и среди рододендронов, ни в кедровнике.
Только к вечеру второго дня один из лесничих заметил ярко-синюю рубашку в хорошо скрытой полости в стволе мамонтового дерева. В маленькой пещере, где корневая система раскрылась, как потайная дверца. В тесном внутреннем пространстве нашли Сэма Дугласа, онемевшего, оглохшего и полностью дезориентированного. Под ним лежал его брат Джейк, истекавший кровью от пулевого ранения в бедро, едва не оторвавшего ему ногу. По-видимому, мальчишки, стащив пистолет деда, решили потренироваться в стрельбе. И пистолет выстрелил в руках у Сэма. Растерявшись, парень затащил тело брата в пещеру под деревом и прятался там весь день и ночь, стыдясь того, что натворил.
— Он умер? — я не сомневалась в ответе. В его рассказах всегда кто-нибудь умирал.
— На самом деле в этом и была самая треклятая загвоздка. Джейк потерял сознание и скорее всего истек бы кровью, если б Сэм побежал за помощью. А так вес его тела пережал рану.
— Подожди. Он не знал, что брат еще жив?
— Как я вижу, в этом самое интересное. Он думал, ему нет прощения, но оказалось, что он ошибался. Жестоко ошибался, но вера в эту ошибку спасла жизнь его брата. — Хэп посмотрел на меня — убедиться, что я не потеряла мысль. Это была важная часть. — Знаешь, мы не всегда понимаем, что именно проживаем или что оно будет значить. Мы можем сколько угодно гадать, можем готовиться, но никогда не будем знать, чем все обернется.
Я пыталась постичь его слова. Он все еще говорил о тех мальчишках или пытался донести нечто большее: о нас, о сейчас, об Иден и том, как мы сможем жить дальше без нее? Я хотела времени, достаточно, чтобы спросить его и услышать ответ, хотела годы, десятилетия… вечность. Но он уже отдохнул и собирался двинуться дальше. Урок был окончен.
…Мы провели вместе еще один год, а потом я уехала в колледж Университета Сан-Франциско. Хэп сам отвез меня; заднюю часть его «субурбана»[55] распирали коробки и постельное белье. Мне следовало радоваться началу нового приключения, но я уже скучала по дому. И я еще даже не вылезла из машины.
— Я приеду на День благодарения, — сказала я, когда мы все распаковали и ему уже было пора ехать обратно. Я пыталась, но не смогла удержать ровный тон, быть сильной, когда чувствовала совсем другое.
— Береги себя, милая, — сказал Хэп, закрывая дверцу машины. Его ладонь на мгновение задержалась на уплотнении опущенного стекла. — Веди себя хорошо.
…Через два месяца, ранним утром 12 ноября 1976 года, один из младших лесничих Хэпа нашел его рюкзак в семи милях от начала тропы в заповеднике Рашн-Галч, но самого Хэпа нигде не было. Никто не видел его со вчерашнего дня, когда он в одиночку отправился пройтись, отдохнуть. Обширные поиски, даже с участием К-9[56], ничего не дали. Хэп растворился в воздухе.
Я была в спальне общежития, когда мой куратор зашла сказать, что мне звонит Эллис Флад. Я сидела в ее кабинете на жестком стуле, глядя на крашеную шлакобетонную стену, на ламинированный постер о подростках и стрессе. Эллис Флад говорил, но я едва воспринимала его слова, погруженная в растерянность и неверие. Что могло заставить Хэпа сойти с тропы без припасов и даже воды? Он был непревзойденным профессионалом, прекрасно знакомым с трудностями и опасностями любой дикой территории. И с ним случилось что-то страшное? При его навыках и опыте? Для меня это звучало бессмыслицей.
— Разумеется, мы будем продолжать поиски, — заверил Эллис, — но, Анна, возможно, от горя он потерял концентрацию. Мы с тобой знаем, что после смерти Иден Хэп был сам не свой.
Он был прав, но мне не хотелось это признавать. Вместо этого я заплакала, пока шериф потихоньку продолжал, пытаясь объяснить ход своих мыслей. Хэп мог допустить какую-то роковую ошибку и заблудиться или заработать переохлаждение. Он мог оступиться и упасть в овраг. Он мог потерять ориентиры и утонуть, на него мог напасть медведь. Такое случалось регулярно, даже с теми, кто знал, что делает. А тело, должно быть, лежит где-то в лесу, слишком хорошо укрытое от поисковых партий и собак, либо его утащили медведь или пума. Эллис не оставлял надежды — он просто хотел, чтобы я начала задумываться, что мы можем так и не найти Хэпа.
Следующие недели были адом. Я ждала любых новостей. Не могла сосредоточиться ни на занятиях, ни на домашней работе, почти не ела. Каждые два-три дня звонила шерифу Фладу. Наконец, незадолго до рождественских каникул, когда прошел месяц, а они так и не отыскали ни единого следа, он сказал:
— Анна, мы все еще продолжаем поиски. Но где-то в глубине души я начинаю задумываться, не сознательно ли Хэп сошел с тропы. Он мог решить покончить с собой.
