В 1990 году я стал участником комиссии Картера-Сагалаева. Это, конечно, было такое «пацанство» Горбачева: когда бывший президент США Джимми Картер предложил Михаилу Сергеевичу создать комиссию по политике радио и телевидения (в которую с американской стороны Картер предложил себя), президент СССР сказал: «А у нас есть Сагалаев. Пусть с российской стороны будет он».
Бывший президент – и главный редактор программы новостей. Хороший ход.
Комиссия, конечно, была во многом номинальной. Ее «душой» стала Эллен Мицкевич, профессор из Атланты, которая занималась исследованиями в области советского, а потом и российского телевидения. Тем не менее эта комиссия дала мне возможность по-другому взглянуть на мир. В детстве я мыслил рамками Самарканда. Потом – рамками Узбекистана. Потом – рамками СССР. В тот момент я понял, что могу работать со всем миром.
И, когда в начале 90-х у меня оформилась идея собственного телеканала, я подумал: «Зачем искать поддержки в России? И, главное, у кого ее тут искать – в условиях жесткого дефицита денег?»
Я обратился к Теду Тернеру.
Если бы я свободно говорил по-английски или Тед – по-русски, мы с ним стали бы друзьями. Настоящими друзьями – не теми, кто поздравляет друг друга дежурными открытками на Рождество, а теми, с кем можно говорить о серьезных и глубоко личных вещах.
Мы оба чувствовали, что созданы из одного теста, но… я слишком поздно начал учить английский, чтобы овладеть им на достаточном уровне. А Тед говорил по-русски еще хуже, чем я на его языке.
Да, он как-никак знал русский. Он много раз приезжал в Советский Союз и Россию. Он ходил здесь на охоту. Он был, что называется, «свой».
Однажды мы с делегацией ОРТ ездили в Атланту, в штаб-квартиру CNN. Вместе со мной были Александр Гурнов, Григорий Александрович Шевелев…
– А поехали, я покажу вам свой остров! – Тед предложил это так просто, словно речь шла о чем-то заурядном.
Остров был недалеко – пара часов на катере. Мы вышли: небольшой домик, шуршащие чем-то вроде гравия дорожки…
– Я не могу здесь строить ничего, кроме того, что уже построено, не имею права, – Тед обвел взглядом свои «владения с обременением», – иначе это нарушит экосистему острова. Но могу тут жить и привозить гостей.
Прямо перед нами по дорожке прополз крокодил.
Почему-то именно этого крокодила я вспомнил, когда мне пришла в голову мысль привлечь к созданию первого частного ТВ-канала в России Теда Тернера. Я знал, что он дружит с Генрихом Юшкявичюсом. Генрих работал зампредом Гостелерадио СССР по технике, руководил в Праге вещанием на Европу – для него английский язык был практически вторым родным.
– Да, он заинтересовался! Он не то что заинтересовался – он очень хочет поучаствовать в процессе! – Генрих звонил мне, и по его голосу все уже было понятно без слов.
И я полетел в Атланту – на переговоры с Тедом.
Перелет через Атлантику – хорошее время, чтобы подумать. С чем я летел к Тернеру? Кто я? Что я хочу?
На последний вопрос было ответить легче всего: я хочу телевидение, какого не существовало в России. Второй канал был калькой первого: новости, фильмы, концерты. На обоих каналах была «гегемония новостей». Казалось, что самое главное – это новости и прочее «серьезное», а развлечения – по остаточному принципу.
А я, уходя из «Останкино», наелся «серьезного» сверх меры. Мне хотелось – человеческого. Такого, где партаппарат не будет диктовать, какие события и как освещать. Такого, где вообще не будет новостей. Но зато будут темы, волнующие каждого нормального человека.
Кто я? В данном случае – переговорщик. Мне нужно убедить Теда поверить в идею так же, как незадолго до этого я убедил Иванова отдать «военную» частоту общественности, а Лужкова – помочь нам в становлении ТВ-6.
Перед сложным разговором я всегда старался как можно лучше понять человека: что ему важно? О чем он мечтает? Что у него «болит»? В начале 90-х Лужков только-только стал мэром Москвы. А Москва начала 90-х – это по сравнению с Москвой нынешней совсем другой город. Она как-то разом потеряла столичный лоск, но мучительно пыталась обрести его снова.
– Юрий Михайлович, вы наверняка знаете: есть канал Токио-ТВ, – я рассказывал Лужкову о телевидении и чувствовал, как воодушевляюсь сам. – И его смотрят не только в Токио и даже не только в Японии. Канал, названный в честь столицы Японии, смотрят по всему миру. Такие каналы есть и у других городов. А у Москвы нет. Ни один телевизионный канал не носит названия Москвы. Вам не кажется это странным?
– Кажется. – К концу моей тирады Лужков и сам едва сдерживался, чтобы не перебить меня и не рассказать, насколько это несправедливо.
– Вот мы и предлагаем – создать канал ТВ-6 Москва. Самый современный и качественный на российском ТВ. Нам всего лишь нужно…
– Что нужно?
– Денег.
Здесь уже Лужков не дал мне озвучить цифру, перебил сразу:
– Нет, денег не дам.
– Тогда здание, – предложил я ему тот вариант, за которым, собственно, и шел.
