Он говорил и глядел вниз; перед ними у самых ног еле-еле проступали на камне выбитые слова: «Господи! Прими дух мой с миром…»
— А помните, пять лет назад мы так же стояли с вами на Труворовом городище?
— Как же, как же!
— Почему не живем мы вместе?
— Переезжайте к нам! У меня в звоннице жить будете.
— Непросто это.
— Все, Дима, непросто. Нельзя губить себя. Смотрите, как я живу, куда душа тянет. Что ж погибать? Мы и так всему уступаем. Лиля вас понимает?
— Не знаю…
— Ай-яй-яй… — пожалел Свербеев вздохом и Дмитрия и, казалось, всех, кто не может одолеть житейских преград и губит свою душу. — Переезжайте ко мне. У нас другие люди.
— У нас с Егором с самой юности припев: когда же мы встретимся? когда же… А Жабьи Лавицы еще целы?
— Приезжайте! И Жабьи Лавицы целы, и я еще жив… Ай-яй-яй…
Глава девятаяВЕЛИКАЯ И ПРОСТАЯ ЖИЗНЬ
И что же теперь было делать? Писать, звонить, жаловаться, как без нее тяжело и что он ее любит больше всех на свете? Внезапно сорваться, подбежать в одиннадцать к пятой кассе Ярославского вокзала, затем с удовольствием предъявить билет проводнице вагона?
Они расставались надолго, и поцелуи их были усталыми, безнадежными. «Ты уже иди», — избавляла его К. от последних слов, и он покорился, пошел по перрону не оглядываясь.
Нет уже и этих дней. Снова письма — зачем? «Ты сокрушила мою прошлую жизнь…» Что она должна думать, читая его нежности? Она будет сердиться: звала к себе еще раз, это так рядом, но он не решился.
Нет уж ничего, и как опять жить?
Его мучила жалость к ней, к себе. Счастье ценишь, когда его нет. Он удивлялся, почему не сказал К. то-то и то-то, почему порой ворчал на нее и, главное, не боялся, что пропадет, навеки исчезнет легкий миг жизни с нею. Но если повторить свидания еще и еще, все равно будет мало и всякий раз такая же возьмет тоска.
«Только иногда, — говорил ему Владислав, — ощущаешь, что живешь, что это ты и есть. В минуты горя или счастья. Скорее — горя. А так… я это или не я? — не чувствуешь. Бегает кто-то другой».
«Если сильно-сильно затоскуешь, то приезжай», — сказала она ему в электричке. И он ничего не ответил.
Она никогда не была такой нежной, покорной, такой распятой на любви к нему. Черным облаком висели над ними те четыре с лишним часа, которые отпускались им на прощание. Тут еще подстерегала в Москве нужда: зайти в ГУМ. Электричка пришла в 19.24, ГУМ закрывался в 21.00. От метро «Дзержинская» они шли не торопясь, дорожа тем, что идут вместе.
Все четыре дня, в подмосковной избе, они предавались счастью и про неизбежное расставание забыли. Еще раз обрели они уединение и каждую минуту жили друг для друга. В блокноте Егора лежало ее письмо. К. улыбкой извинялась за оплошные признания и мрачность, за свое отчаяние: все вернулось, и правда расстроенного сердца волшебно сгорела в новом чувстве. Ни прошлое, ни будущее не мешало. Ею владел миг. Однажды К. сама попросила зачитать несколько строчек из ее письма. Егор протянул руку к блокноту, вынул конверт и развернул листки. Она сзади подглядывала и молча читала вслед за ним.
«За эти дни я сказала тебе мысленно много слов. Я стояла перед тобой на коленях и молила не покидать меня и продлить мою жизнь. Я рассказывала, как невозможно мне жить без тебя, я ревновала тебя, я проклинала тебя и обещала забыть. Я любила тебя. Как бессильна речь, когда любовь уходит. Где то единственное слово, которое может ее вернуть? Я не стану больше тревожить тебя. Я прощаюсь с тобой».