Я разговаривала по платному телефону в коридоре общежития. Эллис продолжал говорить, но я забилась в угол и тряслась в рыданиях, не заботясь, что меня увидят или услышат. Если Хэп хотел умереть, конечно, именно так он и поступил бы — в лесу, один, на собственных условиях. Без драмы, без фанфар. Без прощаний. Как бы мне ни хотелось верить, что он никогда меня не оставит, даже если ему очень плохо, мне уже исполнилось восемнадцать и я перестала быть его воспитанницей — по крайней мере, с точки зрения государства. Он исполнил то, что обещал.
Слова Эллиса продолжали звучать из телефонной трубки, крадя воздух из моих легких.
— Будут похороны? — с трудом выдавила я, чувствуя странную пустоту.
— В подобных случаях должно пройти много лет, прежде чем государство признает человека мертвым. Но тут говорят о поминальной службе. Я буду держать тебя в курсе, чтобы ты могла приехать на нее.
«Домой». Казалось, это слово в одно мгновение полностью перекроилось. Без Хэпа и Иден Мендосино стал просто местом — каким-то местом — или так мне казалось сквозь горе.
— Конечно, — сказала я, потом поблагодарила его и повесила трубку. Больше я никогда туда не возвращалась.
Глава 57
Выхожу из рощи и направляюсь прямиком на Наварро-Бич, к югу от городка, чтобы встретиться с поисковой группой. Парковка маленького пляжа находится в конце заросшей дороги, которая ведет мимо старой таверны времен лесорубного бума девятнадцатого века. Тогда все побережье покрывали лазейки, как их называли, — маленькие отгрузочные точки, где работники лесопилок отправляли по шатким желобам доски к ожидающим шхунам. Позднее здесь поселились китобои, контрабандисты и женщины дурной репутации. В течение семидесяти пяти лет — целое поколение — эти места разрастались и процветали при поддержке салунов, продовольственных лавок и домов, больше похожих на палатки. Сейчас здесь есть только эта заброшенная таверна — памятник былых времен, — широкая полоса песка, покрытая пла́вником, и группа из двадцати или тридцати человек на парковке.
Вылезаю и пристегиваю Сверчка к поводку. Замечаю неподалеку группу женщин, застегивающих ветровки поверх спортивной одежды. Одна из них — Эмили, и я испытываю гордость за нее. И удивление. Для нее это большой шаг. Секунды спустя замечаю Гектора. Он топчется на месте, будто у него уже замерзли ноги в ботинках. Скорее всего это нетерпение. Мысль, что он может найти сестру слишком поздно. Или вовсе не найти.
Странно видеть его и Эмили в двадцати футах друг от друга. В течение пятнадцати лет жизни Кэмерон они разделяли ее, слепо и разобщенно, зная совершенно разные версии одной и той же девочки. Версии, которые никогда не соприкасались. Но сейчас они почти встретились.
Организует отряд Билл Манси, отец Кейтлин. Пока что он делит людей на маленькие группы. Я быстро здороваюсь с Гектором, а потом пристраиваюсь поближе к Эмили, чтобы оказаться вместе с ней. Я не видела ее с тех пор, как нашли тело Шеннан, и хочу знать, как у нее дела.
Кажется, ей легче от того, что этим утром у нее есть чем справиться со своими страхами. Я чувствую то же самое, когда группы начинают расходиться с парковки. Нашей группе назначена самая северная часть пляжа, где больше всего пла́вника. Прилив приносит его и оставляет выбеленными солнцем кучами, где подростки, художники и вольные люди роются в нем, чтобы соорудить убежище изгнанника или создать странные, детальные скульптуры, собранные вместе природой и вкопанные в песок.
Я всегда считала эти структуры прекрасными, но сегодня дует холодный ветер, солнце спряталось, а мы не гуляем, а ищем тело или место убийства.
— Вы нашли ту девушку, — говорит Эмили, едва мы выходим с парковки. Голос у нее ломкий, хрупкий. — Как это повлияет на поиски моей дочери?
— К сожалению, пока мы не знаем. Но в некотором смысле это хорошие новости. Сейчас нам помогает ФБР. У нас намного больше рук и больше ресурсов. Очень надеюсь, скоро что-нибудь сработает. Мы ее найдем.
Она не отвечает. Я следую за ее взглядом до длинного штабеля плавника с пустотами и затененными участками, которые сегодня кто-то будет осматривать, тщательно и даже скрупулезно. По тому, как напряжено тело Эмили, можно догадаться, о чем она думает. «Найдем» вовсе не означает «вернем живой».
Я незаметно увожу нас на север, где пляж расширяется, ограниченный только черными камнями утеса в дальнем конце и маленьким эстуарием[57], который уже обыскали. Но Эмили это знать ни к чему. Мы идем бок о бок; ветер дует в спину, его порывы легонько подталкивают нас, почти как руки. Песок несется, сверкает, дарит воздуху тело, сделанное из стекла. Мои руки замерзли, и я засовываю их глубоко в карманы.
— Вы знали, что Кэмерон хотелось поработать моделью? — решаю приоткрыться. Поделиться своими размышлениями, даже если это не самая лучшая идея.
— Что?.. Нет. Кэмерон даже никогда не красилась. В ней не было ничего девочкового.
— Снаружи, возможно… — Достаю фотографию и протягиваю ей.
Эмили застывает на полушаге, словно увидела змею.
— Это даже не похоже на Кэмерон. Когда это снято?