– Ты сможешь приехать ко мне в Протасово?
Смогу ли я? Конечно, да!
Я приехал, мы продолжили общение – и так, слово за слово, у нас завязалась дружба, которой я дорожил как одним из самых важных достижений в жизни. Он был старше меня на 19 лет, но наша разница в возрасте не ощущалась совершенно. Федоров был человеком вне возраста – и вне времени.
Мы говорили с ним обо всем: о жизни, о предательствах, о политике. К советскому строю Федоров был беспощаден: его отца репрессировали в 1938 году и освободили только в 1953-м. Впрочем, надо признать, что наличие отца – «врага народа» не помешало Святославу Федорову поступить в летное училище. Правда, авиатором стать не удалось – через год после поступления совершенно нелепым образом он попал под трамвай. Травма оказалась настолько серьезной, что молодому курсанту ампутировали ступню. А без ноги – какие полеты?
Федоров забрал документы и поступил в медицинский вуз. Не знаю, можно ли так говорить, но повернись судьба по-другому, не случись той травмы – сколько людей не смогли бы избавиться от слепоты? Для скольких тысяч (или миллионов?) человек глаукома и катаракта стали бы диагнозом, не подлежащим «обжалованию»?
Федоров изобрел искусственный хрусталик и искусственную роговицу. Его операции на глазах дарили людям свет в буквальном и переносном смыслах слова. А вот судьба самого Федорова была отнюдь не безоблачной.
Он работал в Архангельске, когда неожиданным образом обнаружил: его жена… нет, не изменяет ему. Она «стучит» на него в органы.
– Я тогда сложил свои вещи в чемодан, – рассказывал он потом, – сел в машину – и поехал в Москву. И всю дорогу от Архангельска до Москвы орал: «Свобода, бл…! Свобода!»
Уже в Москве он познакомился с Ирэн Ефимовной. И в Москве началась его настоящая жизнь.
Он не был просто выдающимся хирургом. Я встречал многих людей – поистине талантливых. Но у меня не возникало желания специально забыть в их карманах свои ключи, чтобы таким образом найти повод для дальнейшего общения.
Федоров был сверхчеловеком, если можно так сказать. Его талант проявлялся не только в медицине – во всем, чем он занимался. И при этом я не встречал более цельной и сильной личности, чем Святослав Николаевич.
Он напоминал мне волка: не вожака стаи, а волка, который сам себе стая. Однажды (мы тогда были в Протасове) его укусила собака. Не уличная, а его любимый пес Рексушка, которого Федоров обожал. Не помню, что именно случилось, но Рекс вонзился зубами в ногу хозяина, и только окрик Федорова заставил собаку разжать челюсти.
Из раны потекла кровь. Женщины засуетились, кто-то бросился за перекисью водорода, чтобы промыть рану. Федоров молча прошел в дом, через минуту вышел оттуда с пистолетом. Подошел к Рексу и выстрелил ему в ухо.
Рекс умер, даже не поняв этого.
Все оцепенели.
– Святослав Николаевич, почему? – прошептал кто-то.
Мы не понимали: бесконечно добрый, терпеливый, чуткий Федоров – и вдруг убивает собственную любимую собаку лишь за то, что та его куснула? Ну наказал бы, ну ужина лишил…
– Он бы уже не остановился. – Федоров положил пистолет на стол. – Собака, которая укусила человека один раз, будет кусать еще. Отдать его в добрые руки? Я не могу – он же покусает новых хозяев. Посадить его в вольере на цепь? Тоже не могу – это уже не жизнь. Я сам, случись мне выбирать между пулей и тюрьмой, выбрал бы пулю.
Он был добрый. И его поступок стал проявлением его доброты. Федоров сделал для собаки так, как Рексу было лучше. А все бремя тоски и рефлексии взвалил на себя.
Про Рекса мы с ним больше не говорили. А вот про лошадей – да. Лошади были таким же сильным его увлечением, как медицина и авиация. Еще на заре нашей дружбы я увязался на конную прогулку вместе с Федоровым.
Мне казалось – ну что там сложного? Вот лошадь, вот седло… Разберусь. Я никогда не сидел до этого на лошади: в Самарканде их не было вовсе, в кишлаках – только ослики. Поэтому мое знакомство с конным спортом было лишь теоретическим.
– Ну, садись. – Федоров подвел мне одну из своих лошадок, объяснил, как давать «газ-тормоз», как поворачивать.
Мы поскакали. Сначала по деревенской дороге, потом – в лес. Уже понимал: ситуацией владеет скорее лошадь, чем я. Но пока у нас с ней совпадали цели, решил ее не останавливать. И вдруг в лесу лошадь понесла. Не знаю, что ее напугало, но она взвилась – и поскакала галопом в одну ей ведомую сторону. Я пытался как-то ее остановить, но – тщетно. Мы мчались с бешеной скоростью, и вдруг впереди я увидел огромную корягу.
«Вот и все, – успел подумать. – Сейчас лошадь об нее споткнется, мы упадем…» Но я все-таки вжался в круп лошади, практически распластался по ней – и лошадка корягу перескочила.
Остановилась сразу после этого прыжка. Я осторожно спешился.
Внутри все дрожало – кажется, и у лошади тоже. Но я был безмерно горд собой.