— И так далее, — сказал он. — Значит, проклинала меня?
— Да. — Она тихонько прижалась к нему, точно просила не наказывать ее больше. — Я сейчас люблю тебя еще больше. Ты знаешь… здесь со мной случилось самое страшное…
Егор вздрогнул и посмотрел на нее. В тех случаях, когда она волновалась, он зажигал для нее сигарету. Сейчас он сделал то же. Он ждал. Он знал, какая откровенность нисходит к ней в минуты, когда немыслимо носить тайну в себе. К тому, что она раскрыла в своей судьбе, каждый раз добавлялось еще что-нибудь.
— Я окончательно потеряла надежду, что смогу привыкнуть к разлукам.
— Но что же делать?
— Я не к тому. Я погибла, Телепнев. — Она повернула к нему лицо и с вкрадчивым восторгом всмотрелась в него: он ли это? — Ты такой хороший. Мы больше не будем ссориться. И я была виновата, что любовь наша чуть не погибла. Мы больше не станем так рисковать. Какой-то добрый святой еще охраняет нашу любовь.
— Это мы сами, — сказал Егор. — Едва расстанешься, чувствуешь, без кого ты остался. Я с тобой все время разговариваю.
— И я. Лягу, отвернусь к стене и пишу, пишу тебе письма. В темноте. Жалуюсь, плачу, зову.
— Но я-то не знал.
— Я боялась тебя тревожить. Надоесть раньше времени.
— Ошибка всех женщин. Да знаете ли вы, женщины, что из-за своих охранительных штучек вы прячете то, чего нам всегда недостает?
— А чего недостает вам?
— Нежности, полной откровенности.
— Мы в неравном положении. Я тебя выбрала, нашла. Мне трудней. Я тебя люблю сильнее, чем ты меня. Я не могла писать тебе зимой. От разлуки с тобой горе сломило меня. Мне хотелось куда-то уехать, забыться или просто лежать, ни о чем не думать, никого не видеть, ни с кем не говорить. Я думала, что вот так, наверное, и умирают от любви и расставания. Только ты мне был нужен. Ты — это ты, но это и я, и мой отец, и… — Она замолчала.
— Я догадываюсь, — сказал Егор.
— Я уже не говорю, что ты пробудил меня. Я никогда ни с кем не испытывала женского счастья. Понимаешь, что на тебе все сошлось?
— Я тебя люблю…
— Мне в самом начале приснился плохой сон. Какие-то горы, и высоко, прямо в воздухе висят огромные круглые часы. Часовая стрелка — я, минутная — ты. Мы идем по кругу. Вдруг в часах что-то зазвенело, и стрелка — ты — бесшумно полетела вниз, в пропасть. Страшно, правда? Я проснулась и подумала: ты можешь оставить меня, я все пойму, но если ты куда-нибудь упадешь, я не буду жить ни одной минуты.
— Что ты говоришь!!!
— Я знаю это давно…
— Мне не нравится, что на тебя находит затмение. В страшный безысходный миг надо вспомнить, что все проходит, забывается, что жизнь снова бывает прекрасна. Мне и еще одно не нравится…
— Что именно?
— Ты едва встретилась со мной, уже думала о конце. Зачем? Ты так никогда не будешь счастливой.
— Я счастливая, счастливая! — испугалась она. — Ой… тебе не представить, как мне было хорошо. Я была ошеломлена неожиданным счастьем. Я не верила, что это ты и я была с тобой. Когда тебя нет рядом, ты двоишься, я тебя вижу таким, каким представляла до встречи. Тогда и уехала из Херсона, вечером купила цветов и шампанского и сидела одна. Написала тебе открытку. Мне захотелось истратить все деньги. Я оставила себе всего пять копеек, но я забыла, что автобус с аэродрома стоит дороже и что мне еще ехать на поезде. Хорошо, попался мне знакомый из нашего города. Хм! — посмеялась она над собой. — Надо же! — И обняла Егора. — Я тебя очень любила, Телепнев. Я тебе издалека говорила, но не написала: ты не кручинься, если когда-то тебе придется меня обидеть. Ты все время помни, что однажды сделал меня счастливой. Ведь я что думала: приеду, взгляну только на тебя, попрощаюсь и начну новую жизнь, выйду замуж.
