С возрастом ее здоровье стало сдавать, сначала – проблемы с сердцем, а позднее наступила деменция. Забота о ней легла на Брюса. Вместе со второй женой и дочерью они занимали большой участок на калифорнийском ранчо Флойда и Джеки. Брюс решил рядом со своим домом построить небольшое жилище для матери, другого выхода он не видел. «Тенни нужно было где-то жить, а отец чувствовал ответственность за нее», – рассказывала Венди Одлам – дочь Брюса, которая выросла на ранчо[535]. Новый дом Гортенс располагался в паре сотен метров от дома сына и меньше чем в миле от Флойда и Джеки. Сознание того, что она так близко от бывшего мужа, в сочетании со слабеющей памятью – все это, должно быть, совсем дезориентировало ее. Брюс нанял сиделок, и им нередко приходилось насильно ее удерживать, когда она в состоянии сильного возбуждения порывалась идти на поиски Флойда[536]. Но ее попытки ни к чему не привели, с Флойдом она так и не встретилась. «Тенни жила в отцовской части ранчо, а Флойд ни разу ее не навестил, – вспоминала Венди. – Я не могла даже представить их, говорящих друг другу “привет!”»[537]
Гортенс не стало в начале 1970 года на 78-м году жизни. Брюс вызвал людей из похоронного бюро, чтобы забрали тело. «Когда бабушка умерла, – рассказывал Брайан, – отец, помнится, сказал что-то вроде “наконец-то старой ведьмы больше нет”. Никакого ощущения боли или утраты – лишь огромное облегчение, что его, наконец, освободили от сыновнего долга… Любви попросту не было, потому и терять было нечего»[538].
В газетах, включая «Нью-Йорк Таймс», появились некрологи с упоминанием многочисленных заслуг Гортенс, но заупокойную службу не проводили. Ее тело кремировали. Неподалеку от ранчо Флойда стоит надгробная плита с простой надписью: «Гортенс Одлам. 1893–1970» – рядом с такой же плитой над могилой их сына Стенли.
Гортенс поневоле разрушала шаблоны и, сама того не ведая, проложила путь другим женщинам. Не имея никакого специального плана, она перестроила находившийся на грани банкротства «Бонвит Теллер», в результате штат универмага вырос до полутора тысяч человек, включая как обслуживающий персонал, так и ее коллег-менеджеров. Она отчитывалась перед состоящим из одних мужчин советом директоров и распоряжалась выручкой от продаж, превышающей 200 млн долларов в сегодняшних ценах. В поисках эфемерного счастья, в попытках тверже держаться на ногах среди зыбучих песков истории ей пришлось преодолевать постоянно меняющиеся культурные нормы. Гортенс отчаянно хотела любить и быть любимой и при этом не подпускала близко самых дорогих для нее людей. Она вышла за рамки предубеждений, которые определяли жизнь женщин, нарушила социальные установки своей эпохи и в то же время сама стала их жертвой.
Глава 14Джеральдина встречает любовь
Как-то вечером в 1964 году Джеральдина спешила на званый ужин. Все знали, что опоздания – ее вечная проблема, так что хозяйка, легендарная модная публицистка Элинор Ламберт, не слишком удивилась. Джеральдина влетела в заставленную дорогим антиквариатом столовую, когда гости уже усаживались за стол.
– Прошу меня простить, – извинилась она, сбрасывая пальто и благодаря судьбу за то, что на этот раз у нее есть уважительная причина. – У нас в парикмахерской пожар!
Большинство гостей на мгновение подняли на нее взгляды, а потом вновь вернулись к своим беседам, и лишь сидящий рядом галантный и высокий британский арт-дилер Дэвид Гиббс 42 лет с гривой непослушных волос и, пожалуй, великоватой эспаньолкой, одарил ее озадаченной улыбкой. Из слов Джеральдины Дэвид поначалу заключил, будто она – парикмахер. «Когда мы познакомились, я понятия не имел, что у Джеральдины бизнес, – рассказывал он. – Я подумал, что она работает у кого-нибудь в салоне красоты»[539]. Сорокалетняя Джеральдина с коротко стриженными кудряшками в обычном для нее облегающем свитере от Сони Рикьел и слаксах решила позволить себе легкий флирт с соседом по столу. Она пустилась в оживленный пересказ сегодняшней драмы в самом шикарном на Манхэттене универмаге, и Дэвид вскоре осознал, что первое впечатление его обмануло.
Прошло уже семь лет с тех пор, как Джеральдина ушла из «И. Миллера» ради возможности проявить себя на посту руководителя универмага «Генри Бендель», и все это время она была сосредоточена на деле и амбициозна, не позволяя себе отвлекаться на романы. Но после десятка с лишним лет на кушетке у психоаналитика, потраченных на то, чтобы побороть – как она выразится позднее – «чрезвычайно пагубное» влияние строгого католического воспитания, Джеральдина наконец обрела внутреннюю гармонию и почувствовала, что готова к отношениям[540]. В школе ее приучили не только к «дисциплине, сдержанности и усердию», но и быть «отличницей», что подразумевает не столько высокие отметки, сколько послушание. «В жизни я все время стремилась хорошо показать себя перед вышестоящими, – рассказывала Джеральдина. – Угодить матери, матери-настоятельнице, Матери-Церкви – именно в таком порядке»[541].
Однако несмотря на время, проведенное у аналитика, некоторые вещи все равно оставались покрытыми тайной и вне ее контроля – как, например, та же привычка всюду опаздывать – и это при ее стремлении к дисциплине! А вот почему у нее никак не складываются длительные романтические отношения, ей удалось понять гораздо лучше. «Меня воспитывали в монастырских школах, – говорила она, – где монахини считались “вторым эшелоном” в сравнении со священниками, да и семья у нас была патриархальная»[542]. Джеральдина осознала, что обзавестись кавалером ей мешает не работа, а ее собственный искаженный взгляд на вещи. «Углубившись в психоанализ, я начала понимать, что мои проблемы связаны отнюдь не с карьерой, а с моим личным взглядом на женщину как на существо второго сорта»[543].
