Когда же мы встретимся?
Часть перваяЧИСТЫЕ ГЛАЗА
Храни свое неопасенье,
Свою неопытность лелей:
Перед тобою много дней,
Еще уловишь размышленье.
Глава перваяКАЗАНСКИЙ ВОКЗАЛ
Нет уже того дня, того далекого, самого первого дня в Москве, когда они шли к Малому театру за престарелой актрисой Рыжовой. Исчезли прежние афиши и портреты, много воды утекло. И того Егорки, того наивного Димки тоже нет.
Теперь изредка наведывался Димка к другу в Москву, и привозил его поезд на тот же Казанский вокзал в шесть утра. Так же были тесны скамейки в большом зале, висела над головами люстра, и только-только раскладывали в газетном киоске у входа книжки, открытки и журналы. Вроде бы те же люди сидели и ждали поезда десять лет. Вот сюда прибыли они когда-то втроем из Сибири: Егорка, Никита, Димка.
У стойки Димка выпивал стакан кофе, курил в уголке и неизменно вспоминал то первое летнее утро. С Казанского вокзала да с памятника Островскому возле Малого театра начиналась для них Москва.
Они четверо суток добирались к столице, ехали через Урал, мимо столба «Азия — Европа». Шумной и бойкой предстала вековая Москва, город Юрия Долгорукого и самых знаменитых людей, и будто только из них и состояла она. Примет ли она их? Надо быть очень талантливым, словно шептал кто-то Димке, чтобы выстоять и отвоевать счастье.
В двенадцать они шли в студию сдавать документы.
— Рыжова-то, а? — говорил Димка у Малого театра. — Наверно, на репетицию. И похожа! Зря мы ей письмо не отправили. Сейчас бы подошли.
— Так тебе она помнит всех. Сколько ей пишут. Да и не надо, Димок. Сами пройдем, всех увидишь.
Егорка был крепок, высок, с ладными, чуть сутуловатыми плечами, на которых тесно сидел школьный пиджачок. Волосы ручьем лились с красивой большой головы. Голубоглазый, тонкий в кости Димок казался младше, хотя почти на год опережал друга. Да и в робости своей, в постоянном восторге перед знаменитыми был он моложе, суетливей.
— Эх, вместе бы! — говорил Димка. — Никиту-то в университет сразу возьмут. С медалью. Он, считай, уже москвич.
— И мы будем. Смотри, какая пошла. Да не туда. Вон…
— Ага.
Москва, Москва!
В коридоре театральной студии Лиза стояла у окна и была точно зеленое деревце. Радостное на ней светло-зеленое платье, зеленым светились ее глаза, сама неспокойна, тонка, в лице столько жизни, что друзья стали без смущения поглядывать на нее.
— Да? — толкал Димка друга.
— Очень! Подойдем?
— Документы сдадим, после.
Вертлявый смуглый студент третьего курса в ковбойке складывал бумажки в папочку, подбадривал тихих юнцов и делал вид, что все в эти дни зависит от него. Он помогал приемной комиссии и уже искал ребят подобрее, кого бы к вечеру можно было расколоть на выпивку. Звали его Владька.
— Из Сибири? — удивился он. — Такую даль ехали? Послушайте, мальчики, а если не пройдете? От нас прямая дорога в сапожники. В будку, чистить туфли. У нас по тридцать человек на место, вам не страшно?
— Нет, — сказал Егорка.
— Но учтите: за наглость не берут.
— Пройдут, — помог парень сзади, — фактура хорошая.
— Не вопи, чадо, зде, — отозвался Владька. — С хорошей фактурой пусть в кино лезут, у нас за нутро берут. Возраст, пол, отношение к воинской службе… Как относитесь к воинской службе?
— Хорошо, — сказал Димка.
— Хо! Петухи. В армию не хотите?
— Пока нет.
— Напрасно, мальчики. Там есть художественная самодеятельность, свои мастера сцены. Споете «На нем защитна гимнастерка», и офицеры заплачут, в увольнение пустят. А?
— Эта песня не для них, — сказала Лиза.
— Миледи, я вас на первом туре попрошу ее спеть. Вы сибиряки — чудаки. Вы в валенках приехали? Без валенок не принимаем.
Он играл, баловался. Хорошо ему было баловаться: его оценили, учат народные артисты, а эти вчерашние школьники были никем.
— Ой, комики, комики. У вас нет в Москве бабушки, тетеньки, кумы? — Взгляд его был насмешлив. — Ну, я вас устрою в общежитие, к Меланье Тихоновне. Сейчас, мальчики, сейчас устрою, только потом не плачьте. Это вам не сочинение сдувать. А вообще советую вам подавать заявления во все училища. Киньте копии во мхатовское, в Институт кинематографии. Где-нибудь да пройдете. На всякий случай надо соваться везде. Станиславский когда-то прогнал Москвина, знаете? И я всюду лез. Правда, меня сразу взяли, я же актер, верно, сибиряки? Никак теперь не выгонят.
— Ха-ха!
— Мне нравится твой смех, — нарочито похвалил Владька. — Встретимся в общежитии. Отчаянней, не зажимайтесь, все мы народные. Вообще в вас что-то есть. Кыш-кыш, мальчики, до вечера в общежитии. В моей комнате будете жить, скажите, я просил.
Стало легко, и как-то незаметно они вышли с Лизой, ждали ее сначала внизу, и она не удивилась.
