— А вас то, что люди поголовно коммунисты есть, не смущает? — спросили у него.
— У людей выбора не имеется, — ответил Фумус. — А отец моей дорогой невесты Волитары сознательный выбор сделал, тем он свой народ предал. Я надеюсь, что у нас до него очень скоро руки дойдут.
Фумус обратился к Максиму:
— Как вы люди говорите? «Ну так что»? Ты кого из детей нам отдашь?
Максим осторожно вытащил с переднего сиденья свою дочь и передал Фумусу.
— А что ты ее родителям скажешь? — спросил дракон. — Это во мне чисто личное любопытство вызывает. Ситуация сия что-то из вашего обезьяньего писателя Федора Михайловича напоминает.
— Я ее родитель, — сказал Максим.
Брови Фумуса дрогнули в удивлении.
— Я не советую тебе так поступать, — сказал дракон. — Ты, если в следующий раз ее встретишь, то она уже обезьян и врагов империи без сожаления надрессирована убивать будет. Если ты хочешь, то ты свое решение изменить можешь.
— Если я сейчас останусь живой, то в следующий раз я тебя убью, — сказал Максим.
— Я, что это случится, сомневаюсь, даже если ты живой доживешь, — сказал Фумус, отцепил заколку от волос дочери Максима и бросил ему синюю звездочку. — Ты на память держи. Это единственное, что у тебя от нее останется. Еще ты фотографии имеешь, что тебя еще более жалким делает. У вас, обезьян, очень плохая память на лица есть, только за это я могу вам немного посочувствовать. Я лишь по этому поводу жалость, которая брезгливости сродни есть, к вам испытываю. Я тебе не попадаться мне больше советую, мой разговор не такой снисходительный, добрый и длинный будет.
Фумус похлопал Максима по плечу, драконы медленно поднялись в воздух и бесшумно растворились в темноте ближайшего леса.
С трясущимися от горя и бессильной злости руками Максим довез детей до города, отправился домой и сообщил жене о том, что произошло, обещал, что очень скоро вернет дочь, что у него, в отличие от многих горожан, есть шанс все исправить.
— Интересно, как ты собираешься это сделать? — кричала она на Максима. — Лучше бы ты погиб там вместе с ней и со всеми остальными! Как ты мог такое допустить? Ты понимаешь, что ей лучше было умереть, чем попасть к ним в лапы? Как мы будем жить после того, что ты натворил?
Но Максиму некогда было спорить и ссориться, да и сил на это не хватало, он отчасти разделял мнение жены насчет собственного поступка. Но не хотел думать, что страшно ошибся, когда не умер там, на дороге. Порой возвращался к мысли, что все же спас несколько жизней ужасной ценой, вряд ли спасенные дети и их родители согласились бы, что всем необходимо было погибнуть в драконьем огне.
Начальник Максима — только жене и ему Максим сообщил о том, как потерял дочь, — сказал сочувственно:
— Это, несомненно, подвиг, но такой, что думаешь: «Лучше бы этого подвига никто не совершал». И так плохо, и эдак тоже плохо. Даже не знаю, как я бы себя повел на твоем месте. Наиболее очевидно, что нужно бороться до последнего, но до какого последнего? Вот обгорелая машина и куча трупов, никого в живых не осталось, ни одного мертвого дракона возле. Скорее всего, расследовали бы, затем поставили бы памятник на месте вашей гибели, и ты бы там изображен был с орденом каким-нибудь. Но детей-то было бы уже не вернуть. Зато какой символ — первые жертвы еще не объявленной войны.
— Я постараюсь ее вытащить, пока она не превратилась в дракона.
— На твоем месте я бы уже считал, что она умерла. Все. Ты собираешься выторговать ее в обмен на кого-нибудь из их офицерья. Сомневаюсь, что это получится. Этот Фумус, я про него кое-что знаю. Он один из идеологов драконьего империализма и исключительности драконьей расы. Сомневаюсь, что с таким можно торговаться.
— И все же я попробую.
С началом войны сводная группа драконов-коммунистов и людей под командованием Максима отправилась вести диверсионную работу в драконьем тылу. Драконы-коммунисты видели в проигрыше империи единственный шанс на выживание компартии в мегаполисе. Находились драконы, которые охотно помогали им в этой борьбе. Очень скоро им удалось захватить высокопоставленного дракона, Максим и его группа переправили его на человеческую сторону. Максим надеялся, что сумеет обменять этого дракона на дочь, но командование даже не думало ни о каких обменах. Дракона, как понял Максим, допросили и оставили в плену до лучших времен.
Так были пойманы и отправлены к людям с дюжину офицеров и рыцарей, но обмена все не происходило. Максим принялся бомбардировать командование настойчивыми просьбами, но ответа не получал. Все, что касалось непосредственного исполнения приказов, инструкций по дальнейшей деятельности, командованием отслеживалось и комментировалось в шифровках, а про его дочь не было ни слова.
