Пока я говорил, Белл несколько раз кивнул, словно признавая, что некоторые, а то и все эти проблемы есть и у него.
– Проблема для нас, Ларри, заключается в том, – продолжал я, – что, когда вы пойдете в суд, ваш адвокат, вероятно, не захочет, чтобы вы давали показания, и у вас никогда не будет возможности объясниться. Все будут знать только вашу плохую сторону; только то, что в вас нет ничего хорошего; только то, что вы – хладнокровный убийца. И, как я уже сказал, мы обнаружили, что очень часто, когда люди совершают подобное, для них это похоже на кошмар, и когда они, так сказать, «просыпаются» на следующее утро, то не могут поверить, что действительно совершили преступление.
Белл продолжал слегка кивать в знак согласия.
В тот момент я не спросил его прямо, совершил ли он похищения и убийства, потому что если бы я сформулировал это таким образом, Белл наверняка бы все отрицал. Он уже выковал эмоциональную броню на утреннем и послеполуденном допросе, и если мы собирались проникнуть в его голову, то сделать это следовало через «боковую дверь». Вместо того чтобы прямо противостоять Беллу, я наклонился к нему и медленно, тихим голосом спросил:
– Когда вам впервые стало плохо из-за преступления, Ларри?
Стараясь не подать никаких физических сигналов, мы с Роном ждали, затаив дыхание.
После короткой паузы Белл ответил:
– Когда я увидел фотографию и прочитал газетную статью о семье, молящейся на кладбище в день рождения Шари.
Бинго. Он, должно быть, имел в виду трогательную историю, появившуюся в «Коламбия рекорд» о церемонии, которую мы устроили в надежде, что убийца посетит могилу Шари и, возможно, даже возьмет с собой крошечную коалу. Я все еще думаю, что это произошло бы, если бы ESDA-анализ «Последней воли и завещания» не привел к нему раньше. Как бы сильно вы ни хотели поймать преступника поскорее, прежде чем он успеет принести зло кому-то еще, вы должны быть готовы играть в долгую игру. В данном случае это означало пройти церемонию на кладбище, какой бы болезненной она ни была для Дон и остальных членов семьи, в надежде на то, что в будущем это принесет дивиденды. Насколько я мог судить, эти дивиденды посыпались как с неба.
– Что вы сейчас об этом думаете? – спросил я. – Ларри, пока вы здесь, вы это сделали? Возможно ли, что вы это сделали?
На основании исследования серийных убийц мы знали, что от таких обвинительных или подстрекательских слов, как «убить» или «убийство», всегда лучше воздерживаться.
Белл уставился в пол, а когда поднял голову, в его глазах стояли слезы.
– Все, что я знаю, – нерешительно сказал он, – это то, что сидящий здесь Ларри Джин Белл не мог сделать такое. Но есть плохой Ларри Джин Белл, который мог.
Я знал, что большего сейчас добиться невозможно, но мы почти вплотную подошли к признанию. Однако в тот вечер предстояло сыграть еще один акт. Когда Меттс пошел за Беллом, чтобы забрать его из трейлера и передать нам с Роном, Белл спросил, можно ли ему поговорить со Смитами. Ухватившись за эту просьбу, Донни Майерс подумал, что если бы Белл столкнулся лицом к лицу с родителями, братом и сестрой Шари, мы могли бы получить от него более спонтанную реакцию. Возможно, он поддался бы эмоциям и попросил прощения, что было бы еще одной формой признания. Я знал, что это будет тяжело для семьи, особенно для Дон, которую мы уже подвергли бóльшему испытанию, чем были вправе требовать, но согласился с Майерсом, что это может быть продуктивным.
Когда Меттс позвонил Смитам с этой просьбой и объяснил стратегию, лежащую в ее основе, Хильда и Дон с опаской согласились. Боба и Роберта не было дома, и Меттс хотел воспользоваться моментом. Он послал помощника шерифа и патрульную машину, чтобы забрать мать и дочь и доставить их в офис. Оглядываясь назад, можно сказать, что присутствие исключительно женщин только пошло на пользу делу, поскольку Белл боялся мужчин и установил телефонные отношения только с матерью и сестрой Шари.
– Я помню, как мы с мамой ехали в полной тишине, – вспоминала потом Дон. – Говорить было не о чем. Мы были так измучены, так измотаны, что сил уже просто не осталось. Наверное, мы даже не верили, что все на самом деле закончится, потому что казалось, это не закончится никогда, что его никогда не поймают.
Около семи вечера они прибыли в управление шерифа. Время было выбрано удачно; мы с Роном получили от Белла все, что, по нашему мнению, могли получить.
Прежде чем Белла снова привели в кабинет Меттса, Рон, Майерс и я подготовили женщин к тому, чего ожидать и как реагировать. Я передал им слова Белла о том, что хотя хороший Ларри Джин Белл никогда не смог бы совершить эти ужасные преступления, плохой Ларри Джин Белл мог. Мы сказали, что хотим посмотреть, сможет ли встреча лицом к лицу с матерью и сестрой Шари вывести его за рамки того, что он сказал нам. Я сказал, что та из них, у кого будет такая возможность, должна прямо сказать Беллу, что узнала его голос.
Мы усадили их и немного успокоили, прежде чем привели Белла. Было очевидно, что обе женщины напряжены и нервничают. Я надеялся, что они смогут пройти это последнее испытание, одно из самых болезненных переживаний в их жизни.
