложная смесь черники, кардамона и листьев василька. – Я злобный фомор, который пришёл по твою душу.
Никаких признаков проклятия, что убивало маму, я не чувствовала. А ведь я прекрасно всё помнила. Может, потому, что никто не рассказывал мне о проблемах со временем, а я просто узнала об этом – сама? Или потому, что я вернулась из будущего, которого больше нет? Призрак из безвременья, обретший плоть; тело с душой многократно мёртвой девочки, которой уже мало что могло навредить; такая же парадоксальная аномалия, как и страж времени…
– Какой прожорливый маленький фомор. – Мама любовно потрепала меня по волосам. – Если хочешь, могу приготовить ещё.
– Да нет, я на самом деле наелась. Просто жадничаю.
– Вот как? Ну хорошо. А то пока будешь ждать следующую порцию, наверняка уже Гвен придёт. У вас сеанс в одиннадцать, кажется? – Мама кинула взгляд на садовую калитку, словно ожидала увидеть там Гвен прямо сейчас. – Кстати, когда вернётесь, поможешь мне с кабачками? А то завтра у тебя занятия, некогда будет…
Не ответив, я откинулась на спинку стула. Снова думая о человечках на зеркале, – и о том, что, как бы хороша ни была эта иллюзия обычного завтрака в кругу семьи, завтра одному из человечков суждено растаять.
…я отдала бы всё, чтобы сейчас действительно пойти в кино с Гвен, а потом прополоть с мамой кабачки, а вечером посмотреть с Эшем какой-нибудь фильм. Чтобы провести этот солнечный день, мой последний день с ними. Но у меня оставалось незавершённое дело, которое я должна сделать до того, как уйти. К тому же я предпочла бы покинуть Харлер раньше назначенного мне срока. Если мне суждено умереть завтра, кто знает, в какой именно час океан времени подстроит мне очередной несчастный случай… учитывая, что скоро я уеду из Мойлейца, сорвав плановое попадание под мобиль.
При таком раскладе мне лучше покинуть Харлер сегодня вечером.
– Мам, Эш… Кое-что случилось. – Я взяла салфетку и принялась аккуратно вытирать пальцы, не глядя на тех, к кому обращалась. Надеюсь, уж от моего преждевременного ухода океан времени не пострадает… – Из-за этого мне придётся уехать. Сегодня. Одной.
– Уехать? – Я услышала, как мама нахмурилась. – И куда же ты собралась?
Я подняла взгляд.
…да, Лайза. Всё, что ты хочешь сказать им, всё, что ты должна сказать перед тем, как уйти, – тебе придётся сказать сейчас.
Иногда лучшее, что можно сделать для тех, кого любишь, – покинуть их.
– На Эмайн Аблах.
Мамины зрачки сузились.
…я знала, что разговор не будет лёгким. Но я обязана сделать всё правильно. Обязана поговорить с ними, а не просто убежать и исчезнуть, хотя так было бы проще.
От этого зависит очень многое.
– Эш, иди в свою комнату, – велела мама отрывисто.
– Нет. Останься. – Я посмотрела на брата: тот и не думал вставать, лишь глядел на меня тревожно и пристально. – Я хочу попрощаться с вами обоими.
– Не будет никакого прощания. – Схватив меня за руку – сильно, жёстко, почти больно, – мама рывком заставила меня встать. Тон её сделался повелительным: тон не женщины, которую я привыкла называть мамой, но леди Форбиден, в чьих жилах текла кровь высших фейри и Инквизитора Гэбриэла Форбидена. – Не знаю, что за дурь взбрела тебе в голову, но даже думать об этом забудь.
– Мам, я не хочу уходить. Но так нужно. Я не могу объяснить тебе всего, но… от этого зависит моя жизнь. И не только моя.
Мама сощурилась, глядя на меня серыми глазами, ясными и холодными, как осеннее море. А я без страха, без стыда смотрела на неё в ответ – и очень надеялась, что не говорю лишнего.
С другой стороны, я не скажу больше того, что мама уже знает. От Коула, который по-прежнему приходил к ней четыре года назад.
– Ты видела этого дин ши? – В голос леди Форбиден вплелись угрожающие нотки. – Это он тебе наплёл?
– Коул. Его зовут Коул, – сказала я. – Да, я встретила его.
– Понятно. – Мамины пальцы сильнее врезались в моё запястье. – Значит, так. Никуда ты не идёшь. В кино – тоже. Отправляешься в свою комнату и сидишь там, пока я не…
– Мам, я когда-нибудь делала что-то плохое? Врала тебе? Связывалась с плохими людьми, с плохой компанией?
Она стояла, крепко удерживая мою руку: губы сжаты, глаза сверлят меня кусочками сизого льда – так же, должно быть, наш предок смотрел на магов-отступников. И, конечно, даже не думала меня отпускать. Какая мать отпустит своего ребёнка в другой мир – добровольно, на всю жизнь, зная, что больше никогда его не увидит? Я бы своего наверняка не отпустила.
Но я должна убедить её. И её, и Эша.
– Мам, я знаю, как ты любишь меня. И ты, и Эш. Так же, как я люблю вас. Поэтому я ухожу. Чтобы защитить вас. Но вы с Эшем должны знать, что я жива… что где-то там я жива и счастлива. Что я ушла вместе с тем, кого люблю и кто сможет меня защитить. – Я перевела взгляд на брата, молча наблюдавшего за мной. – Что он не такой, как отец.
– Так всё дело в нём? В этом сиде? Он поманил тебя пальчиком, и ты готова бежать за ним куда угодно? – В мамином голосе прорезалась горечь. – Не такой, говоришь. Я тоже так думала в своё время: что из всех сидов мне повезло встретить того, кто отнёсся к смертной девчонке не как к игрушке. А потом…
– Нет, дело не в нём. Совсем даже не в нём. Просто он единственный, кто может меня спасти. – Я качнула головой. – Мам, ты воспитала меня хорошей. Благоразумной. Я ненавидела отца всю свою жизнь, ты помнишь. И о фейри с Эмайна всегда думала с опаской. Во мне течёт их кровь, я не поддаюсь их очарованию, мне не так просто вскружить голову. И вы с Эшем, этот дом, моя привычная жизнь… всё это значит для меня куда больше, чем какой-то сид. Я бы никогда не покинула вас, если б так не было нужно.
Мама смотрела на меня. И я знала, что именно она сейчас вспоминает.