Эмили встречается со мной взглядом, захлестнутая свежей волной страха.
— Мама сейчас очень слаба. Эти новости о Кэмерон могут ее убить.
— Вы говорили в последнее время с отцом?
— Пару дней назад. Я стараюсь держать их в курсе, когда могу. Вы же не думаете, что она сейчас у него?
— А такое возможно? Они с Кэмерон поддерживали связь? Могла она отправиться к нему?
— Нет, я так не думаю. Он сейчас не оставляет мать одну. В этом есть какая-то ирония… — Ее взгляд становится суровым. — Она теперь не в состоянии путешествовать. Поэтому они и не приезжают.
— На всякий случай я поставлю в известность департамент шерифа — пусть убедятся, что мы ничего не упустили.
— Но почему Кэмерон ни разу не пришла ко мне? Не рассказала, что происходит?
Я бы хотела дать ей какое-то простое объяснение, но его не существует.
— Не исключено, что она не помнила. Такое часто случается. Ее подсознание могло выдавить эти события, чтобы помочь их пережить. И даже если она помнила, возможно, ей было слишком стыдно рассказать. Чаще всего жертвы насилия винят себя. Им кажется, что к такому результату привели какие-то их собственные поступки. Это одна из самых сложных для понимания частей картины. И одна из самых печальных.
— Я ее не защитила. — Эмили говорит слабым и опустошенным голосом. — Я ее подвела.
Беру ее за руку. Как бы я хотела знать способ повернуть время вспять, для нее и для Кэмерон… И для себя. Я чувствую, как между нами разрастается горе.
— Эмили, вы никогда не хотели причинить ей вред. Вы просто не видели. А может, не могли. У вас ведь есть собственные шрамы. У всех они есть. — К глазам подступают слезы, но я их не сдерживаю. — Еще есть шанс помочь ей. Начните прямо отсюда.
Эмили приваливается ко мне, чему-то покоряется. Возможно, всему. За ее плечом, в другом конце пляжа, перекрикиваются сквозь ветер другие участники поисков. Впереди — Гектор. Он целеустремленно шагает. Море штормовое, черная вода строит террасы с белой тесьмой.
— О’кей, — говорит она, глотая воздух.
— О’кей, — говорю я, и мы стоим там, вместе и одинокие.
Глава 58
Нелегко оставить Эмили у ее дверей после такого дня, но Трой дома, и я понимаю, что им нужно поговорить.
— Звоните в любое время.
— Спасибо, Анна. Во всем этом нет ничего хорошего; я даже не уверена, что справлюсь с такими новостями. — Ее голос дребезжит, как тонкая струна. — Но я знаю, что вы стараетесь помочь. Что Кэмерон вам небезразлична.
— Да.
Я еду обратно, в сторону городка, когда мимо проезжает машина Уилла. Вижу в зеркале, как он съезжает на утоптанную площадку; сама нахожу подходящее место на обочине, ставлю машину и выхожу, чтобы встретиться с ним на полпути.
— Анна, я тебя всюду ищу. Одна из групп в Монтгомери-Вудс нашла несколько вещей Шеннан: один ботинок, браслет, сумочку с парой сотен долларов… Так что это не ограбление, но мы и так это знали.
— А отпечатки?
— К сожалению, ничего. Еще там был фотоаппарат. Тоже никаких полезных отпечатков, но мы извлекли пленку и, возможно, что-то выцепим из меток даты и времени.
У меня начинает ныть основание черепа, как будто там давят настоящие руки. Я стараюсь не обращать внимания.
— Где снимки сейчас? Я могу их посмотреть?
— Конечно. Я сделаю для тебя копию. Я сейчас еду навстречу Дрю Хейгу и технику с полиграфом. Если захочешь поехать следом…
— Захочу. Но должна тебе сказать, что сегодня утром у меня был долгий разговор с Эмили. Похоже, ее отец вполне мог быть тем давним насильником Кэмерон.
— Ты рассказала ей о своих подозрениях?
— Да.
— И как она сейчас?
— Здорово потрясена. Позаботься, чтобы техник обязательно спросил Дрю о праздниках в Малибу. Отца зовут Эндрю Хейг, живет в Боулинг-Грин, штат Огайо. Эмили говорит, что он больше не путешествует, потому что ее мать тяжело больна, но нам все равно нужно его исключить.
— Ясно. Давай состыкуемся попозже. И тебе нужно немного отдохнуть, если сможешь. Ты ужасно выглядишь.
— Уилл, мне плевать, как я выгляжу. Мне нужны фотографии.
Он не особо хочет отступать.
— Я так понимаю, что настаивать бесполезно?
— Именно.
Получив фотографии из камеры Шеннан, я сразу раскладываю их на полу в своем домике и ищу в изображениях следы или улики. Большинство — дурацкие, спонтанные снимки: голая ступня Шеннан с изогнутым одуванчиком между пальцев, упаковка пива на траве. Смазанный пейзаж, который мог быть чем угодно и снят где угодно. Нога Шеннан, вероятно, снятая случайно.
