К сожалению, наше дело кроме высоких моральных смыслов требует материального чернозема. И в том, что слова о нравственной ответственности за то, что мы вместе делаем, стоят рядом со сметной калькуляцией, есть какая-то грубая вещь. Но не хитрость. И мне стыдно за то, что приходится это писать.
Я дал ему денег. Потом он написал снова. И я снова дал. А потом он показал мне готовый фильм.
Я смотрел его со странной смесью ужаса и восхищения. Великолепный, пронзительный, очень глубокий фильм имел все шансы лечь на полку и не быть показанным нигде.
Как разговаривают двадцатилетние парни, когда во время войны моются в бане? Парни – не из рафинированных семей потомственной интеллигенции. Обычные ребята, окончившие кто девять классов, кто – училище, кто – техникум. Да, они разговаривают матом. И мата этого в фильме так много, что его бессмысленно «запикивать» – весь смысл будет потерян.
– Саша, это же невозможно показать ни по какому ТВ-каналу! – Я был готов волосы на себе рвать от расстройства.
– Да?! – Саша погрустнел. – Ладно, я попробую как-нибудь пробиться.
Он стал отправлять свою ленту на фестивали. И везде, куда бы он ни послал фильм, ему давали первые места.
Однажды Саша пришел ко мне в офис с пятью тысячами евро.
– Эдуард Михайлович, хочу частично отдать вам долг. Вы поверили в мой фильм, он заработал на фестивале – я должен вернуть вам деньги. – Он протянул мне конверт.
– Саша, ты с ума сошел? Я не возьму их! Ты честно заработал этот приз, забери!
С трудом мне удалось его уговорить оставить награду при себе. Меня же грело ощущение, что деньги не были потрачены зря. Я действительно дал их талантливому человеку, и они послужили на благо общества.
Я потом смотрел все его фильмы. До сих пор помню, какое впечатление на меня произвел его фильм «Дикий, дикий пляж. Жар нежных» – о нравах, которые царят на пляже в Геленджике. На протяжении всего фильма люди ругаются, мирятся, загорают, едят чурчхелу, выясняют отношения, занимаются сексом, наказывают детей и хвалят их же… Срез общества через камеру. То, что Саша умел делать мастерски.
Автором сценариев почти всех его фильмов была верный друг и соратник Светлана Баранжиева, оператором – Эдуард Кечеджиян. В Дублин на съемки фильма, где главным героем был Станислав Гроф, выезжал Павел Костомаров, в настоящее время известный и полностью раскрывший свой талант режиссер фильмов и телесериалов.
Когда речь зашла о том, чтобы снять фильм об Индии, я подумал: «Надо звать Сашу Расторгуева».
Позвонил ему – он согласился. Я не предполагал тогда, в какие проблемы это выльется.
Маршрут мы составили еще в России: решили проехать самые важные города Индии – не экономически или политически важные, а именно те, куда стремятся миллионы паломников, жаждущих познать себя и мир. Съемочная группа была небольшой – Саша Расторгуев, специалист по съемкам «в режиме реального времени», умел обходиться без многочисленных помощников.
Он был ироничен до циничности – пожалуй, это меня в нем и привлекло.
– Ну что, на шашлыки поедем? – Ранним утром Расторгуев потянулся навстречу солнцу.
Мы приехали в Варанаси – один из самых святых городов удивительной страны. На берегу Ганга в Варанаси стоит крематорий. Точнее, это даже не крематорий в привычном для нас понимании, а каменные плиты, словно уходящие в реку, – их называют гаты. На гаты с торжественными песнями и ритуальными танцами кладут умерших – в цветах, в красивой одежде… В конце церемонии сын усопшего (хоронят таким образом только мужчин) должен специальной палкой расколоть его череп – иначе дух из мертвеца может не выйти. Тело поджигают (уподоблюсь Саше и так же цинично добавлю: действительно, это напоминает запах шашлыков).
Естественно, тело сгорает не целиком – это был бы слишком дорогой и слишком долгий процесс. То, что не догорело, сбрасывают прямо в Ганг. Да, уровень санитарии в Индии по-прежнему далек от идеального.
Итак, Саша улыбнулся:
– Ну что, на шашлыки поедем? – И я увидел, как загорелся красный огонек камеры. Идет запись.
– Саш, а зачем ты сейчас меня пишешь? Ничего же не происходит.
– Ну, мало ли. Пусть будет для истории, – он смутился.
И вот тут я понял. Я догадывался об этом в последние несколько дней, но сейчас догадка сформировалась в уверенность.
– Саша, скажи мне честно. О чем ты снимаешь фильм? Об Индии? Или обо мне?
– Ну-у… О вас в Индии. И об Индии вашими глазами. – Саша не умел врать.
– Не смей этого делать! – Кажется, у меня побелело лицо. – Не смей снимать фильм обо мне, ты понял? Только об Индии! Только!!
Не помню, когда я так сильно кричал. Меня охватила ярость, я топал ногами, возмущался – я был взбешен! Оказалось, ему была неинтересна Индия. Он хотел сделать кино обо мне, а Индия выступала всего лишь экзотическим фоном. Более того – оказывается, он еще в Москве договорился об этом со своим сценаристом Сусанной Баранжиевой и методично шел к своей цели.
Я орал как сумасшедший. Меня пытался успокоить сын Миша (он тоже поехал с нами), но тщетно. Я сказал, что не хочу с Сашей разговаривать, и уехал в другую гостиницу – лишь бы его не видеть.
Рядом не было человека, который спросил бы меня: «Чего ты так боишься? Почему не хочешь, чтобы люди увидели тебя в Индии – таким, какой ты есть?»
Наверное, именно этого я и боялся – что меня увидят настоящим. Саша сумел бы это показать. Он не лакирует действительность и не делает парадных портретов. Он показывает действительность, какой бы она ни была.
Наверное, мне нужно было пройти через этот психоз, чтобы выплеснуть через него все – мою внезапно оборвавшуюся карьеру, мои попытки выглядеть лучше, чем я есть, мои страхи, мои неудачи… Наверное, таким и был мой процесс очищения.
Мы помирились.
Вернувшись в Москву, мы сделаем с Сашей семь фильмов – об Индии, о Станиславе Грофе, об Оптиной пустыни и о швейцарском художнике Хансе Руди Гигере – удивительном человеке, создавшем декорации к фильму «Чужие». Этот сериал под названием «Мистические путешествия с Эдуардом Сагалаевым» мы сделаем вместе с продюсерами Романом Петренко (генеральным директором ТНТ), театральным режиссером Борисом Юханановым, Олегом Косолаповым, Миленой Мусиной.
Но это будет позднее. А пока я жил в Индии и мучительно пытался примирить свой реальный образ с воображаемым.
– Это дом Раджеша Далала, – я показал своей съемочной группе на вполне обычное по индийским меркам здание. – Пойдемте знакомиться.
Лишь в глазах Володи Майкова (он тоже был с нами) и сына Миши я увидел понимание, с каким великим человеком нас сводит судьба. Остальные кивнули: отлично, знакомиться так знакомиться.
Раджеш Далал – ученик Кришнамурти. Здесь я обязан сделать небольшое отступление и объяснить, кто такой Джидду Кришнамурти. Он родился на стыке XIX и XX веков в небогатой индийской семье. Но, когда Кришнамурти было чуть больше десяти лет, мальчика заметил высокопоставленный теософ Чарльз Ледбитер. А Анни Безант, еще один известный теософ, оформила над мальчиком опекунство и увезла его в Англию – настолько велика была вера теософов в то, то Кришнамурти – новый духовный властелин мира.
С ним занимались лучшие педагоги, ему помогали развивать его способности и таланты, но, когда ему исполнилось 19 лет, Кришнамурти сказал, что не хочет становиться властелином мира. Ему важно изучать историю и жизнь своей страны. Он вернулся в Индию и… должен сказать, что теософы все-таки не ошиблись: труды Кришнамурти завоевали умы людей во всем мире.
Одним из тех, кому попали в руки книги индийского философа, был Раджеш Далал. Тогда он учился в университете, планировал получить диплом химика, но, прочитав книги, понял: свою жизнь он посвящал вовсе не тому, чему стоило бы.
Он бросил учебу и поехал к Кришнамурти, чтобы стать его учеником. Десять лет Раджеш Далал ходил вместе с Кришнамурти по Индии.
И вот уже мы пришли к его дому.
Пока Саша настраивал аппаратуру, мы с Раджешем сели на диван – пообщаться.
– Что тебя беспокоит? – спросил он вдруг, без всякого вступления.
И я так же вдруг ему ответил:
– Страх смерти. Дикий страх.
– Ты боишься умереть? – Раджеш Далал положил руку мне на колено.
– Да. Боюсь разбиться в авиакатастрофе, стать инвалидом, заболеть раком… Мне это не дает покоя.
– Посмотри на меня, – сказал он, и я действительно на него посмотрел. – Умри сейчас.
И я умер.
Я действительно умер – на секунду? На минуту? На час?
А потом очнулся. И увидел вокруг себя жизнь. Она была другой – яркой, приятной, интересной. Я увидел Володю Майкова и Сашу Расторгуева и подумал: какие они хорошие люди! Я увидел своего сына Мишу – и отпустил его. Он много лет был ко мне сильно привязан – и я вдруг понял, что это я его держу возле себя. Понял – и отпустил.
– Как ты это сделал? – прошептал я потрясенно.
– Это не я. Это ты сделал, – улыбнулся Раджеш. – Я всего лишь помог тебе сделать то, к чему ты и без меня был готов.
Никто, кроме Раджеша, не заметил, что произошло. Внешне мы с ним просто продолжали сидеть на диване – возможно, люди увидели, что я на какое-то время замолчал, откинулся на подушки. Но что в этом удивительного: человек устал и устроился поудобнее, только и всего.
А из меня за это время вышла жизнь – и вернулась. И я понял, что обрел настоящего друга.
Мы общались с ним до самой его смерти. Я организовывал его визиты в Санкт-Петербург и в Москву, он выступал перед преподавателями факультетов философии. Я любил наблюдать за этими выступлениями.
В зале сидят философы и индологи. Из четырех индологов трое никогда не были в Индии, но считались невероятными специалистами. И вдруг на сцену перед ними выходит… никто. У Раджеша Далала нет ученых степеней. На него смотрят с презрением и высокомерием.
И ровно через пять минут взгляды меняются. Люди буквально тянутся к нему, чтобы услышать каждое сказанное им слово, уловить каждый кивок головы.