В Москву она приехала из Норильска: работала там секретарем горкома комсомола. Вообще, чтобы понять Иру, нужно знать Норильск. Город за полярным кругом, край вечной мерзлоты был еще и краем свободомыслия.
В Норильск ссылали заключенных. В основном – политзаключенных. Норильской горно-обогатительный комбинат, нынешний «Норникель», построен во многом благодаря их труду.
В Норильск приезжали Окуджава, Аксенов – и вся та творческая интеллигенция, что вполне могла бы быть причислена к диссидентам. В Норильске жили не по Конституции, а по чести и совести. Предательства не прощали, понятие дружбы было свято.
В такой атмосфере в норильском горкоме комсомола работала Ира Червакова. А потом – со всем своим идеализмом, честностью, чистотой – переехала на работу в московский ЦК ВЛКСМ.
Мы сдружились с ней сразу: наши сыновья были ровесниками, обоих звали Мишами. Нам было по пути до дома – и возвращаясь с работы, мы порой надолго останавливались у развилки, чтобы договорить разговор, дообсуждать мысль, доспорить о чем-то важном.
Но главное – мы были с ней людьми одной крови. Разве что идеализма в ней оказалось побольше. Ее представление о комсомольцах базировалось на книге о Павке Корчагине – она была искренне уверена, что таким настоящий комсомолец и должен быть: советским подвижником и святым. Не меньше.
Иру в ЦК комсомола уважали все. Даже самые прожженные карьеристы понимали: она – тот самый «гений чистой красоты», по-настоящему честный человек и эталон нравственности, по которому можно оценивать любой свой поступок. Просто подумать: «Что про это сказала бы Ира Червакова?» – и все становилось ясно.
В ЦК ВЛКСМ Ира курировала молодежную редакцию телевидения. Не случайно: она сама начинала как телевизионный журналист. В «молодежке» Иру обожали так же сильно, как в ЦК. Никто не называл ее Ириной Михайловной – только Ира, Ирочка.
Каждый раз, когда «сверху» прилетала критика на вышедшую в эфир передачу, Ира грудью бросалась на защиту «своих». А претензий к работе молодежной редакции было хоть отбавляй – слишком уж много вольнодумства позволяли себе ее сотрудники. Словом, Ира регулярно получала за «своих». Но не переставала их столь же рьяно защищать.
– Эдик, – Ира поймала меня за локоть в коридоре ЦК, – пойдем в кабинет, надо поговорить.
– Да давай тут. – Я куда-то спешил, на счету была каждая минута.
– Нет, Эдик, это серьезно, пойдем.
Я знал: у Иры из-за ее «молодежки» непростой период. Ее телевизионщики «довыступались»: руководство ЦК партии приняло решение уволить заместителя главного редактора молодежной редакции Маргариту Эскину. В партии сочли, что корень вольнодумства – это Маргарита Александровна, и решили избавить от нее редакцию.
Вообще, журналисты «молодежки» работали в практически идеальных условиях. С одной стороны их прикрывала Ира Червакова, с другой – главный редактор Валерий Александрович Иванов, которого руководитель Центрального телевидения Энвер Назимович Мамедов называл главным редактором с глазами кормящей матери. В больших голубых глазах Иванова и правда светилось столько любви к своим сотрудникам, что становилось понятно: «молодежка» под надежным прикрытием.
Но Эскину уволили. Редакция гудела, как разворошенный улей. От волны гнева спасало лишь одно: по «молодежке» прошел слух, что на место Маргариты Александровны поставят Ирочку Червакову. Свою! Родную Ирочку!
– Эдик, я не пойду работать в редакцию. – Ира закрыла дверь кабинета, но по-прежнему держала ручку, словно была готова тут же убежать.
Вот это поворот. Я мгновенно забыл все срочные дела.
– Почему, Ира?
– Не пойду. Более того – я и в ЦК ВЛКСМ оставаться не буду. Я окончательно разочаровалась во всем… во всем… – Ира обвела взглядом кабинет: – Во всем этом. Я уезжаю из Москвы.
– Уезжаешь?!
– Да. Поеду в Лесосибирск, это Красноярский край. Я уже приняла предложение – буду работать там заместителем директора дома-интерната.
И вот тут я забыл не только срочные, но и вообще все свои дела.
– Ира, ты что?! Ну хорошо, ты разочаровалась в ЦК, но зачем уезжать из Москвы? Почему ты не хочешь на телевидение? Что случилось?
Главное потрясение ждало меня впереди.
– А на должность заместителя главного редактора я порекомендовала тебя.
Глава четвертаяЦентральное ТВ
Валерий Александрович Иванов, главный редактор молодежной редакции Центрального ТВ, высокий, худой, смотрел на меня теми самыми «глазами кормящей матери». Впрочем, никакой любви в мою сторону эти глаза не излучали. Скорее, я читал в них тревогу за будущее молодежной редакции. Словно бегущая строка: «Если я ошибусь с выбором, от этого пострадают все».