Сверчок топчется вокруг, а я чувствую, как во мне начинает расти досада. Мне казалось, что-нибудь немедленно выскочит, однако все фотографии одинаково безобидны — даже снимок, где Шеннан, похоже, в той самой таинственной кроличьей куртке, с распущенными и взъерошенными волосами, цинично щурится в камеру. Дата снимка — май этого года, почти за месяц до исчезновения. Правда, невозможно узнать, кто ее фотографировал. Тот же мужчина, который подарил ей куртку и камеру (или что-то одно)? А может, она их украла? Может, это все тупик, а фотографии ничего и ни для кого не значат, даже для Шеннан, будь она еще жива…
Уилл занят весь день, и я решаю съездить в Комптч поговорить с Тэлли. Наверное, это пустая трата времени. У нее определенно нет хрустального шара, и вряд ли она постигнет суть этих снимков лучше, чем я. Но сейчас мне нужно действовать, двигаться, идти по следу, даже если он тупиковый.
Мы со Сверчком приезжаем после двух и застаем Тэлли в саду. Она подвязывает плети винограда, готовя их к зиме.
Ее лицо над воротом зеленой флисовой куртки розовое и обветренное.
— Я честно не знаю, зачем приехала, — откровенно признаюсь я, когда она подходит и снимает толстые рабочие перчатки. — А вы знаете?
Она искоса смотрит на меня, улыбается.
— Наверное, в прошлый раз я недостаточно вас напугала. Интересно…
На ее крыльце стоят два широких плетеных кресла; там мы и сидим рядышком, пока она перебирает фотографии.
— Что-нибудь бросается в глаза? — спрашиваю через секунду. — Это та куртка из вашего видения?
— Похоже, да. — Она подается вперед. — Бедная девочка… Больно думать, что она пережила.
— Знаю. Мне тоже. Но если нам удастся вычислить, кто ее убил, этот след может привести нас к Кэмерон. Чутье подсказывает мне, что эти девушки связаны.
Тэлли кивает.
— Мне тоже. Или это просто надежда. — Она снова перебирает снимки, уже медленнее. — Сейчас, когда я вижу эту куртку, то думаю, была ли для Шеннан эта вещь очень личной, любимой. Может, поэтому она попала в мое видение… Не знаю.
— Ничего страшного. Я буду думать дальше. Может, что-нибудь щелкнет.
Я собираюсь уходить, но она спрашивает, не хочу ли я заглянуть с ней в амбар, проверить одного из новорожденных.
Сверчок бежит впереди, через двор, потом на огороженное пастбище, где высокая трава прошита астрами и синими колокольчиками, последними цветами сезона. Амбар старый, но крепкий. Тэлли толкает большую дверь, и со стропил взмывают голуби. Косой свет пробивается сквозь щели в старой обшивке, пронизывая сеновал расплавленными дротиками.
— Какое сказочное место…
— Правда ведь? Мой отец привез его сюда из Айдахо. Каждую досочку, — говорит Тэлли, ведя нас к деревянным стойлам. В ближайшем стоит носом в угол мать-альпака. На скошенной коричневой шее упряжь и повод. Сверчок с любопытством заглядывает между металлическими перекладинами, а потом садится посмотреть, что мы будем делать. — Она еще не приноровилась кормить детеныша. Такое случается. Мне просто нужно ей помочь.
Я следую за ней, наблюдаю, как она опускается на колени рядом с альпакой, поглаживает ее бедро и что-то тихо говорит. Похоже, животное понемножку успокаивается.
— Вы хорошо с ней ладите.
— Она не слишком любит людей. Приходится действовать потихоньку.
Кажется, Тэлли одновременно говорит и о процессе, и о матери-альпаке. Я слежу, как в ведро течет молоко, тонкие струйки чуть темнее воды. За пять минут собирается совсем мало, не больше половины чашки.
— А этого хватит детенышу?
— Надеюсь. Это в основном колострум[58]. Детенышу он понадобится.
Новорожденный в соседнем стойле еще влажный. Тэлли укладывает его на большую электрогрелку, набирает колострум в шприц и опускается на пол.
— Анна, вы сможете подержать ему голову?
— Я боюсь сделать что-то неправильно. Он такой маленький…
— Он крепче, чем выглядит.
Становлюсь на колени на сене и тянусь поддержать шею новорожденного. Его шерсть похожа на теплый, влажный ковер. Его пульс стучит в мои ладони, и я чувствую, как у меня сжимается сердце. Малыш такой беззащитный, что это трудно вынести.
— Он выживет? — спрашиваю я, боясь ответа.
— У него было непростое утро, но, я думаю, он справится. Держите. — Тэлли протягивает мне шприц. — Выдавливайте на основание языка. Вот так. У вас получится.
Я чувствую рывок, когда детеныш ловит мягкий пластиковый кончик, вижу, как дрожат его ресницы, когда он смотрит на меня, сосет. Накатывает старая боль, ломится сквозь все мои двери, как вода. Или как любовь.
— Почти как кормить ребенка из бутылочки… — Долгое тихое мгновение, потом Тэлли произносит: — Я размышляла сегодня о прощении. Знаете, столько людей не понимают его, увязывают с виной… Стыдятся событий, которые с самого начала никак не могли контролировать. Я не верю, что мы должны губить себя в попытках его заслужить. Оно уже здесь, повсюду вокруг нас, как дождь. Нам просто нужно впустить его в себя.
Мои руки затекают под головой детеныша. Я немного меняю позу, думая, к чему ведет Тэлли. Почему она сейчас заговорила об этом.
— Все не так просто.
— Может, и нет. Но я все равно думаю, чем больше и невероятнее нечто, тем сильнее ему нужно пройти сквозь нас, чтобы мы могли продолжать жить.