создание, всегда безупречно элегантное.
Ее родители такой смех не одобряли, так же как и ее подростковое увлечение брюками, но произвести на свет другого ребенка не смогли. После ее рождения они еще семь раз ждали ребенка, но получили семь выкидышей. Потому после их смерти «Объединенное предприятие Слоунов» — компания, существовавшая на тот момент полтора столетия, — перейдет к ней как к единственной наследнице.
Как-то она сказала Джо:
— Если наши акционеры, благородные южане, догадаются, что их возглавляет легкомысленная особа, которая предпочитает читать Эмили Дикинсон, а не перечень сделок, они немедленно объявят мне войну и постараются прибрать компанию к рукам. И война эта закончится, не успев начаться. Но если они будут думать, что я — такая же, как мой отец, если будут бояться меня, как боятся его, то компания благополучно просуществует еще лет сто, особенно если у меня вдруг появится сын.
— А сама ты хочешь именно этого — продолжать семейное дело?
— Нет. Черт возьми, нет, конечно. Но какой у меня выбор? Позволить многомиллионной корпорации развалиться у меня на глазах? Только дети думают, что жизнь существует для того, чтобы удовлетворять все свои прихоти.
— Но чего бы ты хотела для себя? Если бы у тебя был выбор.
— Джо! — воскликнула она, хлопая ресницами. — Тебя, и только тебя, олух ты этакий! — Она села на него верхом и закрыла ему лицо подушкой. — Ну-ка, признавайся, ты и хотел это услышать?
Он вертел головой, пытаясь выговорить придушенно: «Нет».
Она позволила ему еще несколько раз мотнуть головой, после чего убрала подушку. Так и сидя на нем верхом, слегка запыхавшись, она сделала глоток вина.
— Хочу покончить с противоречивыми желаниями. — Она широко раскрыла глаза и рот, глядя на него. — Так себе и запиши, умник. — После чего вылила последние капли вина ему на грудь и слизнула.
Это было три месяца назад, холодным дождливым днем.
Теперь же, в теплый, солнечный денек, влажный, но пока еще не душный, Ванесса стояла у окна, затянув на талии простыню, и смотрела в щель между занавесками.
Джо подошел к ней и тоже поглядел во двор лодочной мастерской, с разбросанными моторами, черневшими под солнцем, пустыми ящиками из-подо льда и ободранными дизельными насосами. За всем этим хламом виднелся хлипкий причал и облако насекомых, которые всегда вьются над водой в этой зловонной части залива.
Джо выпустил занавеску и обеими руками погладил бока Ванессы, уже снова одурманенный ею, хотя всего несколько минут назад растратил все свои силы. Он снял с нее простыню и прижался к ней, во власти новой волны желания. Пока что этого было ему достаточно: он любил вот так стоять, чувствуя ее спину, прижатую к его груди, прикосновение ее ягодиц к его бедрам, легонько проводить руками по ее животу и зарываться носом в ее волосы.
— Тебе не кажется, что мы вчера перегнули палку? — спросила Ванесса.
— Перегнули в чем?
— Изображая отвращение друг к другу?
— Нет. — Джо покачал головой. — Это начало периода «оттепели» в наших отношениях. Следующий шаг — «невольное уважение», возникшее неожиданно. Нам никогда не сделаться настоящими друзьями, но все будут восхищаться нашим профессионализмом, когда мы позабудем о неприязни друг к другу ради будущих успехов нашего фонда. — Он скользнул рукой в низ ее живота, перебирая пальцами волоски.
Она запрокинула голову и простонала ему в шею:
— Как мне это надоело.
— Это? — Он убрал руку.
Она схватила его ладонь и вернула на прежнее место. Негромко охнула, когда он нащупал волшебную точку.
— Нет. Совершенно точно, не это. Мне надоело играть свою роль. Высокомерная стерва, богатая папенькина дочка. — Она снова негромко ахнула. — Да. Вот так… Просто чудесно.
— Вот так?
— Мм…
Ее грудь вздымалась, она втянула воздух носом. И выдохнула через рот долго и медленно.
— Если роль тебе надоела, — прошептал он ей на ухо, — перестань ее играть.
— Не могу.
— Почему не можешь?
— Ты же знаешь почему, дурачок ты мой.
— А-а, как же — семейный бизнес.
Она развернулась в его объятиях. Вцепилась ему в запястье, возвращая руку туда, где она только что была. Глядя ему в глаза, села на подоконник, прижимая к себе его пальцы. Теперь в ее голубых глазах читался вызов. Он задел больную мозоль, и это напомнило ему, что невозможно обмануть такого человека, как Ванесса, если только тот сам не готов обманываться.
— А ты сам отказался бы от своей карьеры? — Дыхание у нее участилось, глаза сверкали от сложного сочетания негодования и желания.
— Зависит от обстоятельств.
Она впилась ногтями ему в ягодицы.
— Чушь собачья.
— Была бы веская причина — отказался бы.
— Чушь собачья, — повторила она. Вздрогнула и прикусила губу, а ее ногти, теперь у него на бедрах, еще глубже впились в кожу. — Ты… — Она шумно выдохнула. — Даже не думай, будто я откажусь от того, что ты сам никогда не бросишь.
Она склонила голову набок, стискивая ему плечо. Когда он вошел в нее, глаза ее расширились, и она слегка прикусила его губу, когда он снял ее с подоконника. Первые семь лет после смерти Грасиэлы он даже не представлял себе такого, а теперь не имел ни малейшего желания отказываться от этой женщины. И даже выходить из этой комнаты.