Помощники шерифа привели Белла в наручниках и усадили на стул в паре метров от Хильды и Дон, но не ушли, а остались неподалеку, внимательно наблюдая за арестованным на случай, если он сделает резкое движение.
Шериф Меттс попросил его сказать что-нибудь, чтобы Смиты могли услышать голос. Белл произнес несколько слов, а затем как будто шагнул на ступеньку выше. Несмотря на свое положение, он начал говорить так, словно был здесь главным или заседал в суде, точно так же, как и во время телефонных звонков.
– Спасибо всем, что пришли, – начал он с наигранной вежливостью. – Шериф Меттс сказал про улики, но человек, который сидит здесь, этот Ларри Джин Белл, не мог сотворить такое непотребство. В данный момент я не знаю, как это объяснить. Я знаю, что случившееся коснулось многих людей и разрушило множество жизней. Когда я обнаружу эту причину, я сообщу вашей семье.
Несмотря на то что в тот момент Белл жутко боялся за себя, он вел себя так, будто объективно анализировал случившееся и делился своими мыслями с Хильдой и Дон. Дон сказала мне потом, что как только он заговорил, она поняла – перед ней тот самый человек, и это было самое страшное осознание. Ее вдруг осенило, что она сидит в одной комнате с человеком, который причинил столько зла ее семье.
Как мы ее и просили, Дон встретилась с ним лицом к лицу.
– Я узнаю твой голос! – заявила она. – Я знаю, что это ты. Я разговаривала с тобой по телефону. Ты узнаешь мой голос?
– Я узнаю твое лицо, потому что видел тебя по телевизору и твои фотографии в газете, – ответил Белл. И добавил: – Это не я, это плохая сторона меня, она сломала жизнь тем людям – твоей сестре и той маленькой девочке. Это просто что-то, что есть во мне.
Но Дон не позволила ему сорваться с крючка.
– Ты в самом деле не можешь вспомнить мой голос? Но ведь ты знаешь, что мы разговаривали? Помнишь, как ты назвал меня по телефону?
– Думаю, я называл тебя Дон, – с невинным видом сказал он.
– Как насчет второго имени? – спросила она, вспомнив, как он называл ее «Дон Э.».
– Нет. Я просил, чтобы ваша семья приехала сюда. Я пытаюсь успокоить вас, объяснить почему. У них есть улики против меня. Мне ужасно плохо, если это и впрямь результат чего-то плохого во мне. Если Бог решит, что я в конечном итоге пойду в суд и буду приговорен к смерти, то так тому и быть.
Перед нами сидел человек больной, но в то же время разумный. Я видел, что он уже выстраивает защиту, прикрываясь расщеплением личности, и ищет сочувствия, подавая дело так, будто не может контролировать плохую сторону себя, которая похитила и убила девочек.
– Ну а почему ты хотел убить меня? – с вызовом спросила Дон. Она взяла на себя инициативу, избавив мать от участия в конфронтации.
Белл продолжал со своим бледным, невинным, растерянным видом.
– Я не хочу убивать тебя. Я тебя даже не знаю. – Напоминаю, что в телефонных разговорах он утверждал, что является личным другом семьи Смит. – Человек, сидящий здесь, Дон, совсем не жестокий. Хотел бы я сейчас ответить на твои вопросы. Если я найду ответы, а я знаю, что смогу это сделать, то расскажу все, что помню. Если бы я был уверен, что этот человек мог контролировать то, что случилось с твоей сестрой, я бы признался через минуту. Я чувствую себя в чем-то виноватым. Когда я взял газету пару дней назад, то почувствовал, что прямо или косвенно несу ответственность за что-то подобное, и, Дон, именно тогда я понял, что каким-то образом сблизился с вашей семьей… стал частью вашей семьи как ответственный за то, что отнял другую ее часть. Меня просто ужасает, что я могу сделать что-то подобное, Дон. Надеюсь, вы мне верите. Я весь день думал об этом, и я рад, что вы пришли.
Я не удивился, что он во многом повторяет то, о чем мы говорили во время интервью. Удивило меня то, что, несмотря ни на что и на глазах у всех, он как будто пытался увлечь Дон. Этот парень был законченным нарциссом, что становилось все более очевидным по мере продолжения беседы.
– В одном разговоре вы сказали, что стали одним целым с моей сестрой, – сказала Дон. – Как вы думаете, это может иметь какое-то отношение к чувству принадлежности к нашей семье?
В тот момент мне было очевидно, что Дон сама стала своего рода профайлером: анализируя слова преступника и излагая их ему, она исследовала, что могло привести его к разрушению ее семьи, и в то же время давала понять, что ей действительно небезразличны его чувства.
Можно тренировать людей, годами готовить и учить их, но так и не довести до того уровня мастерства в общении с кем-то вроде Белла, который демонстрировала эта благополучная и защищенная от жизненных невзгод юная студентка колледжа. Как будто бы у Дон было врожденное понимание, как читать сидящего перед ней манипулятора и изменять содержание и тон его заявлений таким образом, чтобы не уступать свои позиции и не загонять его в угол, где он мог закрыться. Как бы ни страдала Дон, сидя напротив человека, который жестоко похитил, пытал и убил ее сестру, она сохраняла впечатляющий уровень самообладания, на который никто не мог и надеяться.