— Почему ты называешь меня по фамилии?
— Потому что до сих пор не верится, что я с тобой. Я ехала сейчас и боялась: а вдруг ты опять за что-нибудь на меня рассердишься и пожалеешь, что пригласил.
— Я никогда так не ждал тебя.
— Я тоже торопила поезд, а он опоздал. Обычно я тяжело начинаю утро в дороге, а тут вскочила со своего тридцать третьего места, — удивительно, да? — ты тоже ехал на этом месте от меня.
— А вагон был четырнадцатый?
— Нет, двенадцатый. Вышла в коридор. В домах проснулись. Вчера я была у себя, а теперь уже почти рядом. Где ты там? Когда дома были маленькие, я думала, как хорошо бы нам быть там сейчас. Чтобы не спешить, никого не стеснять. Я беспокоилась: ты уже заждался меня и, наверное, пугаешься, что я и вовсе не приеду. Было так?
— Ты идешь и глядишь в землю. Машин много.
— Я осторожно! Я проехала лишнюю остановку и потом шла по обочине. Радостно мне, весело! Как однажды ночью, когда я шла через лес к бабушке. Эта обочина — как твое утро под Ярославлем. И еще мне вспомнилось… Волнение… Все мои сомнения и надежды на счастье… когда я подходила к твоей гостинице в Херсоне. Но как славно! Ты спал.
— Дама приехала, а он спит! — с баловством сказал Егор. — Ах, негодя-яй.
— Я думала: ну не примет, прогонит, пусть не понравлюсь ему — зато совершила поступок. Раз в жизни. И уеду. Утешала себя. И думала еще: а вдруг он с женщиной? Почему — не знаю, но какая-то женщина — непременно! Дура я.
— Какая о нас слава, — сказал Егор. — А у актеров все как у людей. Ну все!
— Я тебя люблю, — с тихим отчаянием закрыла она глаза, и Егор понял ее. — Я подсчитала, сколько дней мы побыли вместе. Мало.
«Надо жить вместе, — подумал Егор, — или…»
— Ты тоже не горюй, — прислонилась она к нему. — Все пройдет…
— Утешаешь?
— И себя тоже. Я знала, знала, что так будет со мной. Я сразу готовила себя к этому. А все равно!
Все четыре дня в Подмосковье она напоминала ему ту К., которую он себе создал. Ее такую он любил, жалел и даже чувствовал вину перед нею. Было так хорошо вместе, а он ее провожал домой. Она все понимала и соглашалась на разлуку безропотно и обреченно. К. отпускала его к жене, к женщине конечно же другой, нежели она, и было непонятно, как после этой тонкой любви, после слов, ласк и отречения от прошлого, он сможет касаться той соперницы, которая была обстоятельствами счастливее К., говорить ей что-то, улыбаться — ведь никуда он от этого не денется? К. и не заметила, как стала его ревновать ко всему. Его там ждут, но не так, как будет ждать она. Зачем ему быть там?! Она держалась за его руку. Это еще был он, он, он. Когда она внушит себе, что это он и она с ним? К. робко, как бы с извинением ревновала его к прошлому. То есть ей было жалко, досадно, что доставлял ему радость кто-то, а не она. «Я при нем и мир стала воспринимать по-другому, — думала она. — Раньше была ироничнее, смелее, легче отходила от неприятностей. А теперь иначе. Запоминаю милые мелочи, милые лица и слова. Будто очистилась и помолодела. Я его таким и в фильмах чувствовала. Не по себе только, что тогда он не был моим. И фильм, где он прыгает в море, не при мне, и целуется в «Голубях» не при мне, все не при мне… Глупо, но обидно почему-то. Часто ли мне придется ревновать?»