– А вот здание у меня есть! – просиял Лужков.
Он выделил нам роскошное здание – в Ильинском переулке, просторное, удобное, в отличном состоянии. Я даже отдал пару комнат «квартирантам» – молодому «Радио 101» во главе с Юрием Костиным. Сейчас он возглавляет компанию «Газпром-Медиа Радио», в которую входят девять радиостанций, а тогда будущий крупнейший радиохолдинг представляли всего несколько энтузиастов. Они попросили дать им возможность «пожить» на пустующих площадях – я дал. Разумеется, никакой арендной платы с них не брал. Это был всего лишь жест товарищеской помощи. Точно такой же жест, каким помогали мне.
До сих пор вспоминаю: сколько же людей поддержали мою идею частного ТВ! Сколько людей пришли мне на помощь! Они дарили свои идеи и силы, они давали возможность бесплатно крутить их фильмы – как Карен Шахназаров и Никита Михалков. Я всегда буду им благодарен.
Никита Сергеевич, правда, до сих пор на меня в обиде: я обещал ему передать часть акций ТВ-6 в обмен на его фильмы, но так и не передал. Не то чтобы не хотел – просто выяснилось, что обещал я то, в чем совсем не разбирался. Впрочем, мне повезло – кроме Михалкова, больше никому я акции не обещал, иначе список обидевшихся мог бы существенно возрасти.
Впрочем, акции были уже после – а пока я летел в Атланту на переговоры с Тедом Тернером.
– О, Эдуард, рад видеть! – Тед улыбнулся классической американской улыбкой: в начале 90-х мы этим улыбкам еще верили.
– Тед, и я рад видеть! – Моя улыбка была совершенно искренней.
Мы говорили с ним недолго – по российским меркам – и долго – по американским. Нам обоим был очень интересен проект частного ТВ в России. Мы оба понимали, что поодиночке его не вытянем. И мы оба чувствовали: нельзя продешевить.
В результате договорились, решив создать совместное предприятие, где 50 % акций принадлежало бы американской стороне и 50 % – российской.
50/50 – схема, которая не работает никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах. Точнее, она будет работать до первого же противоречия между партнерами. А оно возникает со стопроцентной вероятностью. И дальше – патовая ситуация. Никто не главный. Спорить можно до бесконечности.
Я тогда этого не понимал. Почему на такой вариант согласился Тед Тернер – большой вопрос.
Он отправил к нам десант – Стюарта Лори и Сиднея Пайка, своих опытных «волков», можно сказать – «волчар». Они представляли интересы Тернера и в CNN, и в Turner Broadcasting System. Он разрешил нам пользоваться библиотекой фильмов MGM – в те годы именно Тед владел ею. И мы, конечно, пользовались этим на полную кинематографическую катушку. Показывали классику Голливуда, мюзиклы с Элизабет Тейлор – те, что до нас вообще никогда в Советском Союзе не показывались: ни в кино, ни по телевизору. Наш канал тогда даже называли «кинобудкой». Но такой кинобудкой уж точно не стыдно быть.
Внешне все выглядело чудесно.
Внутри раздрай случался по самым невероятным поводам.
– Эдуард, у нас огромная проблема! – Стюарт Лори вошел в мой кабинет одновременно с собственным стуком. – В нашей компании – воровство.
– Что?! – Я вскочил со стула.
– Ко мне только что подошел мой помощник Джон. – Стюарт сжал кулак. – Он сказал, что утром поставил в общий холодильник свою кока-колу. И вот сейчас ее нет. Кто-то украл его кока-колу!
Я посмотрел на Лори. Дурака валяет? Ну правда же, наверняка валяет дурака. Как можно быть настолько шокированным тем, что кто-то выпил чужую кока-колу?
Нет. Он не валял дурака. Он действительно был шокирован. В его системе координат пропажа банки газировки из холодильника действительно была воровством.
– Стюарт, я разберусь, – пообещал я. – Прямо сейчас разберусь.
Собрал весь коллектив (благо он был совсем небольшим). Всеми силами стараясь не смеяться, сказал:
– Коллеги, у нас ЧП. Из холодильника пропала банка кока-колы, которую поставил туда наш американский коллега. Для него это уже воровство, и, уверен, мы должны понять его чувства.
– Это я… – Со своего места поднялся юный сотрудник, почти еще мальчик. – Я ее выпил… Я думал, она общая… Ну, для всех стоит – бери и пей.
Мальчика мы, конечно, не уволили. Строго-настрого запретили брать из холодильника чужую еду и питье. И со столов американцев – ручки, карандаши, скрепки – ни-ни.
Можно было бы, конечно, покрутить пальцем у виска и сказать: «Совсем, что ли, они с ума сошли?» – но я понимал – никто ни с какого ума не сходит. Это всего лишь разница менталитетов. И если мы хотим нормально работать, нам придется ее учитывать.
Хотя и мне самому порой было очень тяжело.
Сидней Пайк встретил меня в коридоре – как солнцем осветил. Улыбался самой американской из всех американских улыбок.
– Эд, я привез тебе огромный подарок из Атланты!
– Подарок? – Его брызжущая радость передалась и мне. – Какой, Сид? Чувствую, это что-то особенное.
– Не то слово, Эдуард! Я привез тебе