Сам же Федоров к лошадям относился практически так же, как к людям. Он очень любил гостей – на его дни рождения непременно приезжал Фазиль Искандер, часто наведывались в Протасово Алла Пугачева, Юрий Лужков, Евгений Примаков.
Причем он не делил гостей на «вип» и «не-вип». Для него все были друзьями, и сам он среди друзей был равным. Однажды наши посиделки за столом затянулись дольше обычного, и Федоров, глядя на часы, сказал Примакову:
– Женя, мне пора на лошадок, я пошел.
Встал из-за стола и отправился в конюшни (они были совсем рядом с большим «гостевым» залом).
– Конечно, Слава, иди, – откликнулся Примаков.
Ему в голову не пришло обидеться: лошадки Федорова – это святое, их «пропускать» нельзя.
Сильный. Пожалуй, это самая точная его характеристика. Он был сильный. Переплывал Волгу – уже в довольно зрелом возрасте, когда люди уже скорее думают о своем здоровье, чем о поддержании физической формы. Все-таки, несмотря на отсутствие ступни, он получил лицензию пилота и летал на вертолете.
Ранним промозглым утром меня мог разбудить телефонный звонок. Я просыпался, чертыхался на погоду: за окном – серенький меленький дождь, тучи, серость, – брал телефон…
– Эдик, ты что, спишь? – кричал мне в трубку Федоров. – Ты выйди на улицу, смотри, какая погода, Эдик! Ты посмотри, какая природа вокруг!
Он звонил мне из вертолета. Летал – и наслаждался природой. Умел видеть красоту во всем.
Если бы меня попросили назвать харизматичных людей, я бы в числе первых упомянул Федорова. Он мог добиться пятнадцатиминутной встречи с Лужковым – и проговорить с ним полтора часа. У него был самолет «Микрохирургия глаза» – мобильная клинка. Он летал на нем в арабские страны – оперировал шейхов. А потом там же делал операции местным крестьянам.
Был такой же офтальмологический теплоход «Петр Великий» – и на нем он ходил по Средиземному морю, делая операции всем, кто в них нуждался.
Он сказал «нет» Ельцину, когда тот приглашал его возглавить правительство.
– Борис Николаевич, – пояснял Федоров, – я уверен, что предприятия должны быть народными. Каждый работник завода, фабрики, компании должен иметь свои акции. Тогда каждый будет кровно заинтересован в том, чтобы предприятие работало успешно. А недра должны быть национализированы. Не имеет права один человек владеть нефтью или газом. Он может работать топ-менеджером, но нанимать и снимать его может только государство. Если вы согласны с моим видением, я готов стать министром.
Ельцин, конечно, был не готов. Федоров сказал:
– Ну, значит, нет.
Я всегда поражался его внутренней свободе и кристальной честности. Впрочем, именно эта честность сыграла с ним злую шутку во время президентских выборов. В 1996 году по итогам предвыборной кампании Святослав Николаевич набрал какой-то совсем небольшой процент голосов. Понятно, что часть голосов «откусили» в пользу более значимого кандидата, но, даже если к этим голосам приплюсовать потенциально «откушенные», все равно получалось немного.
Он все-таки был политиком для думающих. Его хорошо знала и принимала интеллигенция, но вот люди, привыкшие видеть мир двухмерным, Федорова просто не понимали, для них он был чужак.
– Вам нужно пообещать людям что-то яркое и понятное, – говорили Федорову политтехнологи.
В это время со всех экранов Жириновский обещал каждой бабе – по мужику, а каждому солдату – мыть сапоги в Индийском океане.
– Как я буду обещать то, что не могу выполнить? – недоумевал Федоров. – Моя идея – народные предприятия, вот об этом я буду рассказывать.
В политике без популизма нельзя, увы. Святослав Федоров остался в памяти россиян выдающимся глазным хирургом. Хотя он мог бы быть и отличным руководителем страны.
…Это был совершенно обычный день, полный того ощущения легкой расслабленности, какая всегда возникает в начале лета. Я разбирал почту в кабинете, когда мне вдруг позвонил Михаил Пономарев.
– Эдуард Михайлович, это кошмар… – Мишин голос словно его не слушался. – Федоров разбился.
– Что?! – Я был уверен, что ослышался: Федоров не мог разбиться. Никогда в жизни. Он два раза попадал в страшные аварии и оба раза выходил из них живым и здоровым. – Он наверняка жив, Миша! Не может такого быть!
– Может. Вертолет упал. Все четверо – насмерть.
Через пять минут то же самое мне сказали с экрана телевизора: программа «Вести» началась с гибели Святослава Федорова.
Он разбился недалеко от Москвы – возвращался домой из Тамбова, с конференции. Конечно же, на вертолете своей клиники. Что-то случилось – и железная машина рухнула на пустырь в районе Братцева, возле МКАД.
Я не мог сидеть на месте. Сел в машину, рванул в Протасово, взял с собой Ирэн Ефимовну… Она была словно не с нами – кажется, вообще не понимала, что происходит вокруг.
На месте катастрофы работали службы МЧС во главе с Сергеем Шойгу.
– Тебя я проведу к вертолету, – окинув нас взглядом, сказал Сергей. – А Федорову – нет. Пусть подождет в нашем автобусе.
Он был прав.
Мы шли по мягкой, едва тронутой травой земле. Под ногами хрустел мусор. Может быть, уже не мусор? Может, мелкие обломки вертолета?