— Я тоже. Может, мы будем поддерживать друг друга. Каждый может измениться, — говорю я, примеряясь к словам Тэлли. — Пусть даже шаг за шагом.
Он молчит, уставившись на свой стол, на папки, заметки и исписанные ручки. Потом произносит:
— Знаю, это бред, но я все еще думаю, что мы с тобой раскроем те убийства семьдесят третьего года, даже если они не имеют отношения к Дженни. Это должны быть мы. Я это чувствую.
Я улыбаюсь, совсем чуть-чуть.
— Возвращение его знаменитых чувств…
— Очень смешно.
— Я хочу заехать через пару недель, проверить, как Кэмерон.
— Конечно. Когда понадобится. И дай мне знать, как ты, ладно? Я буду о тебе думать.
— Я люблю тебя, Уилл. Ты же это знаешь, правда?
— Ага. Я тоже. Возвращайся скорее.
Глава 70
Уезжать из города тяжелее, чем я думала, даже зная, что вернусь. Ради Уилла, Ванды, Грея и Эмили. Ради Кэмерон. Я прохожу всю Лэнсинг-стрит, не в силах сесть в свой «бронко». Ежась от холода, слишком легко одетая для такого ветра, поднимаю взгляд на «Время и деву», белеющую на фоне голубого кулака неба, безоблачного и безупречного, молчаливого и вездесущего. Одинокий ворон сидит на песочных часах, глядя не на меня, а в сторону; его острая голова повернута профилем, словно стрела, указывающая на океан. Символ в головоломке, полной символов, тайна у всех на виду.
Десятилетиями меня, неизвестно почему, тянуло к этой скульптуре. Но сейчас я вижу всхлипывающую деву со склоненной головой и думаю, как она похожа на Дженни. Дженни на пляже, поющую «Прощай, Калифорния», длинные волосы закрывают ей глаза. Я вижу в этой деве Шеннан в ее кроличьей куртке, с невыносимой тяжестью на душе. Я вижу Кэмерон в роще, а потом — Кэмерон сейчас, возвращающую себя, слезающую с основания скульптуры, исчезающую из головоломки. Вижу Эми с ее светлыми волосами, заткнутыми в рот, всхлипывающую, в тот день, когда ее забрали из нашего дома, из моих рук. И наконец вижу девочку, которой была в свой первый день в Мендосино, настороженную и израненную, наблюдающую обычный закат. Зеленая вспышка удачи, называла его Иден. Но на самом деле это было первым мгновением, когда я увидела, что любовь все-таки может спасти меня, если у меня хватит смелости ее впустить.
Я долго стою на Лэнсинг-стрит, думая о красоте и ужасе. Зле. Милосердии. Страданиях. Радости. О том, что они каждый день рядом, везде. Учат нас, как проживать наши жизни, нашу цель.
Когда-то Королла сказала, важнее не то, что случилось с нами, а то, как мы учимся с этим жить. Я начинаю понимать разницу и понимать, что, возможно, единственный способ справиться с тем, что есть, и тем, кто мы, это справиться вместе.
Я поворачиваюсь спиной к статуе и иду в сторону «бронко» — и тут сзади что-то шуршит. Ворон взлетел. Он летит дальше. Я чуть улыбаюсь и зову Сверчка. Она поднимается на заднем сиденье, настораживает уши, жаждая отправиться в дорогу. Готовы мы или нет, пришло время ехать домой.
Примечания автора
Десять лет назад, когда вдохновение приняло форму реальной женщины, первой жены Эрнеста Хемингуэя, Хедли, идея казалась возникшей из пустоты. Я никогда не думала о том, чтобы написать исторический роман, не говоря уже о том, чтобы писать его о реальной личности. Однако, едва погрузившись в процесс исследования и писательства, я осознала, что не просто рассказываю историю — я воздаю должное жизни и духу Хедли, даю ей голос.
Нечто пугающе похожее случилось и с этим романом — идея которого возникла внезапно и таинственно, и с энергичным внутренним «да», на которое я научилась обращать внимание. Я нарисовала себе эксперта по пропавшим людям одержимой спасением похищенной девушки и пытающейся примириться с собственным прошлым. Почти сразу я поняла, что история должна разворачиваться в Мендосино — маленьком прибрежном городке в Северной Калифорнии, где я проводила время на третьем десятке лет, — и повествование должно относиться ко времени до ДНК и мобильных телефонов, до бурного развития интернета и криминалистов-любителей, считающих, что они способны раскрыть преступление, сидя за своим ноутбуком.
Выбор 1993 года был инстинктивным — случайным, — но, когда я занялась исследованиями, меня потрясло, какая в те годы случилась в этих местах эпидемия реальных похищений девушек. Самым известным из них стало похищение двенадцатилетней Полли Клаас. Поздним вечером 1 октября 1993 года Полли забрали из спальни в ее доме в Петалуме под угрозой ножа, а две ее подружки были вынуждены наблюдать за похищением. Эта страшная история задела глубочайшие страхи каждого родителя и привела в действие самую большую облаву в истории Калифорнии. Вся Петалума собралась, чтобы помочь в поисках Полли. Тысячи добровольцев помогали обыскивать три тысячи квадратных миль и обеспечивать круглосуточную работу поискового центра, пока 4 декабря останки девочки не нашли рядом с заброшенной лесопилкой недалеко от шоссе 101 рядом с Кловердейлом, Калифорния.
Агентов ФБР привел к телу подозреваемый Ричард Аллен Дэвис, тридцати девяти лет, человек с обширным уголовным прошлым, включающим два предыдущих похищения, который многократно нарушал условия своего досрочного освобождения. Он дважды с момента похищения Полли избегал сотрудников правоохранительных органов, первый раз — всего через час после похищения, когда двое патрульных помогли ему вытащить из канавы потрепанный «Форд Пинто», хотя он был заметно нетрезв и плохо понимал, что происходит, в грязной одежде и веточками в волосах. Скорее всего Полли тогда еще была жива и находилась где-то поблизости.
Признаюсь, я плохо спала в те недели и месяцы, когда изучала дело Полли и другие. Глубокие страдания жертв и их семей пробрались в мои сны — и на страницы. Мне показалось исключительно важным рассказать их истории так прямо и по существу, как только возможно, чтобы почтить их жизни и придать достоинство смертям и исчезновениям. Произнесение их имен стало для меня священнодействием. Своего рода молитвой.
Через месяц после похищения его дочери, Марк Клаас основал «Фонд Полли Клаас», некоммерческую общественную организацию, которая с тех пор работала с тысячами семей, сотрудников правоохранительных органов и добровольцев, занятых поисками пропавших детей. Этот фонд, как часть наследия Полли, также помог изменить правовую систему Калифорнии, которая теперь обязывает приговаривать к пожизненному заключению преступников-рецидивистов, совершавших преступления насильственного характера, и ввел во всех пятидесяти штатах «амбер алерт», систему оповещения о похищении ребенка.
Родители Полли неоднократно говорили о том, как помощь общества в поисках их дочери продемонстрировала лучшее в людях, стала надежным светом среди невыносимой тьмы. Я осознала, что хочу написать об этом. О том, как город может собраться вместе, когда случается худшее. О том, что если мы хотим по-настоящему исцелиться, нам нужны для этого другие люди.
Работа над книгой — увлекательная смесь борьбы и уступок, контроля и слабости. И только на последних этапах работы над черновиком до меня наконец дошло, почему я так хочу рассказать именно эту историю, а не какую-то другую. Мой многострадальный детектив, Анна Харт, одержима травмами и исцелением, глубоко личным насилием и запутанной тайной связью между жертвой и хищником, потому что я одержима всеми этими вещами, и давно была такой. Я подарила ей и другие части меня — версию моего детства, проведенного в приемной семье, и мою неизменную любовь к миру природы, мощному лекарству. То, что Анна знает и думает о скрытых шрамах сексуального насилия, знаю я, как пережившая такое насилие.
Это дверь, которую мы не хотим открывать, разговор, в котором мы не хотим участвовать, однако факты остаются фактами: каждые семьдесят три секунды кто-то в США становится жертвой сексуального насилия. Каждые девять минут одна из этих жертв — ребенок. Восемьдесят два процента жертв младше восемнадцати — женщины. Последствия сексуального насилия могут быть длительными и глубокими, провоцировать ПТСР, мысли о самоубийстве, употребление наркотиков и алкоголя, липкую пучину стыда и беспомощности.
Иногда я смотрю на улицу, по которой иду, и думаю, сколько из женщин и девушек, идущих мне навстречу в 2020 году — в масках и соблюдая социальную дистанцию, — разделяют мое прошлое. Я верю, что наша печаль объединяет нас, и верю, что она может стать источником нашей силы и нашей эмпатии. Эта боль ведет Анну Харт к ее пути, к ее цели, и именно туда ведет меня моя боль. К этим персонажам, настоящим и воображаемым, к папоротниковому лесу, пропитанному туманом, к утесам над ревущим Тихим океаном, к домику в глубине густого леса и к самому сердцу этой книги, такой же личной, как любая, написанная мной.
Сверчок существует, как и роща-крумхольц с изогнутыми и перекрученными кипарисами. Я сидела у барной стойки в «Паттерсон» за стаканом виски, как Анна и Уилл, и пила кофе в «Хорошей жизни». Кафе на Лэнсинг-стрит, напротив Мэсоник-холла, где резная скульптура «Время и дева», выразительная и белая, возвышается на постаменте над городком, как стояла там больше сотни лет. Вы можете встретить меня там, и тогда мы вместе отправимся к утесам, беседуя на ходу, а ветер понесет наши голоса все дальше и дальше…
Благодарности
За три года, которые у меня ушли на этот роман, я опиралась на столько книг, редакторов, коллег и друзей, что всех их невозможно адекватно поблагодарить, но нижеследующие заслуживают особой признательности.
Мой гениальный агент, Джули Барер, верила в эту книгу и вдохновляла меня написать ее с самой первой искры во время долгого, подкрашенного вином обеда в Сохо-хаузе в центре Манхэттена, насколько я помню. Я сейчас и всегда благодарю вселенную за ее ум, безупречную интуицию и огромное храброе сердце.
Я всегда признательна моему редактору, Сюзанне Портер, за ее выдающееся мастерство и глубокое вовлечение в меня и миры, которые я пытаюсь строить; Каре Уэлш и Ким Хоуви за публикацию моих трудов с удивительной честностью, вдумчивостью и заботой.