— Значит, вы не москвичи? — сказала она.
— А что, видно?
— Так, что-то есть непохожее. Какие у вас волосы, — взглянула она на Димку.
А у нее были глазки: чистые, светлые.
— Вы Кривощеково знаете? — спросил Егорка.
— Нет, — улыбнулась Лиза.
— Не знаете Кривощеково? На левом берегу Оби, мост Гарин-Михайловский строил. На правом берегу оперный, в драме у нас Василий Ямщиков играл.
— Василий Ямщиков, правда? Ой, какой прекрасный актер! Он у нас в Москве Егора Булычова играет.
— Вот видите, — сказал Егорка тем шутливым тоном, на который их настроил Владька. — А Кривощеково не знаете. Димка тоже вот будет греметь, за славой приехал.
Лиза посмотрела на Димку, потом на Егорку, и у одного ей нравились волосы, у другого нос, губы, глаза.
— Отдайте их мне, — сказала Лиза Димке. — Зачем они вам? Так хочется потрогать. Можно?
— Пожалуйста! — склонился Димка.
— Надо же быть таким счастливым. Вам говорили?
— Нет вроде.
— Он, знаете, скромный, — сказал Егорка. — Только от зеркала не отходит. Скоро будем его открытки покупать.
— Вы пройдете. А я уже и не рада, что связалась. Бросила первый курс Института восточных языков, дома скрываю. Так боюсь, умереть можно. Вы пройдете, — сказала она еще раз и опять взглянула на волосы Димки. Димка подумал, что она влюбилась. — Давайте поступать вместе. Что вы читаете?
— Все знакомое. Я лирическое. Димка смешное взял.
— Смешное? — удивилась Лиза. — Разве вы смешной?
— Комик! — сказал Егорка, и Димка осудил его злым взглядом.
— Он тупой, вы его не слушайте.
— Вот вы забавные. Я за вами наблюдала. Вы все время пререкались. Завидую мужчинам, они умеют дружить.
— У нас еще один друг. Никита. Но он в университет.
— Вы меня познакомите с ним?
— Опасно! Опасно, однако, Димок, да?
— Что ты, ни в коем случае. Нам конец.
Лиза не понимала, о чем они, и расширяла свои светлые глазки.
— Не-ет! — сказал Егорка. — Никиту показывать нельзя. Очень хорошо играет.
— Актер!
— Милый друг…
— Очень застенчив и туп! — сказал Димка и залился.
Лиза слушала. Был теплый день, с ней два симпатичных друга, и где-то еще один, и она понимает, что нравится, бродить бы с ними, но надо думать о поступлении, закрываться в комнате и читать вслух отрывок, то надеяться, то хныкать.
— У вас не бывает ощущения, что от этого зависит вся жизнь?
— У меня какое-то странное настроение, — признался Егорка. — Вот Димок уже весь там, а я не попаду — страдать не буду. Я в моряки хотел, это он меня сманил.
— Не задавайтесь.
— Да точно. А то давайте попадем все вместе. Этюды будем делать.
«В гости ходить, целоваться…» — продолжал он, глядя на нее.
— Я согласна, мальчики. И я буду учиться у вас лениво тянуть слова. В Сибири все так?
— Мы не замечали, — сказал Димка. — Плохо, да?
— Интересно.
— Как вас зовут? — спросил Егорка.
— Лиза. А вы Дима… А вы…
— А он Егор.
— Вот и чудесно. — Она посмотрела на обоих, сравнила. Каждому из них хотелось понравиться ей. — Чудесно. Будем поступать втроем.
Они поселились на Трифоновке, неподалеку от Рижского вокзала. В низенькой комнате перекошенные окна впускали тусклый свет, полы были продавлены, стены с улицы подпирались бревнами. Общежитие дотягивало последний срок. Друзья не обратили внимания на его бедность. Ведь здесь росли знаменитости, все они спали на этих койках, складывали книжки и снадобья в эти тумбочки. Димок сел на постель и притих. Кто из новых юнцов, приехавших со всех сторон, будет покорять публику, кланяться, давать интервью? Кому повезет? Стол, тумбочки, репродуктор, дорога к трамваю, вся Трифоновка, вся Москва — твои на целые четыре года! Егорка будет спать у стены, он у окна. Четыре неразлучных года, пока четыре, а потом тоже вместе. Только бы пройти по конкурсу.
— Ну что, друг, — сказал Егорка, — артистами будем или назад брать билеты? Попадешь, попадешь, Димок. Я в тебе уверен, голову даю на отсечение. Давай письмо домой отправим, а потом пошатаемся и Никиту найдем у Большого театра.
Первую ночь в Москве они почти не спали.
— Способные ребята должны играть в шестьдесят шесть, — сказал Владька. — Не умеете? Научу. Садитесь.
— Да неохота, — пробовал отпереться Егорка.
— Ча-адо!
Друзья покорно поднесли стулья. Владька тасовал, ловко сбрасывал карты, матерился и развлекал побасенками. Было смешно. Чем вольнее он держался, тем вроде бы талантливее виделся новичкам. Да и как не талантлив, если вся Москва его знала, ко всем он был вхож и выпивал с самыми популярными актерами кино. Владька удивлял.
Их подстерегало еще не такое.
В одиннадцать часов открылась дверь, и раздался веселый крик:
— Узнаю коней ретивых! Я так спешил.