У Джеральдины случались романы – многим запомнилась ее связь с энигматическим владельцем издательского дома «Конде Наст» Саем Ньюхаусом-младшим, – но серьезными их было не назвать. «Мне попадались мужчины, которые воспринимали меня не полноценной личностью, а лишь объектом для секса, это меня просто бесило, – вспоминала она. – Еще попадались те, кто все время хотел со мной конкурировать, по-моему, это скучно, да к тому же постоянное желание с кем-то соперничать присуще только весьма незрелым мужчинам»[544].
На том ужине у Элинор Ламберт между Джеральдиной и Дэвидом проскочила искра, они влюбились друг в друга без памяти. «Он немного напомнил мне ее отца – высокий, худощавый, учтивый, – вспоминала Эллен Хопкинс, племянница Джеральдины. – Она вся такая жизнерадостная, а он весь такой английский»[545]. Дэвид в качестве арт-дилера представлял творческое наследие идеолога абстрактного экспрессионизма, художника Джексона Поллока[546], и любил Америку. В его глазах эта страна олицетворяла свободу – здесь он был вдалеке от деспотичной матери и от ужасов Второй мировой, которую повидал, находясь в самой гуще боев, когда служил в Уэльском гвардейском полку. Американок Дэвид тоже любил. «Они естественнее, чем большинство европейских женщин. Они по-настоящему живые»[547].
Но при всех плюсах Дэвида у него на плечах висел немалый груз в виде живших в Лондоне жены и двух дочек – младших школьниц. Он был «питером пэном» – обаятельный, остроумный, с невозмутимым юмором, но чуждый всякой ответственности. Дэвид заполучил престижное – и довольно прибыльное – право на продажу работ Поллока, приехав в Америку и соблазнив его вдову, художницу Ли Краснер. От страсти к англичанину на 17 лет моложе Ли потеряла голову, она надеялась, что Дэвид разведется и они смогут пожениться. Однако не прошло и года после оформления права на продажу, как их отношения постепенно угасли. Окружение Ли давало разные оценки Дэвиду – кто-то называл его «самолюбивым карьеристом», а кто-то говорил, что этот молодой человек, конечно, «бабник, но отнюдь не мерзавец и не бессердечен»[548]. На момент знакомства Дэвида с Джеральдиной их отношения с Ли уже завершились. «Они полюбили друг друга, у них начался роман, – вспоминала Эмма Тернер, старшая дочь Дэвида, – и мать ему сказала: “Или ты выбрасываешь все это из головы, или разводимся”. И отец уехал в Нью-Йорк к Джеральдине»[549].
В 1965-м, через год после знакомства, Джеральдина с Дэвидом обвенчались в деревенской церкви в Коннектикуте. А в Нью-Йорке модельер Дональд Брукс, близкий друг Джеральдины, устроил в честь новобрачных торжественный прием в ресторане «Дельмоникос». «Поскольку президент “Бенделя” Джерри Штутц горячо любима друзьями, ее роман с английским художником Дэвидом Гиббсом оставался одним из самых трепетно хранимых секретов в истории», – писала Юджиния Шеппард в «Нью-Йорк Геральд Трибьюн»[550]. После свадьбы Дэвид оставил профессию арт-дилера, полностью посвятив свое время живописи, и пара стала жить в дуплексе Джеральдины на Восточной 64-й улице на верхних двух этажах особняка Дональда Брукса. Дэвид быстро стал своим среди друзей-знаменитостей жены: новобрачные часто проводили время в компании театрального режиссера Хала Принса и певца Бобби Шорта, были завсегдатаями в знаменитом кафе «Элайнз» на Верхнем Ист-Сайде. Они ужинали с великосветскими дивами Диди Райан и Ли Радзивилл, принадлежавшими к числу преданных клиенток «Бенделя», обедали в «Орсини» с колумнисткой Лиз Смит, посещали разные статусные мероприятия – например, презентацию книги Трумана Капоте у Глории Вандербильт и Уайета Купера. Для рекламы имиджа «Бенделя» Джеральдина также присутствовала на разных важных светских вечеринках – таких как день рождения певицы Дайаны Росс с участием огромного числа знаменитостей, включая Бьянку Джаггер и Лорен Бэколл. «Отец любил успех Джерри, любил, что он вхож в эту жизнь», – рассказывала Эмма, отмечая, что «его собственная карьера шла где-то сбоку»[551].
Для отдыха от потока развлечений Джеральдина с Дэвидом купили 200-летний сельский дом на просторном участке размером три с лишним гектара в Коннектикуте. Дом они расширили и осовременили, заменили его обстановку на уютную смесь уэльской мебели от матери Дэвида с модернистскими стеклянно-хромовыми элементами. Прислугу нанимать не стали, и, поскольку у обоих не лежала душа к кулинарии, они привозили на выходные закупленные в Нью-Йорке овощи с фруктами и полуфабрикаты. Зато Дэвид был страстный садовник – хобби, которое Джеральдина тоже научится любить. Она называла себя «созидательницей»[552], а садоводство – тем активным занятием, «первым обнаруженным мною после моды делом, где требовалось мое чутье на форму и цвет»[553].
Еще одна светская львица, Си Зи Гест, уговорила прославленного ландшафтного архитектора Рассела Пейджа проконсультировать Джеральдину по поводу их с Дэвидом участка, который одной стороной полого спускался к речке Шепог и смотрел на водопад Роксбери. Немолодой уже англичанин, в чьих клиентах значились герцог Виндзорский и бельгийский король Леопольд III, согласился при условии, что Джеральдина заберет его у отеля «Карлайл» ровно в девять утра и привезет назад не позднее семи вечера. Как-то ухитрившись не опоздать, Джеральдина подъехала к отелю на Мэдисон-авеню, где ее ждал 73-летний Пейдж, «высокий мужчина, – рассказывала она, – одетый в идеально подходящие к случаю, слегка потертые вельветовые штаны с резиновыми сапогами, свободную куртку с дважды обвивающим плечи шарфом и берет, поскольку шел дождь. Он был как дерево, выстоявшее наперекор ненастью». Когда они прибыли на место, «он берёт свой зонт с заднего сиденья, открывает его, вручает мне и, не проронив ни слова, отправляется в путь», – рассказывала потом Джеральдина. Следующие два часа она провела, тащась за ним сквозь дождь и слякоть вдоль заросшего диким лилейником речного берега. По дороге она обратила внимание Пейджа на небольшой коттедж постройки 1740-х годов, который некогда служил почтовым отделением, а сейчас использовался как садовый сарай. Экспедиция проходила в полном молчании. Джеральдина держала зонт над головой Пейджа – а это было нелегкой задачей, учитывая его двухметровый рост, – а он подбирал с земли листья и изучал почву[554]. Позднее Пейдж прислал Джеральдине рассчитанный на десять лет план устройства сада, и она скрупулезно этому плану следовала.