Иванов должен был принять решение – брать меня на должность своего зама или нет. Он понимал: я совершенно не готов к тому, чтобы стать полноценным заместителем. Тем более – заменить собой Маргариту Эскину. Я никогда не работал на телевидении, я понятия не имел, как оно создается.
Но, с другой стороны – и это тоже читалось в его глазах, – если Иванов не возьмет меня, должность зама пустовать не будет. Вряд ли Иванову разрешат выбрать заместителя «из своих». Скорее, пришлют «из системы» – какого-нибудь румяного комсомольского парня или обесцвеченную пергидролем партийную тетку. Или того хуже – системного «держиморду». И возьмется этот парень, тетка или держиморда наводить привычные ему порядки. Что станет с редакцией?
«А этот хотя бы безобидный», – эта мысль мелькнула во взгляде Валерия Александровича так ярко, что мне показалось, он высказал ее вслух.
– Хорошо, Эдуард Михайлович, – Иванов протянул мне руку. – Я одобряю решение назначить вас на должность заместителя.
Следующим этапом было собеседование у Мамедова.
Сейчас, когда я пишу эти строки, Энверу Назимовичу 96 лет. Совсем недавно я поздравил его с днем рождения, мы говорили с ним о прошлом и будущем телевидения… Если бы мне, двадцатипятилетнему, кто-нибудь сказал, что я буду спокойно разговаривать с Мамедовым, я бы подумал, что тот человек странно шутит. Мамедова уважали почти как небожителя.
Во время Великой Отечественной войны Мамедов был разведчиком и военным переводчиком. В совершенстве владел английским, немецким, итальянским, французским языками. Он участвовал в Нюрнбергском процессе – сопровождал на нем генерала Паулюса.
Энциклопедически образованный человек, эрудит. В 70-е годы он был первым заместителем председателя Гостелерадио СССР – руководителем Центрального ТВ.
И он все-таки был небожителем. Высокий и красивый той самой мужской красотой, от которой млели все женщины, во время летучек в большом зале он любил ходить по периметру и поправлять пальцем стрелки на часах – невзначай. Другим людям, чтобы дотянуться до этих часов, приходилось вставать на стул.
Он умел делать несколько дел одновременно: однажды мы пришли к Мамедову в кабинет вместе с Владимиром Ворошиловым. Мамедов при нас начал отсматривать выпуск программы «Что? Где? Когда?».
Вернее, Мамедов включил запись – а сам в это время разговаривал по телефону, читал газету и делал какие-то пометки в своем блокноте. Ворошилов ерзал на стуле – его бесило пренебрежение Мамедова к программе.
Выпуск закончился.
– Хорошая передача, – сказал Мамедов. – На пятнадцатой минуте – посмотрите там – будет неуважительная реплика про Пржевальского. Уберите ее, пожалуйста.
Он действительно делал несколько дел одновременно… и каждое из этих дел – качественно.
Впрочем, история с Ворошиловым случилась позже. А пока меня привели к Мамедову для знакомства.
Нужно бы вспомнить, какие вопросы задавал мне Мамедов и что я отвечал. Но не могу. Та наша первая встреча осталась в голове как туман. Я казался себе воробьем, чирикающим что-то орлу. И, как ни странно, орел меня слушал.
После встречи Мамедов позвонил Тяжельникову, первому секретарю ЦК ВЛКСМ. Здесь я должен объяснить некоторые «правила кадрового приличия», которые царили тогда в наших организациях.
Крепостное право в России отменили в 1861 году, но отголоски его сохранялись еще очень долго. В любом случае, в ВЛКСМ была негласная норма: для того чтобы шагнуть на новую ступень карьерной лестницы (а то и вовсе – сменить «лестницу»), нужно было на своей нынешней ступени отработать минимум пять лет. Объяснялось это просто: в первые год работы государство скорее вкладывало в молодого сотрудника аппарата, чем получало что-то от него. Приехавшему в Москву специалисту давали квартиру, вводили его в курс дела, обучали тонкостям, которым уж точно не учат в вузе.
Словом, уходить из ЦК ВЛКСМ раньше чем через пять лет работы считалось неприлично. Да и глупо, если уж быть честным.
Был и еще один момент кадровой этики. Если руководитель одной организации хотел взять к себе на работу сотрудника другой организации, он должен был позвонить нынешнему начальнику этого человека. Так сказать, уведомить о намерениях.
Словом, легендарный Мамедов сам позвонил Тяжельникову. Двухсерийный диалог этот достоин того, чтобы быть приведенным в книге практически дословно – благо мне его пересказывали в лицах.
– Евгений Михайлович, – Мамедов говорил в трубку и одновременно читал передовицу газеты. – Мы тут посоветовались и решили взять вашего Сагалаева на место заместителя главного редактора молодежной редакции.
Реакция у Тяжельникова была идеальной. Ничем не выдав своего изумления, он нарочито равнодушно переспросил:
– Сагалаева? Хм, не помню у нас такого. Энвер Назимович, давайте я уточню, о ком вы говорите, и перезвоню вам, чтобы разговаривать предметно.
Положил трубку и тут же нажал кнопку селектора: