Моя диафрагма сжимается от страха, тело коченеет. Я искоса смотрю на Сверчка. Она умна и очень понятлива. По ее взгляду видно, она понимает — что-то неладно. Ее поза не изменилась. Она по-прежнему сидит у кофейного столика, но взгляд внимательный и настороженный. Он говорит мне, что она на посту. Что я не одна.
— Ты не против, если я зажгу огонь? — стараюсь выиграть время. — Тут холодно.
— Конечно, — скованно произносит Калеб, указывая на печку кончиком ножа. — Только без фокусов.
Его предупреждение заставляет поверить, что он правильно читает язык моего тела. Мне хочется метнуться в сторону, закричать, рискнуть всем и напасть на него. Вместо этого я приседаю у ящика с дровами, беру коробку спичек, щепки, газету.
— Чего ты хочешь? — спрашиваю я, слыша, насколько деланым звучит мой голос. — Зачем пришел?
Он едва заметно поджимает губы.
— Я думаю, Анна, мне следует задать тебе тот же вопрос.
Бросаю взгляд на нож, который он небрежно держит в руке, почти касаясь бедра. Калеб не размахивает им, не жестикулирует. Напротив, он слишком спокоен, слишком уверен, что у него все козыри. Потому что так и есть.
— Что ты имеешь в виду?
— Это ты пришла за мной. Я тебя не трогал. Я проявлял уважение. — Слова звучат странно, жарко и контурно.
Это что-то значит. Это ключ. Мое сознание работает все еще медленно и ненадежно, продырявленное страхом. Но я уже сталкивалась с подобным. Разговаривала с десятками убийц и психопатов. Проводила сложный профайлинг, писала океаны заметок по расследованиям. А еще стояла в комнате Калеба, в его лаборатории. Мне нужно как-то собрать вместе все кусочки. Исходную историю, которая движет всем. Старую и могущественную. Создающую импульс. Что он сделал и что собирается сделать. Что происходит сейчас, в этой комнате.
— Калеб, я уважаю тебя. Мы давние друзья.
— Это верно. Давние. — Он опирается о косяк двери — черный свитер и черные джинсы как удар кнутом по белой краске. — Вот только ты изменилась, Анна. Раньше ты меня понимала. По крайней мере, я так думал.
Он дает мне новую информацию. Еще один кусочек целого. Стараюсь выровнять дыхание, расслабить напряжение в руках.
— Я хочу тебя понять, Калеб. Скажи, почему Кэмерон особенная? Она же особенная, правда. Я тоже ее люблю.
Внезапно лицо Калеба багровеет. На шее проступают жилы, словно он едва сдерживается.
— Ты давно этим занимаешься, но Кэмерон не такая, как остальные. Ты держал ее у себя три недели, но не убил ее. Мне кажется, тебе вообще не хотелось причинять ей вред.
Я вижу, он прищуривается, словно я задела его за живое, — но молчит. Чиркаю спичкой, в глаза и нос бьет едкий запах серы. Тем не менее я рада этому действию и мгновениям отвлекающей завесы. Меньше всего мне хочется, чтобы он увидел, как я трясусь. Мне нельзя стать жертвой в его сознании. Оленем в свете фар. Я его друг. Он должен верить, что я принимаю его. Что знаю: он не в состоянии себя контролировать.
— Я просто пытаюсь поставить себя на твое место, Калеб. Ты думал, что можешь удержать при себе Кэмерон, потому что она сильнее всего напоминает тебе о Дженни?
— Не говори о ней, — огрызается он, чуть заметно смещает вес на носки. На нем большие черные кроссовки, и он удивительно легок на ногу, учитывая его размеры. Калеб весит около двух сотен фунтов, но двигается намного легче. Если не грациозно, то эффективно. Наверное, этому его научили в армии.
— Калеб, я скучаю по Дженни. И ты наверняка тоже.
Он не шевелится, но что-то в нем сжимается.
— Ты ее не знала.
Рядом со мной разгорается огонь, пожирает растопку и облизывает сосновые поленья, которые я сложила шалашиком. Запах горящего дерева — один из самых знакомых и успокаивающих, он глубоко вшит в мои воспоминания о Хэпе и доме. Об уюте. Но сейчас я думаю только об одном — сколько еще Калеб продержит меня живой. Не последние ли это мгновения моей жизни.
Как бы он ни нашел меня здесь — последовал ли за мной из города, следил ли за каждым моим движением дни, если не недели, — теперь он определенно хочет мести. Я что-то у него украла. Что-то драгоценное и незаменимое.
Сажусь на корточки и встречаюсь с Калебом взглядом.
— Я хотела лучше узнать Дженни. Мне всегда казалось, что в твоей сестре есть какая-то печаль. Хотела бы я, чтобы она больше разговаривала со мной… Я хотела помочь.
Я не могу сказать по выражению лица Калеба, раздражают или интересуют его мои слова, но он отходит от двери в спальню и присаживается на подлокотник дивана лицом ко мне, футах в десяти. Нож лежит на колене.
— Мы пользовались тайным языком, когда были детьми.
— Я слышала такое о близнецах. Завидую, что у тебя было кого так любить.
— Это особое. — Его правая рука подергивается, и нож подпрыгивает, будто по собственной воле. — Ты не поймешь.
— Я не сомневаюсь, что это особое чувство. Но потом кто-то забрал ее. Сделал ей больно.
Он подается вперед, взгляд мечется по мне.