Живя с новой женой в Америке, Дэвид редко виделся с дочерями. Джеральдина познакомилась с ними лишь в 1966-м, через год после свадьбы. Решили, что встреча произойдет на Мальте, куда Дэвид вылетит из Лондона, а Джеральдина – из Нью-Йорка. Для смягчения удара к ним присоединились мать Дэвида и его сестра с мужем и детьми. Джеральдина, как водится, отставала от графика – ей пришлось задержаться в Нью-Йорке, чтобы закончить рождественский каталог, которому в «Бенделе» придавалось огромное значение. Когда она, наконец, прилетела, то долго не могла оправиться от джетлага. «Отец поехал за ней в аэропорт, и мы не видели ее еще три дня, – вспоминала Эмма. – Только подносы обслуживания номеров у ее дверей».
Наконец настал момент, когда десятилетней Эмме сказали, что она может войти в номер и познакомиться с Джеральдиной. Эмма представляла себе «Круэллу де Виль, которая похитила отца». Но, открыв дверь, она увидела улыбающуюся женщину, первыми словами которой был вопрос: «Ты когда-нибудь видела плавающее мыло?» Джеральдина заговорщически взяла Эмму за руку и повела к огромной ванне, полной воды и с целой горой пены. «“Залезай и попробуй найти мыло!” – сказала она. И я ее тут же полюбила. Я безгранично любила ее с того момента и до самой ее смерти. Джерри умела найти подход к младшим. Она не вела себя по-матерински и никогда не навязывалась мне в матери, но с ней никогда не бывало скучно»[555].
В первые годы замужества Джеральдины Нью-Йорк пребывал в постоянном движении, все слои общества и культуры постоянно смыкались и перемешивались. Энди Уорхол создавал из обыденных предметов дорогостоящие произведения искусства – например, копии упаковки металлических кухонных губок «Брилло», – а композитор Леонард Бернстайн устраивал благотворительные вечера по сбору средств для «Черных пантер». Стоунволлские бунты в Гринвич-Виллидж придали импульс формирующемуся Фронту освобождения геев; нарастала Вторая волна феминизма вместе с сопутствующей «сексуальной революцией»; вовсю набирало мощь движение за гражданские права. Джеральдина оценила момент и отразила это невероятное смешение в «Бенделе»: оставаясь магнитом для тонких вкусов светских дам из фешенебельных районов, он стал известен и как модное место среди тусовщиц из даунтауна.
Одним из средств, которые помогли Джеральдине встроить «Бендель» в эту прогрессивную, не признающую границ атмосферу, стали витрины. В «Бенделе» они всегда работали на формирование его публичного образа, а при Джеральдине расцвели как отдельный вид искусства. Гением, создававшим эти витрины, был отчисленный из семинарии 25-летний Роберт Керри, именно он придумывал для них сюжеты – всегда оригинальные, нередко забавные, порой шокирующие. Как уже не раз бывало, Джеральдина обнаружила Роберта благодаря своему особому чутью на самобытные таланты. Однажды в 1973 году она шла по Мэдисон-авеню и в какой-то момент случайно подняла взгляд. Ее внимание привлекло окно на втором этаже, а в нем она увидела нечто напоминавшее стройплощадку: уличные заграждения в оранжево-белую полоску, высокие трубы, через которые стравливают пар отопления, знаки «СТОП». Окно оказалось витриной начинающего модельера Нормы Камали. Роберт, автор композиции, хотел привлечь внимание прохожих к высоко расположенному магазину, но никаким особым бюджетом не располагал и поэтому просто вышел ночью на улицу и украл там все необходимое. Выяснив его имя, Джеральдина тут же позвонила и предложила работу.
Уже через несколько недель Роберт стал известен как один из первопроходцев нового стиля, где эстетика уличного театра переносится в магазинную витрину, а выставляемый товар участвует в создании драматического – нередко вызывающего или даже эпатирующего – нарратива. Каждый четверг в шесть вечера, когда «Бендель» закрывался, Роберт со своей командой принимались демонтировать предыдущую композицию и устанавливать новую. Витрины универмага вскоре превратились в инсталляции, собиравшие в пятницу по утрам массу зрителей, которым не терпелось посмотреть, какая перверсивная психодрама откроется их взору на сей раз. Это могла оказаться распростертая на полу женская фигура с раскинутыми в стороны руками и с валяющейся рядом склянкой из-под яда – она лежит в окружении глядящих на нее таких же, как она сама, манекенов, а над сценкой висит надпись: «Кто убийца?» Или другая фигура – одетая в новейший наряд от Джин Мюир, отчаянно дерущая стену с изысканными обоями в цветочек, лицо вымазано косметикой, ногти все переломаны – и надпись: «Мюир сведет вас с ума»[556]. В одной витрине компания манекенов выпивает в лесбийском баре, а в другой – они в блейзерах в стиле преппи стоят окруженные грудами мусора. Однажды очередная композиция, где группа «ночных бабочек» в нижнем белье лежала поперек кровати, привлекла столько внимания, что посетительница универмага купила эту кровать. Но Роберту не позволялось делать совсем уж что угодно, некоторые пределы все же существовали. Когда он сказал Джеральдине, что в следующей витрине будет гроб с похоронами, она шутливо отрезала: «Только через мой труп»[557].