Они упали на кровать. Под конец Ванесса содрогнулась и глухо застонала. А потом взгляд ее прояснился, она улыбнулась и посмотрела на него сверху вниз.
— Улыбнись, — попросила она.
— Мне казалось, я улыбаюсь.
— Нет, улыбнись мне на всю тысячу ватт.
Он улыбнулся.
— Господи, — сказала она, — ты улыбаешься не только губами, но и глазами, просто удивительно, что тебя когда-то в чем-то обвиняли. Могу поспорить, в детстве эта улыбка сто раз спасала тебя в разных переделках.
— Ничего подобного, — сказал Джо.
— Врешь.
Джо покачал головой:
— Тогда у меня не было этой улыбки. Когда я был маленьким, один из моих братьев прозвал меня Камберлендской Впадиной.
Она засмеялась:
— За что это?
— У меня не было двух передних зубов. Честное слово. Я их выбил, когда мне было, кажется, года три. Сам я этого не помню, но брат рассказывал, что я упал лицом на край тротуара и сильно ударился. В общем, осталась «Камберлендская впадина».
— Честное слово, не могу тебя даже представить некрасивым, — сказала Ванесса.
— Я был еще каким некрасивым. Хуже того. У большинства детей постоянные зубы вырастают лет в шесть, верно? Примерно так. Остальные зубы у меня в это время выросли. Но только не передние. Эти не росли лет до восьми.
— Не может быть!
— Может. Я был жутко стеснительным. И стеснялся улыбаться лет до двадцати.
— Мы влюблены? — спросила она.
— Что? — Он хотел отстранить ее от себя.
Она держалась цепко.
— Или у нас просто здорово получается это дело?
— Второе, — сказал он.
— Даже если бы мы были влюблены…
— Ты влюблена?
— В тебя? — Она широко распахнула глаза. — Боже упаси!
— А-а, тогда все в порядке.
— Но даже если бы я была влюблена…
— А ты не влюблена…
— Так же как и ты.
— Именно.
— Но если бы мы были влюблены, — она взяла его руки в свои и положила себе на бедра, улыбаясь нежно и печально, — это бы нас не спасло, правда?
— Спасло от чего?
— От того, чего хочет от нас этот мир.
Он ничего не ответил. Она наклонилась ниже, коснувшись его грудью.
— Была еще одна перестрелка. — Ванесса водила пальцами по его ключице, тепло дыша ему в шею.
— В каком смысле «еще одна»?
— Ну, позавчера были те парни. Какие-то наркоторговцы, которых застрелили полицейские. А потом один из них еще совершил самоубийство в камере.
— А-а, ну да…
— А сегодня утром снова. Я слышала по радио в кафе, что какой-то чернокожий застрелил в Айборе двух белых.
Монтус Дикс, подумал Джо. Вот черт! Значит, этот паршивец, Фредди Диджакомо, отправился в Браун-таун прямо чуть ли не прямиком после их разговора у церкви и снова заварил кашу.
Сукин сын!
— Когда это случилось?
— Джонатана вызвали на место преступления примерно… — Она на мгновенье задумалась. — Часа в два ночи.
— В Браун-таун?
Она кивнула:
— Он хочет, чтобы все знали: мэр держит руку на пульсе.
А Джо сейчас держал руку на его жене. Он уже собирался убрать руки, но передумал и стал медленно гладить ее бедра. Что бы там ни происходило сейчас в черном районе Айбора, Джо ничем не может помочь.
— Когда ты сидишь в парикмахерской, — спросила Ванесса, — ты за какой дверью следишь? За передней или за выходом?
Черт. Старый спор. Тот самый, что начался у них через пять минут после того, как они впервые занимались любовью.
— Я не из тех, кого хотят пристрелить, — сказал Джо.
— Правда? — Ее голос звенел от живого любопытства. — А из каких?
— Я бизнесмен, просто немного более коррумпированный, чем большинство других. — Он провел руками по ее груди.
— А в газетах тебя постоянно называют гангстером.
— Это потому, что они мало знают. Ты действительно хочешь поговорить об этом?
Она скатилась с него:
— Да.
— Я тебе никогда не лгу.
— Насколько мне известно.
— Совсем, — сказал он тихо.
Она закрыла глаза, снова открыла:
— Хорошо, значит, ты никогда мне не лжешь.
— Хочешь знать, был ли я гангстером? — Он кивнул. — Да, был. Но теперь я консультант.
— У гангстеров.
Он пожал плечами:
— Лет шесть назад один мой друг был врагом общества номер три…
Она порывисто села:
— Вот видишь, об этом я и говорю. Кто еще сказал бы такое: «Мой друг был врагом общества»?
Джо заговорил монотонно:
— Но взять хотя бы его соседа. Тот вышвыривал людей из домов на улицу, потому что они не могли платить по ипотеке. Платить по ипотеке они не могли, потому что все банки в двадцать девятом пытались прокрутить их деньги по-быстрому и все потеряли. И вот люди остались без сбережений и без работы, потому что работодатели и банкиры профукали их сбережения и их дома. Те же люди, которые вышвыривали других людей из домов, тем не менее благополучно процветают. А чем же занимался мой друг? Он жульничал на бегах и продавал наркотики. Фэбээровцы застрелили его, когда он разгружал товар с лодки на пляже Пасс-а-Грилль. А как поживает его сосед? Он купил дом моего друга. На прошлой неделе его фото было в газете, когда твой муж вручал ему награду как почетному гражданину города. В общем, для меня единственная разница между вором и банкиром — университетский диплом.