Однажды возник удобный момент покончить с Фумусом раз и навсегда, и Максим проклял тот день, когда попросил разрешения на ликвидацию дракона. Ответ, полученный от высшего городского командования, гласил, что убийство аристократа Фумуса в настоящий момент не видится целесообразным, поскольку вокруг его имени может возникнуть ненужный в данных обстоятельствах ореол мученичества.
«Драконы должны сами по горло объесться тем, что он делает на территории мегаполиса. Сейчас его деятельность служит нам не во вред, а больше на пользу по той простой причине, что подковерная борьба, уже уничтожившая множество представителей господствующего класса, с одной стороны подтачивает основы возникшего в мегаполисе промышленного феодализма, с другой — развивает революционную ситуацию на драконьей стороне Земли, выгодную как народу мегаполиса, так и им сочувствующим рабочим и крестьянам Союза Советских Социалистических Районов. В свете вышесказанного рекомендуется не поддаваться на провокации и ожидать дальнейших указаний».
Прочитав это сообщение из штаба, Максим не мог не признать справедливости сказанного в шифровке, но чисто по-человечески в нем что-то сломалось. Дочку спасла бы только быстрая победа людей, но до победы этой было явно очень далеко, драконы громили армию людей, подступали к столичному району. Только уничтожение всей аристократической высокомерной шушеры, без жалости посылавшей драконов на смерть, было в силах остановить натиск драконьей армии и приблизить мирные переговоры.
Ему запретили уничтожать не только Фумуса, но и его помощника, однако Максим подумал, что это уже слишком: его группа ликвидировала помощника, Максим доложил на большую землю, что сделал это и готов принять любую ответственность за содеянное. Никакого приказа, как действовать дальше, не последовало. Место, где укрывалась группа Максима, просто было атаковано драконьим подразделением по борьбе с диверсантами. Отряду Максима удалось отбиться и уйти, но после этого общим решением стал отказ от связи с начальством кроме самых крайних случаев. Шифровки Максим получал, но никак на них не реагировал. А там по-прежнему слали приказы, наводки на возможные цели, просьбы не пороть горячку, напоминания, что он военнослужащий своей страны и давал присягу.
Пользуясь агентами среди драконов, Максим и его товарищи продолжили борьбу с общим врагом. Уже на втором году войны раскол в драконьем обществе усилился, и работать стало как будто проще. Тайная полиция Фумуса загнала часть дворянства в подполье. Благодаря тому, что слугам и министериалам сулили и даже раздавали земли, должности, позволяли становиться собственниками малозначительных отраслей, драконье общество парадоксальным образом испытывало подъем вопреки ситуации на фронте. При этом малейшее подозрение в нелояльности могло грозить гибелью целым семьям, и неважно было, к какому классу семья принадлежала.
Это безумие охватывало не только слои общества внутри мегаполиса, но постепенно сказалось и на настроениях драконов в отряде Максима. Подчас они чудом избегали гибели оттого, что тот или иной дракон очаровывался общим зовом начавшихся перемен, видел другую возможность что-то изменить в своей жизни, помимо непосредственно революции, — видел — и предавал. Как ни втолковывал Максим товарищам, что смена одних аристократов на других ничего не меняет, а кто-то надеялся с помощью своих боевых навыков, семейных связей и природного ума занять место повыше.
Несколько безумных лет Максим с товарищами пробыли в лесу и окрестностях на границе мегаполиса, заключали союзы и воевали с многочисленными группировками, которых развелась просто тьма, порой Максим даже запутывался, ради чего и против кого продолжает сражаться. Труднее всего было справиться со слухами. Так, до него дошли вести, что драконья и человеческая сторона готовят мирные переговоры, в то время как люди уже перешли границу мегаполиса и заняли часть его районов. Поговаривали и про оруженосца-перевертыша у Фумуса. Никто не знал, мальчик это или девочка, потому что оруженосец всегда был в маске и в полном доспехе, но оруженосец творил такое, что Максиму хотелось думать, что его дочь все же погибла, а не превратилась в это абсолютно дикое и хладнокровное существо. Оруженосцем пугали драконьи семьи точно так же, как тайной полицией и самим Фумусом. И от людей про оруженосца ничего хорошего Максим услышать не мог. Наравне с Фумусом оруженосец участвовал в расстрелах и пытках. Оруженосец стрелял беременной женщине в живот. Оруженосец, чтобы вынудить родителей говорить, мог выстрелить их ребенку в колено, принимался убивать детей, начиная с младшего. Оруженосец научен был сдирать кожу, сжигать, резать, рубить саблей по приказу и без.
Максим никому так и не сказал, что оруженосцем, может статься, является его дочь.
Он и сам не ангельски себя вел. Когда в плен попадали рыцари, успевшие натворить ужасных дел, то в расход шли и оруженосцы тоже; выдавалась возможность уничтожить члена тайной полиции, — ее реализовывали без лишних сантиментов — в случае подрыва автомобиля, например, много кого могло зацепить, никаких запасов сострадания не хватило бы на подобные несчастные случаи, которых за короткое время накопилась просто уйма. Но что было делать? Те же пилоты бомбардировщиков стрелялись бы после первого же вылета, если бы метались в душевных сомнениях, так и Максим з