Еще один дизайнер, поделившийся с «Бенделем» своим талантом, позже прославится самостоятельно и в совсем иной сфере – снимет в Голливуде такие блокбастеры, как «Огни святого Эльма» и «Бэтмен навсегда». А первым, кто обратил внимание на 22-летнего Джоэла Шумахера, была Джеральдина, которая приметила его еще в 1961 году, когда он оформлял витрины в «Лорд энд Тейлор» и «Саксе». Четыре года он днем учился в дизайнерской Школе Парсонса, а вечерами работал в «Бенделе». В 1965-м он получил диплом, ушел из «Бенделя» и открыл «Параферналию» – бутик современной одежды с танцорами гоу-гоу в витринах, где запросто можно было встретить Эди Седжвик или застать концерт группы «Велвет Андеграунд». Но в том же году у Джоэла умерла мать, и его легкое увлечение наркотиками переросло в тяжелую зависимость. «Я буквально жил на спидах, – вспоминал он, – кололся по шесть раз в день. Потерял пять зубов. Весил шестьдесят кило»[558]. Джеральдина всегда отдавала должное таланту Джоэла, и даже после его ухода из «Бенделя» они оставались на связи. Его зависимость продолжала нарастать, но тут в 1970 году на помощь пришла Джеральдина, которая вновь взяла его к себе на работу. «Наставница, спасительница, мой первооткрыватель и лучший друг», – так говорил о ней Джоэл[559], отмечая, что в «Бенделе» он «заново отстроил» свою жизнь[560].
Джоэл отплатил Джеральдине добром за добро, познакомив ее со своим другом, 26-летним модельером Стивеном Берроузом, который станет одним из важнейших открытий «Бенделя». Однажды утром в назначенный час Стивен вошел в кабинет Джеральдины, одетый в один из собственных нарядов – запахивающееся пальто, сильно напоминавшее банный халат. Джеральдина сразу захотела разглядеть пальто поближе, примерила его и слегка покружилась. Внутренний колокольчик оповестил ее о таланте, лицо расплылось в улыбке, и она предложила начинающему модельеру открыть в универмаге свой бутик.
Джеральдина выделила Стивену под ателье одно из пустующих помещений, даже предоставила ему лекальщицу, и осенью 1970 года на третьем этаже «Бенделя» открылся «Мир Стивена Берроуза». Чтобы отпраздновать событие, Джеральдина организовала показ, куда до отказа набились друзья Стивена, закупщики, репортеры. Подиумом служили дорожки, обозначенные вмонтированными в пол светильниками. У некоторых моделей были прически в стиле афро, у других – волосы стянуты на затылке в пучок, а у одной – вообще полностью сбриты. Наряды внушали интерес и впечатляли самобытностью – костюмы в стиле гаучо из черной кожи с орнаментами из заклепок, пэчворком, аппликациями, кожаными вставками радужных оттенков. Улыбающиеся модели вышагивали по подиуму, а аудитория тем временем разошлась не на шутку – все топали ногами, протягивали руки, пытаясь коснуться одежды, а когда появился сам модельер в черной коже, зрители «в едином порыве чудовищно заревели», – как выразился в своем обзоре «Нью-Йоркер». Показом руководила сама Джеральдина, одетая в одно из самых несложных изделий Стивена – черное трикотажное платье до колен со светло-желтым воротником, с окантовкой и вставками, – она сидела, «беспокойно ерзая, с видом либеральной, снисходительной мамаши на дне рождения сына, когда над столом уже начали летать куски желе». «Нью-Йоркер» признал, что «модели Берроуза созданы для стильной жизни клиенток “Бенделя” и их аристократических фигур». «“Генри Бендель” – это женский универмаг, но с принципами успешного бутика – главное внимание в нем уделено материям эксклюзивным и мимолетным, таким как этот молодой модельер в полном расцвете творческих сил… Только не очень умная или эксцентричная особа придет в “Бендель”, если она безвкусно одета, у нее лишний вес или же ее сопровождает мужчина, не подходящий под понятие стильного аксессуара»[561].
Когда Стивен окончательно обжился в «Бенделе», а его имя зазвучало в полный голос, он сосредоточился на разработке платьев из яркого одноцветного тонкого трикотажа, ниспадающего складками, облегающих платьев из металлической сетки, и на ставшей его визитной карточкой технике под названием «салатный подол» – когда край остается недообработанным для создания особого рельефа. К середине 70-х в нарядах от Берроуза ходили и Лайза Миннелли, и Фарра Фосет, и Барбра Стрейзанд, и прочие большие звезды, его платье стало едва ли не обязательным «билетом для прохода» в «Студию 54», да и в любую другую часть диско-сцены Нью-Йорка, которая определяла в то время ночную жизнь города. Поговаривают, Мик Джаггер однажды специально прилетал на закрытую примерку в «Бенделе». Журнал «Пипл» прозвал Стивена «модным королем соблазнительных форм». В опубликованной «Бенделем» рекламе Стивена текст гласил: «Стивен Берроуз, Стивен Берроуз… Что растишь ты вместо роз? Радуги и платье, зовущее в объятья, крыльев бабочки нежней, словно ты с рожденья в ней»[562]. В 1973 году Стивен был самым молодым – и единственным чернокожим – участником Битвы при Версале, грандиозном, вошедшем в историю модном показе, который свел на подиуме пятерых неизвестных в Европе американских модельеров, включая Роя Хальстона, Оскара де ла Ренту, Билла Бласса и Анну Кляйн, и их французских соперников, суперзвезд Ива Сен-Лорана, Пьера Кардена, Юбера де Живанши, Эмануэля Унгаро и Марка Боана. В том же году Стивен стал первым афроамериканцем, награжденным Премией Коти́[563] (позднее он получит еще две).
Руководительница «Ателье Бенделя» Пат Теннант однажды пришла к Джеральдине с предложением: раз Стивен – такое явление, то не стоит ли создать под его изделия отдельную швейную компанию? Джеральдина не просто сказала «да», но и инвестировала в проект личные средства. Фирму назвали «Пат Теннант Инк.», она шила наряды Стивена и продавала их по всей стране, но в Нью-Йорке их можно было купить исключительно в «Бенделе». Однако у Стивена возникли проблемы с темпами работы, поскольку вечера он предпочитал проводить на танцевальных вечеринках со звездными клиентками, а днем ему бывало непросто заставить себя сесть за разработку выкроек. В итоге его переманил к себе один из конкурентов-фабрикантов. Ему было настолько неловко бросать женщин, которые вывели его в люди, что он не решился встретиться с Джеральдиной лично, а лишь просунул записку под дверь ее кабинета.
