Гортенс сама по себе
Покинув кресло президента «Бонвит Теллер», Гортенс сохранила за собой место в совете директоров, но через четыре года отказалась и от него и ушла из универмага навсегда. К тому времени ее взгляд на работающую женщину стал еще тверже, и она окончательно перестала считать женскую занятость благом. «Все только и твердят – “карьера, карьера!”» – говорила она. В разгар Второй мировой, когда в новостях и радиопередачах сплошь и рядом превозносили клепальщицу Рози, чествовали всех тружениц, Гортенс признавала важность их труда, но в остальных ситуациях – даже слышать об этом не хотела. «Женщины делают карьеру, поскольку не желают брать на себя ответственность за дом и детей, – настаивала она. – Самая прекрасная на свете карьера – в семье». «Мужчины – лидеры мира… Это биология», – категорически утверждала она. «Ни одна работающая женщина не может как следует позаботиться о домашнем очаге, муже, детях»[516].
Гортенс не любила вспоминать период, когда она занималась бизнесом и всячески старалась приспособиться к статусу незамужней женщины. Но в итоге – цеплялась за свой рухнувший брак с Флойдом и за идеализированный образ себя в роли домохозяйки из тех времен. За исключением тех нескольких месяцев, когда ее звали миссис Доминичи, Гортенс сохраняла фамилию мужа, даже спустя десятилетия после развода и даже когда появилась вторая миссис Одлам. Пресса все это время то и дело сообщала о «миссис Одлам», имея в виду то Гортенс и «Бонвит Теллер», то Джеки и ее дерзкие авиаторские свершения. Имена – вещь непостоянная, и Джеки довольно часто пользовалась фамилией бывшего мужа, Кокрана, но не ради воспоминаний о мимолетном первом браке, а в память о маленьком сыне. Что касается Гортенс, то, кроме всего прочего, развод был нежелательным клеймом на ее образе, и она старалась его избежать. Несмотря на все попытки смягчить горечь утраты, тоска по прежней жизни больно щемила душу, и отмахнуться от нее было нелегко.
Гортенс никогда публично не признавала разрыв с Флойдом, продолжала говорить «мой муж», даже годы спустя после того, как Флойд перестал им быть. В 1935-м – на первую годовщину своего президентства и всего за три дня до поездки в Рено, где она подаст на развод, – «Нью-Йорк Таймс» взяла у Гортенс интервью. В опубликованной статье газета выразилась уклончиво: «Миссис Одлам добавила, что работа не отразилась на ее семейной и социальной жизни»[517]. В другом интервью – через неделю после окончательного оформления развода – Гортенс то и дело произносит что-нибудь вроде: «Как я на днях сказала своему мужу…»[518]. В автобиографии «Место женщины» она ограничивает рассказ о своей личной истории детством в Юте и первыми годами брака с Флойдом. Книга изобилует краткими отступлениями, где цитируются семейные шутки или приводятся милые сценки, иллюстрирующие их любовь – как Флойд смешно выбирал дешевую обстановку для их бруклинской квартиры или подбадривал Гортенс, когда она только начинала погружаться в работу в «Бонвит Теллер».
Со временем она поняла, что карьера – это утешительный приз от Флойда; может, он надеялся подсластить пилюлю грядущего краха их брака или просто хотел отвлечь ее внимание от своего романа на стороне? Возможно, в душе он желал помочь ей укрепить самооценку, воодушевить – так же, как он поддерживал Джеки и ее авиаторские амбиции. Поначалу Гортенс взялась за работу в «Бонвит Теллер» с энтузиазмом, наслаждаясь новым делом, радуясь вовлеченности в жизнь магазина и даже открыто заявляя, что гордится своими достижениями. Чтобы умерить дискомфорт, который доставлял ей ярлык «деловой женщины», она подстроила стиль своей работы под глубоко понятную ей парадигму, хорошо согласующуюся с ее образом себя самой. Она неуклонно следовала концепции, что от президента универмага требуются те же подобающие хорошей жене умения и навыки, которые она всегда в себе пестовала, – только в более широком масштабе. Радушно встречать покупателей в «Бонвит Теллер», – утверждала она, – сродни тому, как хозяйка принимает коллег мужа, пришедших в гости на ужин.
Но поддерживать видимость благополучия годами невозможно. Флойд женился на Джеки, сыновья разъехались, и у Гортенс осталась лишь работа, которая служила слабым утешением. Поразмыслив, Гортенс решила, что карьера – это не то, чего хотела она сама, а то, что ей навязали. Она окинула взглядом десятилетие, посвященное «Бонвит Теллер» сначала в качестве консультанта, а затем – президента и председателя совета, и глубоко возненавидела свою долю; семя сожаления с годами проросло и превратилось в цветущую пышным цветом враждебность. Придя к выводу, что она сваляла дурака, Гортенс принялась демонстративно, публично развенчивать саму идею женской карьеры.
«Я никогда не рассуждаю о том, чего не знаю лично, – сказала она одному журналисту. – Когда женщина начинает работать, она становится вся такая важная, независимая». Далее – продолжает она – муж такой женщины «теряет уверенность в себе. Он начинает думать: “Видимо, во мне она больше не нуждается”»[519]. Гортенс была отнюдь не единственной, кто высказывал подобные взгляды. В военные годы презрение к женскому труду вне стен дома временно поставили на паузу, но стоило улечься пыли на полях сражений, как этот нарратив возобновился с новой силой, и прекрасная иллюстрация тому – вся культура 50-х, которая прославляла женщину как хранительницу домашнего очага. «В Америке делают слишком сильный упор на важности карьеры для женщины, и это угрожает благу страны, – заявляла Гортенс. – Слишком многие из нас начинают считать работу по дому нудной каторгой. Необходимо объяснить женщинам, что величайший их вклад в мироздание – сидеть дома и как следует воспитывать детей»[520].
Ее ощущение раскаяния усугубит болезненное сползание Стенли, старшего сына, в алкоголизм. Его жена, вдоволь настрадавшись и отчаявшись убедить его завязать с выпивкой, в итоге оформила развод. На 41-й день рождения сына в феврале 1957 года Флойд традиционно поздравил его чеком, который сопроводил письмом. «В этом возрасте настоящая жизнь только начинается, – писал Флойд, – так считают почти все. Надеюсь, твоя предыдущая жизнь отойдет на второй план на фоне успехов следующих лет»[521]. Но эти надежды не сбылись. Всего через пару недель Стенли попал в нью-йоркскую больницу, и Флойд распорядился, чтобы врачи не жалели никаких средств на лечение сына, а внукам наказал не навещать отца, дать ему отдохнуть. Но отдых – отнюдь не то, чего желал Стенли; все, чего ему хотелось – это выпить и уверенно шагать к самоуничтожению.
После развода Гортенс и Флойд переписывались редко. Все их общение сводилось к ограниченному кругу неизбежных вопросов – семейные финансы или дети – и осуществлялось через адвокатов и других посредников. Если Флойд хотел обратиться к Гортенс напрямую, он надиктовывал сухой безликий текст секретарше, которая отпечатывала его на машинке и отправляла почтой. Но когда Стенли оказался в больнице, Гортенс послала бывшему мужу редкое личное письмо. «Дорогой Флойд! – написала она на бумаге отеля “Дрейк”, где в то время жила. – Не стесняйся обращаться ко мне в любое время, если понадобится – все прощается в час общей любви и тревог». Обращаясь к теме своей веры, она продолжала: «Я знаю, что жизнь, совершенная жизнь, дана Стенли Богом, и еще я знаю, что Бог никогда нас не оставит, никогда не подведет, если мы не забудем, что Он рядом, что Он – наша надежда и упование». И подписала: «Люблю всегда, Тенни»[522]. Ответил ли Флойд – нам неизвестно. Через десять дней после поступления в больницу Стенли умер от осложнений, связанных с алкоголизмом.
Гортенс покинула «Бонвит Теллер» в 1940 году, оставив его в наивыгоднейшей игровой позиции. Продажи универмага на тот момент составляли 10 млн долларов (почти 210 млн в сегодняшних ценах). Этот показатель превзошел прошлый рекорд, зафиксированный в 1928-м на пике биржевого бума, а если сравнивать с продажами при самом Бонвите, то рост и вовсе достиг 185 процентов. Однако появление дискаунтеров и прочие непростые отраслевые обстоятельства плохо отразились на доходах. В 50-е годы, когда в гражданскую сферу пришли новые технологии, разработанные еще во время войны, повышение эффективности стало одним из главных вопросов повестки дня. Наблюдалось массовое слияние розничных компаний. Через все крупнейшие американские универмаги проходил один и тот же круговорот управленческого состава: человек мог занимать какой-то руководящий пост в одном универмаге, затем перейти в другой, а порой – и в третий. За десять лет после ухода Гортенс «Бонвит Теллер», как и его конкуренты, претерпел несколько кадровых перестановок, наблюдая, как появляются и исчезают очередные топ-менеджеры, – кто-то из них задерживался на пару лет, а кому-то хватало и пары месяцев.
В 1956 году владельцем стал Макси Джармен, ментор Джеральдины в «Генри Бендель». После ухода Гортенс репутация универмага катилась по наклонной – многие из десятков открытых им филиалов работали в убыток. Макси огорченно наблюдал, как приходят и уходят новые руководители, а показатели не меняются. Немногочисленными подразделениями, которые продолжали вселять оптимизм, были филадельфийские магазины «Бонвит Теллер», чьи результаты значительно опережали другие филиалы. Работой этих магазинов руководила женщина по имени Милдред Кастин. В итоге в 1965 году Макси перебросил Милдред в Нью-Йорк – на пост президента «Бонвита». «И 24 часов не прошло, как начались перемены», – сообщала «модная» журналистка Юджиния Шеппард[523]. Первым делом Милдред закрыла большинство традиционных отделов, чтобы полностью их реформировать. Она создала «Эспрессо-шоп» с одеждой, доступной кошельку юных покупательниц, «Сафари-рум» для клиенток, ориентированных на авангард, и «Дизайнерский салон» для состоятельных женщин, подыскивающих элегантную вечернюю одежду.