— Я же сказал, ты не поймешь.
Сверчок чувствует напряжение в комнате. Она устроилась рядом с кофейным столиком, неподалеку от Калеба, но сейчас резко вскидывает голову и смотрит на меня. Я удерживаю ее взгляд, молча желая, чтобы она была рядом. Не потому, что сможет защитить меня, если Калеб решит со мной покончить, а ради тепла ее тела.
— Калеб, ты все еще злишься на свою мать? Это тоже связано? Почему тебе нужно расплачиваться с женщинами?
— Что ты об этом знаешь?
— Моя мама бросила меня. — Я сама удивляюсь, слыша эти слова, словно они по собственной воле всплыли в голове. — Она покончила с собой.
— Я не знал.
— Я никогда не говорила об этом. Знаешь, как это бывает… — Я пытаюсь уравнять нас, но не рассердить его. Он похож на мину с десятками растяжек. Некоторые я вижу, но большинство спрятаны в глубине. — Иногда мне хочется, чтобы она была здесь и я могла показать ей, как сильно она испортила мне жизнь. Тебе когда-нибудь этого хотелось?
Он снова прищуривается, но не отвечает.
— Как вышло, что твоя мама не вернулась после убийства Дженни? — сейчас я сознательно подстрекаю его. Проверяю растяжки. Надеюсь, что не ошибаюсь. — Ее вообще ничего не заботило?
— Заботило. Она просто не могла вернуться. Она была не слишком сильной личностью.
Теперь моя очередь реагировать. Все так, словно я смотрю в зеркало. Слушаю реплики из сценария, который написала давным-давно. У меня странное чувство, что все это однажды было. Словно путь уже проложен. И есть только одно место, куда можно шагнуть.
— Не все способны быть сильными. Я знаю. Наверняка ты многое делал для Дженни, раз ваша мама этого не могла.
— Я не возражал, — быстро произносит он. — Я хорошо справлялся. Папа всегда был бесполезным.
У этого слова есть изгиб, который цепляется и отскакивает. «Бесполезный». «Идиот». Вновь у меня ощущение, что я смотрю в зеркало. В мрачное зеркало.
— Возраст у вас был один, но ты всегда был сильнее. Иногда она грустила, но ты всегда мог ее ободрить. Ты готовил для нее. Поправлял ей одеяло. Наверняка рассказывал разные истории.
Внезапно Калеб хмурится. В нем пульсирует энергия сильного чувства, он встает.
— Прекрати лезть мне в голову.
— Я просто хочу понять, как ты сам говорил. Мне кажется, я подвела тебя. Как и многие другие люди.
Калеб покачивается на месте, будто проверяет равновесие.
— Ага, — бормочет он, почти про себя. — Ей не следовало пытаться уйти от меня.
Фраза входит в меня, как разряд молнии между лопаток. Он говорит не о матери. Это Дженни подвела его. Дженни его предала. Как же я раньше не додумалась?
— Калеб, не все бывают сильными, — медленно отзываюсь я, незаметно наклоняясь вперед. Все это время я сижу на корточках перед огнем, перекрывая свое кровообращение. Ступни щиплет, когда до них доходит кровь. Я рискую бросить взгляд на дверь спальни, потом на Сверчка, отдыхающую на полу у дивана, но чуткую, если я правильно ее считываю, и наконец снова на Калеба. — Она больше не могла это выносить. Совсем как твоя мама.
— Я бы поехал с ней. — Это почти стон. Мальчишка внутри него сейчас здесь, с нами, и ему очень больно. Вот где живет его помешательство. В самом центре его раны. — Но она не хотела взять меня с собой. Она меня не слушала.
— Тебе пришлось ее остановить. Вот как все случилось. — С ним я рассчитываю каждый звук, каждый слог, а внутри нащупываю в кромешной тьме знакомые очертания, как в детской игре. Как в жмурках. — Вы повздорили. Пришлось применить силу. Ты сам не знал, насколько ты силен.
Его подбородок опущен, взгляд прикован к какой-то точке, словно он пытается вымарать все это и сфокусироваться на том, на большей драме, на истории его жизни. Должно быть, они поспорили в ее последний день дома. Она собрала сумку, попыталась уйти, но он остановил ее и случайно… что? Сломал ей шею?
Но нет, в тот день Дженни была на работе. Люди видели, как она ловит машину в сторону городка. Значит, он взял машину Джека и ждал ее, зная, что в противном случае она исчезнет. Он подъехал, когда она еще тянула руку. Дженни залезла в машину, думая, что теперь у нее есть еще несколько минут на попытку объяснить, почему она должна уехать. И тогда он это сделал. Грубо. Задушил ее и отвез тело к реке. И все это ему пришлось сделать. Ужасный, раскалывающий душу поступок. Но какой-то части его души это понравилось. Части, которая впервые ожила.
— Калеб, я не считаю тебя чудовищем. Ты можешь мне доверять. Давай попробуем как-то выбраться.
— Нет. — Его мышцы едва заметно напрягаются.
Потом в нем рвется струна. Он бросается с ножом в руке к огню, ко мне. Сверчок бросается ему под ноги. Все происходит быстрее, чем движется свет. Медленнее, чем проходят дни или годы. Столетия.
Калеб спотыкается о собаку, теряет равновесие и падает в мою сторону. Но сейчас Сверчок уверена, что я в опасности. Она низко и устрашающе рычит, пока я бегу к двери в спальню, неверно оценив ее положение.