Поскольку бизнес «Бенделя» в те годы строился на эксклюзиве, закупщицы универмага – в том числе Джин Розенберг – повсюду, от Китайского квартала до Токио, прочесывали небольшие ателье и магазинчики, – как в свое время на европейских улицах – в поисках затаившихся талантов. «Мир Стивена Берроуза» был не единственной важной частью «Бенделя» – его худощавые покупательницы оценили, например, и изделия парижанки Сони Рикьел, которую в свое время обнаружила Джин. Нельзя не вспомнить и британку Зандру Роудс, известную в том числе по работе с принтами, декоративными дырками и булавками. В 1969 году ее представили легендарной Диане Вриланд, главному редактору «Вог». «Я вошла в ее нью-йоркский кабинет, – вспоминала Зандра, – вся экзотически накрашенная, в ниспадающей шали, ярком шифоновом кафтане с принтом и белых высоких сапогах из “Бибы”. Диане понравилось, как я одета». Диана решила взять наряды Зандры для фотосессии актрисы Натали Вуд. Когда съемка завершилась, Натали «сняла трубку и позвонила Джеральдине Штутц», сказав, что одежда Зандры обязательно должна быть в ее магазине. «Я тут же отправилась туда, перекинув одежду через руку». Вскоре они с Джеральдиной заключили эксклюзивный договор. У «принцессы панка», как прозвали Зандру, довольно быстро появилась масса преданных поклонников – от Фредди Меркьюри и Джоан Риверз до Мики Эртегюна и Чесси Рейнер[564].
За связи «Бенделя» с модельерами, включая Зандру, отвечала Мэрион Гринберг, молодая закупщица в «Капризе», отделе вечерней одежды. Темноволосая Мэрион родилась в Нью-Йорке и была, как и большинство закупщиц у Джеральдины, красавицей с деликатным чувством стиля. Она прекрасно понимала, что эксклюзивные договоры с модельерами – залог успеха универмага, и поэтому трепетно подходила к отношениям с Зандрой: уезжая в командировку на другой конец страны, она позволяла ей складировать у себя в кабинете свои чемоданы с одеждой, а когда известная светская дива – и одна из Зандриных поклонниц – Бэйб Пейли оказалась в больнице, Мэрион составила Зандре компанию, и они вместе проведали Бэйб в отдельной палате «Мемориал Слоун Кеттеринг»[565]. «Я притащила две полные сумки нарядов, – вспоминала Мэрион, – и мы устроили перед Бэйб показ специально для нее. Она была растрогана». Но, несмотря на все эти дружеские любезности, на третьем году действия эксклюзивного соглашения между «Бенделем» и Зандрой вдруг открылся ее бутик в «Блумингдейле». «Мне позвонили и сказали, что ее одежда висит в “Блумингдейле”», – рассказывала Мэрион, которая в тот момент была в Лондоне. Джеральдина тоже находилась в Лондоне, жила в своем любимом отеле «Конот», и она пригласила Мэрион вместе погоревать за обедом. «Не волнуйся, – сказала ей Джеральдина. – Таких, как Зандра Роудс, сотни, а Мэрион Гринберг – только одна»[566].
Малоизвестные модельеры многое бы отдали, лишь бы их изделия оказались на вешалках «Бенделя», – ведь результатом почти наверняка стали бы публикации в библиях моды вроде «Вог» или «Вименз Уэр Дэйли». Но стоило им завоевать себе имя, они – как это было со Стивеном Берроузом, Соней Рикьел и Зандрой Роудс – уходили от «Бенделя» к его конкурентам покрупнее. «Бендель» предлагал своим клиентам эксклюзивный, тщательно отобранный товар, но именно из-за этого он был ограничен в демонстрационных площадях, в свободных денежных средствах и в возможностях для расширения. Джозеф Чичо, например, который в то время занимался продажами в «Мэйсиз», рассказывал, как однажды за обедом модельер Дэвид Люн воодушевленно хвалился, что «Бендель» закупил у него крепдешиновые шорты. «Отлично, – – и много они купили?» – спрашиваю я, полагая, что речь идет о нескольких сотнях. «Шесть, – отвечает Дэвид. – Двое маленьких, двое средних и двое больших». «Ничего себе! – подумал я про себя. – Такое возможно только в «Бенделе»»[567]. В любом другом магазине столь мизерная партия затерялась бы на полках, но в «Бенделе» шесть пар шорт – это полноценная коллекция.
Главная угроза для «Бенделя» исходила от «Бергдорф Гудман», конкурирующего универмага, стоявшего прямо за углом, на 58-й улице. Президентом «Бергдорфа» был Айра Наймарк, опытный специалист, который начинал свою карьеру посыльным в «Бонвит Теллер» еще при Гортенс Одлам и которому стипендия Полли Такер[568] помогла окончить Бизнес-школу Колумбийского университета. Оказавшись в президентском кресле, он первым же делом привлек Дон Мелло, знакомую ему со времен его работы в Коннектикуте на Беатрис Фокс Ауэрбах – в ее универмаге «Джи-Фокс» он дорос до вице-президента, а Дон занимала там пост директора по вопросам моды. На какие только ухищрения Наймарк с Мелло ни шли, лишь бы умыкнуть у «Бенделя» очередного эксклюзивного модельера. Весной 1976 года, например, они решили увести итальянский бренд «Фенди» и тайком, чтобы никто не прознал, договорились с пятью сестрами Фенди о секретной встрече в Риме. Они планировали после завершения парижской недели моды незаметно проскользнуть в самолет до Рима. Но не предусмотрели, что аэропорт Шарля де Голля будет битком набит разными представителями нью-йоркского мира моды, и едва лицом к лицу не столкнулись с Джоном Фэрчайлдом, могущественным издателем и главным редактором «Вименз Уэр Дэйли», сидевшим у выхода на посадку в ожидании своего рейса. «Уж кто-кто, а он, – вспоминал Наймарк, – если бы обнаружил, что мы летим не в Нью-Йорк, а в Рим, – непременно сложил бы в голове два и два»[569]. Наймарк успел шмыгнуть в ближайшую телефонную будку и притворился, будто с кем-то оживленно беседует. Соседнюю будку заняла Мелло, которая – так же как и шеф, – приложив трубку к уху, слушала гудок «Франс Телеком».
Наймарк с Мелло добрались-таки до места встречи – палаццо неподалеку от Колизея. Там, за спагетти с кальмарами, они принялись убеждать сестер, что тем следует расторгнуть эксклюзивный договор с «Бенделем» и открыть бутик Фенди в «Бергдорфе». Женщины некоторое время помялись, но в итоге уступили.
«Как только Дон Мелло появилась в “Бергдорф Гудман”, она постоянно пыталась переманить у нас сотрудников и модельеров, – вспоминала Коко Хашим, которая в то время работала в «Бенделе» закупщицей. – “Бергдорф” всячески силился вычислить, в чем состоит магия “Бенделя”, что именно делает этот универмаг особенным»[570]. «Шик» «Бенделя» – фактор неосязаемый, его нельзя пощупать и воспроизвести. «Фишка “Бенделя” – в том, что, вот, входят туда эти потрясающие женщины, Глория Вандербильт, Шер, Барбра Стрейзанд, и это воспринимается обыденно, ничто вокруг не меняется, – рассказывала Жаки Венцель, которая в 25-летнем возрасте занималась закупками для отдела “Каприз”. – Он отличался элегантностью, тонким вкусом, там всех окружали одинаковой заботой»[571].
На публике Джеральдина сохраняла достоинство, и, если какой-нибудь бренд – тот же «Фенди» – собирался уйти, она никого не умоляла остаться. «Уже пару сезонов назад стало ясно, что поддерживать эксклюзивность больше не получится, да и наплевать, – говорила Джеральдина в беседе с журналисткой. – Так устроена наша жизнь, милочка. Я не беспокоюсь о месте “Бенделя” в мире»[572]. Однако наедине с собой Джеральдина испытывала тревогу, опасаясь, что ее универмаг уйдет в прошлое, что она утратит хватку и он состарится вместе с ней. Как бы то ни было, в течение всех 70-х ее «Бендель» продолжал поддерживать высокий уровень и стиль.
В 1973 году журнал «Нью-Йорк» описал разницу между клиентками «Бенделя» и «Бергдорфа»: «В отличие от дамы “Бергдорфа”, дама “Бенделя” такой не родилась, ее создают, – иронизирует автор. – Одетая во что-нибудь модное, вывернутое наружу от Стивена Берроуза или ослепительно сияющая в блузке от Клоэ, заткнутой в обтягивающие джинсы, в свою очередь засунутые в сапоги за 400 долларов, она всегда оценит по достоинству красивую вещь. Она прекрасно знает – и для этого ей не требуется совет от ее инструктора по йоге, – что 4-й размер ей тютелька в тютельку. Дама “Бенделя” тонка и немного застенчива – подыскивая накидку попроще, долларов так за 275, она прячет свои брови, как у Пенелопы Три, под огромными солнечными очками; ее развевающиеся прямые волосы прикрыты тюрбаном или беретом; ее ноги со свеженакрашенными ногтями облачены в открытые сабо. Она не ест в течение дня – ну разве что чуть-чуть спаржи. Предпочитает другим магазинам бутики своего универмага с их максимумом шика и минимумом товара. Она методична и всегда все продумывает наперед, но если вдруг, увлекшись покупками, задержится позднее половины четвертого, на то, хвала Господу, есть Бастер, он поймает такси»[573].
Пока Джеральдина изо всех сил старалась удерживать «Бендель» в статусе самого стильного в Нью-Йорке универмага, ее брак начал давать трещины. «Отец обладал видной внешностью, но “хромал” в эмоциональном плане», – рассказывала Эмма[574]. Джеральдина, вне всяких сомнений, была финансово более успешна, но Дэвид на публике всегда заявлял, что ее карьера не причиняет ему неудобств. «Я считал ее любовь ценнейшим подарком, – говорил он, – и никогда не беспокоился, что ее работа может чем-то навредить»[575]. Однако в реальности его чувства были, скорее всего, не так однозначны. «Ему нравился сам факт, что она успешна», – вспоминала Эмма, – но в семье именно она была добытчицей – в том числе оплачивала его студию, – и он мог опасаться, как бы не попасть от нее в зависимость. В живописи Дэвид добился определенных успехов. В 1966 году в одной из галерей Сохо его картину под названием «57-я улица» приобрели Макси Джармен с женой. А в 1971-м у него прошла персональная выставка в галерее Ричарда Фейгена. Но позднее напряженность в их с Джеральдиной отношениях стала нарастать. «Как-то летом я зашла их проведать, – рассказывала Эмма. – Это было как ходить по минному полю»[576].
В 1976 году после 11 лет супружества Джеральдина и Дэвид договорились пожить врозь. «Это своего рода проверка, – писала “Дэйли Ньюз”. – Они решили проверить – может, раздельная жизнь благотворно скажется на их отношениях»[577]. Выяснилось, что врозь им в самом деле лучше, и на следующий год они развелись. «Крах нашего брака меня глубоко огорчил, – рассказывала Джеральдина позднее. – Я люблю неудачи не больше, чем любой другой, тем более, если речь идет о таких важных вещах… Но у меня был счастливый брак, пусть и не очень долго»[578]. По ее словам, развод прошел гладко. «Мы с Дэвидом разошлись полюбовно, без всяких взаимных претензий. Никто из нас не собирался на ком-то жениться или за кого-то замуж. Просто мы в итоге поняли, что наши отношения уже не наладить»[579].
Джеральдина больше замуж не выходила, и, похоже, вполне смирилась с этим решением. «Слушайте, у нас в браке случилась масса потрясающих вещей, но я ни по чему не скучаю, – говорила она. – Просто он оказался недолговечным»[580]. «Очень может быть, – сказала Эмма в интервью, – что она любила “Бендель” больше, чем его»[581]. Еще в 1970-м, задолго до развода, Джеральдина с Дэвидом дали журналу «Нью-Йорк» совместное интервью, где вспоминали свою первую встречу и обсуждали вопросы феминизма. «Движение за освобождение женщин мне представляется делом благим и разумным, – сказал Дэвид. – Но я не верю в равенство между полами. Мужчина и женщина равны в правах, но они разные. Это движение может нанести огромный вред, если свалит оба пола в одну кучу». Джеральдина согласилась. «Думаю, в идее освобождения женщин делается слишком сильный акцент на необходимости избавиться от различий, – добавила она. – И дело не только в пенисе и вагине, но и в разных потребностях. Мне, например, хотелось бы, чтобы меня любили романтически, нежно и все такое… Знаю, люди одиноки, но одиночество исчезло из моей жизни, когда я встретила Дэвида»[582].
После развода Джеральдине, похоже, комфортнее жилось без постоянного романтического партнера. «Лучшая на свете жизнь – это та, которую ты счастливо делишь с другим, – сказала она своей подруге Хелен Герли Браун, главному редактору “Космополитена” и автору бестселлера “Секс и незамужняя девушка”, – но если с другим ты несчастна, то лучше спокойно жить одной»[583].
Пятничная утренняя линейка
«Номер 52» вспыхнула и пронзительно завизжала. Сторонний наблюдатель решил бы, что она только что победила в телевикторине. Но для 24-летней Анны Лайбенспергер, как звали «номер 52» в обычной жизни, художницы по костюмам и дизайнера дамских сумочек, сегодняшний выигрыш был куда значимее. Кроме 250 долларов, она только что получила заветную возможность выставить свои сумки на ремне в универмаге «Генри Бендель». «Сбылась мечта», – прокомментировала Анна, придя в себя через пару минут. Это была ее вторая попытка выиграть на «пятничной утренней линейке» – открытом еженедельном конкурсе, который еще с начала 60-х проводила Джин Розенберг. Каждую пятницу в полдевятого утра шелкографы, чеканщики по меди, кожевники, вязальщицы – кто-то из Квинса, Нью-Йорк, а кто-то – из Квинсленда, Австралия – выстраивались к служебному входу «Бенделя» на Западной 57-й улице ради драгоценного момента встречи с закупщицей универмага.
В то утро за Анной стояли бухгалтер-аргентинец, который тоже позиционировал себя как изготовитель сумок, беременная женщина, в итоге обнаружившая, что она два часа простояла не к той закупщице, бабушка с кожаными поясами для чулок. Некоторые пришли сюда впервые, а некоторые – чей дух не сломили предыдущие отказы – каждую пятницу ходили сюда, как на работу. Там были дизайнеры спортивной одежды с сумками через плечо, ювелиры, сжимающие в руках маленькие плоские футляры, ткачи с огромными баулами на молнии и по меньшей мере одна изготовительница аксессуаров, которая принесла свой товар в крупноватом для этой цели бельевом мешке. «Пятничная линейка» служила «Бенделю» щедрым каналом поставки нового товара: 15 процентов вещей на прилавке попали туда именно таким путем.
В десять утра магазин открылся, соискатели прошли внутрь под неусыпным оком знаменитого «бенделевского» привратника Бастера и выстроились вдоль узкого, жарко натопленного коридора, ведущего к грузовым лифтам. Там им в порядке очередности выдали талоны, и началось ожидание. Самым везучим достались складные стульчики, а остальные либо уселись на корточки, либо подпирали стены – некоторые вежливо болтали с соседями, нахваливая товары друг друга, другие молча стояли, покусывая ногти или уставившись в пространство. В этой очереди люди порой находили новых друзей, деловых партнеров, а иногда – даже любовь. Известно, что одна из таких пар в итоге поженилась. Конечно, было тоскливо и, в определенном смысле, унизительно – часами ждать аудиенции, которая могла продлиться всего минуты полторы. «Я стояла и думала: “Неужели я в самом деле хочу подвергать себя этому всему?”», – рассказывала Айлин Данчиг, чьи ткани в конце концов выбрали для закупок[584]. Анну же подобные сомнения не терзали. Несмотря на многочасовые ожидания, возможную неудачу, тесный, душный коридор, на то, что впереди – очередь из 51 человека – несмотря на все это, – «Да, да, да, и еще раз да!», и если не получится, то приду снова[585].
Джеральдина очень надеялась, что процессия дизайнеров-любителей – талантливых и никому не известных – не иссякнет, несмотря на все неудобства. «Через эту заднюю дверь поступает живительная кровь магазина, – говорила она[586], добавляя, что «Бенделю» «необходимы собственные модели, а иначе мы превратимся в “крошку-Бонвит” или “мини-Бергдорф”»[587]. Для Джеральдины в «пятничных линейках» отражалась сама суть «Бенделя». «Компании становятся все крупнее, ведь так? – сказала она в интервью. – Сегодня коммерческий рынок консолидирует крупный бизнес. И совсем обходит стороной этот очаровательнейший мир мелкого, индивидуального бизнеса, который работает в подвалах и лофтах… В пятницу прийти может кто угодно и показать что угодно кому угодно. И молодым наш магазин делает именно этот постоянный приток свежих идей»[588].
В пятничное утро закупщицам приходилось нелегко – ведь им предстояло за несколько часов просмотреть работы десятков – порой больше 80 – дизайнеров. «Я к каждому подхожу серьезно, – рассказывала журналистке “Нью-Йорк Таймс” 31-летняя Клэр Николсон, закупщица аксессуаров, одетая в кремово-белые дамские шаровары и рубашку от “Кензо”, на запястьях – браслеты в виде змеек. – Ведь никогда заранее не знаешь, кто из дизайнеров станет очередной “бомбой”»[589].
– У меня назначено к Клэр Николсон, – произнесла гибкая блондинка, протягивая талон караулящему дверь сотруднику.
– У всех назначено, – откликнулся кто-то из очереди, и по коридору прокатились смешки.
Вооружившись калькулятором и миллионом способов вежливо сказать «нет», Клэр принимала в среднем 45 дизайнеров за один пятничный сеанс, хотя ее личный рекорд – 88. Она «выписывала заказ» – иными словами, говорила «да» – одному из пяти. Остальные слышали от нее что-нибудь вроде «просто прелестно, но это не мое». Или «мне ужасно жаль, но мы пока перестали брать узоры с листьями». Или «очень красиво, но для “Бенделя” слишком подростково». Или «я не работаю со стегаными материалами». Или «в этом сезоне я металл не беру». Клэр не скупилась на похвалы даже тем, кому отказывала. «Они очаровательны», – сказано дизайнеру медных браслетов. «Они обворожительны, – это про керамические булавки, – но, боюсь, слишком хрупки для наших условий». «Они совершенно, совершенно чудесны», – заверила она следующего кандидата, пытаясь смягчить удар[590].
Без инцидентов, разумеется, не обходилось. Одна женщина, получив отказ, запустила в Клэр чуть не килограммовым ожерельем. Другая – рухнула в обморок, а потом попросила позволения позвонить своему психиатру. Клэр, чей муж писал песни и был, в частности, одним из авторов хита «Лев сегодня спит» (это где поется «А-вима-вэ-э, а-вима-вэ-э…»), каких только странностей ни слышала. «Привет, вот мои маленькие друзья», – сказала одна дама, вынимая комплект обвязанных крючком гребней. «Опоздала к дантисту в Китайском квартале, поэтому у меня с собой только это», – сказала другая, показывая обычное страусиное крыло. Когда Клэр только поступала на работу, Джеральдина дала ей наказ, который стал для нее главным руководящим принципом: «Покупай только то, что надела бы лично ты. Только то, что тебя саму восхищает, а купят или не купят – про это вообще не думай»[591].
Уже занимая пост главы отдела по формированию ассортимента, Джин все равно с удовольствием принимала участие в «пятничных линейках» вместе с закупщицами. Она постоянно охотилась за эксклюзивом, и, если на «линейке» ей приглянулись, скажем, чьи-то разноцветные свитера, она обращалась к автору с просьбой «изготовить что-нибудь особое для “Бенделя”»[592]. Обычно закупка делалась скромная – может, пара одинаковых вещей или порой пять-шесть. Но если тот или иной товар приобретал популярность, автору делали повторный заказ на бо́льшие количества. У Миры де Мосс, например, которая была в числе пришедших на «линейку», поначалу купили всего несколько вечерних платьев. Но вскоре она начала получить от «Бенделя» повторные заказы на 100 и даже на 300 тыс. долларов в сегодняшних ценах. Дизайнера дамских сумочек Карлоса Фальки тоже впервые открыли на «линейках», и он со временем дорос до собственного бутика в «Бенделе». Можно вспомнить и ювелира-дизайнера Теда Мюхлинга, который принес обувную коробку со скульптурными работами, а всего полгода спустя получил Премию Коти́. Также среди лауреатов этой премии, прошедших через «Бендель», – два дизайнера головных уборов – Дон Кайл, который, вспоминая «линейку», назвал ее «нервотрепкой», и Патриция Андервуд, охарактеризовавшая эти мероприятия как «чистой воды шоу-бизнес», добавив, впрочем, что, стоя в очереди, она успела получить предложение стать импортером и два предложения о партнерстве[593].
Годы спустя после ухода из «Бенделя» Джеральдины и Джин другие компании тоже пытались проводить нечто подобное. В августе 1995 года, например, журнал «Пейпер» припарковал рядом с Юнион-сквер «Трейлер моды» – автофургон с сидящими внутри модельерами, журналистами и редакторами модных изданий и разделов. Весь день они привечали шедших к ним дизайнеров, включая Серену да Консэйсан, представившую единственный наряд для рейва, и Гаэтано Каннеллу с целой коллекцией, включавшей свадебное платье, – этих вещей хватило бы на полноценный показ. Также там отметился тогда еще мало кому известный Джереми Скотт вместе со своей музой Дженни Демброу, моделью и представительницей нью-йоркских «клубных деток», одетой в его ярко-розовое полупрозрачное платье из органзы[594].
В 2009 году «Бендель» и сам возродил было традицию, пообещав организовывать «утренние линейки» дважды в год. Дизайнеры провели бессонную ночь, простояв – невзирая на мартовский холод – в очереди на манхэттенском тротуаре, чтобы встретиться с представителями универмага. Первым оказался студент из дизайнерской Школы Парсона с аксессуарами для волос, и его стойкость была вознаграждена: у него, правда, ничего не купили, но пообещали встречу с закупщиком. Еще в число счастливчиков попали ювелир, специализировавшийся на напульсниках из змеиной кожи, которые – как он утверждал – носила Рианна, и самодовольный дизайнер, приведший с собой стайку моделей в его неоновых юбках-пузырях. Тринадцатилетней девчушке в клетчатом платье и с брекетами пришлось прогулять школу ради шанса показать украшения, над которыми она работала «всю свою жизнь», и «Бендель» купил у нее пару колец.
Но другим повезло меньше. Твердое «нет» получил, например, создатель «подглядок», носков с отсутствующей передней частью для надевания под открытые шлепанцы. Изобретатель «кэмел-фляжа» – треугольного куска ткани, который, по его задумке, следует засовывать в переднюю часть обтягивающих женских плавок, дабы избежать неприличного рельефа, – тоже получил от ворот поворот. (Впрочем, неудача его не смутила, ведь цель его жизни – как он выразился в беседе с репортером – «вести войну на передовой»[595].)
Но все эти современные реинкарнации являли собой лишь жалкие подобия тех изначальных легендарных «пятничных утренних линеек», которые при Джеральдине и Джин были мероприятием высокостатусным и многообещающим. «Словно Камелот, мимолетное мгновение в истории», как назвала их одна из закупщиц[596]. Стоило измениться формуле, и вся магия исчезла, как и сама площадка для художественных открытий и поиска инноваций в моде.