"Нормальному человеку это не может нравиться".
— Еще бы! — попался на удочку Паша.
Гера попытался понимающе переглянуться с Натальей, но это было бы слишком, и она отвела взгляд.
— Не тяни, деньги идут, — сказал Паша, освобождаясь от парашютных лямок.
— Это ты насчет полетать? — Гера сделал многозначительную паузу. Сейчас он покажет, что уж он-то вполне нормальный человек. Не то что некоторые. — Да нет, Паш, без меня.
— Как знаешь, — иронически усмехнулся Паша, не выдержал и засиял улыбкой во все тридцать два зуба. Казалось, что солидный Паша сейчас по-мальчишески закричит: "Ага, слабо?!" Соперник был втоптан в грязь. Только что на глазах у Натальи он признал себя трусом!
Гера снова попытался поймать Натальин взгляд, и на сей раз это ему удалось.
— Понимаешь, Паш, не всем это нравится, — заявил Гера и тоже победно заулыбался.
Паша улыбался.
Гера улыбался.
И Наталья улыбалась, и все были счастливы. Микроскопическая интрижка, девочки, а сколько удовольствия!
Боже мой, как она их выставляла! Наталье иногда становилось даже стыдно, когда эти обезумевшие мужики, треща бумажниками, наперебой кидались платить за нее. Тут главное соблюсти приличия: от любимого можно принимать подарки, от его соперника — только услуги.
Гера забегает вперед и платит за морскую прогулку на кораблике с прозрачным дном. Тогда Паша платит за морскую прогулку на желтой подводной лодке. А Гера — за морскую прогулку с аквалангом. Причем у него оказывается какое-то замызганное удостоверение, на которое инструктор смотрит с большим уважением, задает Гере пару вопросов по-английски и потом с ними под воду не лезет, доверяя побыть за инструктора Гере, а сам только смотрит с лодки.
Вечером уязвленный Паша ведет Наталью в ночной клуб. Натальино черное платье с вырезом до попки он давно оценил по достоинству и знает ее секрет с ниткой, которой Наталья удлиняет золотую цепочку на талии. Но раньше никакой инициативы Паша на этот счет не проявлял. А тут между делом завел Наталью все в тот же «Штерн» и подарил новую цепочку. 24 карата (когда золото меряют на караты, это, девочки, не вес, а проба. По-нашему 999-я), тройное плетение, девяносто пять сантиметров. При том, что Наталья из своего законного сорок шестого размера похудела до сорок четвертого, пришлось опять прибегнуть к помощи ниток, только на этот раз не удлинять цепочку, а укорачивать, подвязав лишние звенья.
Между прочим, в ночном клубе им встретился тот брюнет, который, помните, в «Штерне» то ли собирался купить Наталье кольцо с бриллиантом, то ли просто так заигрывал. Сначала он вообще не узнал Наталью и пригласил ее танцевать. А Наталья ему: "Хау ду ю ду?", как старому знакомому. Английскими словами она уже сыпала без смущения. Брюнет всмотрелся и, кажется, начал ее узнавать, но себе не верил. И тут она подала ему руку с тем самым бриллиантовым кольцом. Брюнет тихо спятил. Танцуя, он вплотную разглядывал Натальино лицо. Он помнил, что ему не понравилось тогда в «Штерне»: Наталья же обгорела на солнце и была наштукатуренная, как старуха. А тут брюнет видел ее чистую девичью кожу, потом косился на кольцо на ее пальце и поверх Натальиной головы бросал взгляды на Пашу. Все было яснее ясного. Поблагодарив ее за танец, брюнет сделал жест, будто собирался укусить себя за локоть. Больше он уже не танцевал, а прочно сел за столик и к ночи напился.
А какие после этого у Натальи с Пашей были ночи! Сумасшедшие. Страстные. Ненасытные. Натальин сорок четвертый размер таял. Она дважды подшивала тесемочки купальника и еще раз укоротила нитками цепочку. На животе проявились ровные плиточки мышц. Спала она от силы по два часа в сутки, а Паша, кажется, не спал вовсе. Утром, когда уже светло, но еще никто не встал, кроме уборщиков, он исчезал и возвращался к завтраку. Машина у него всегда была вымыта и заправлена, а не как, знаете, бывает у некоторых: поехали веселиться и провеселились целый день в автосервисе и на бензоколонке.
20
Они сидели на дощатой террасе мексиканского ресторанчика "Эль Гаучо". Журналист, свеженький, выспавшийся (а что еще ему оставалось?) и опять распустивший свое брюшко. Верный Паша, похудевший так, что ввалились виски. И Наталья.
Московские знакомые не узнали бы ее, не то, что встретившись на улице, а и сидя напротив и тупо пялясь. На ней были джинсовые шорты с бахромой, рискованно открывающие бедра, и трикотажный топик, остриженный снизу клоками, на ногах — легкие кроссовки с белыми носочками. Неделю назад она сама сочла бы такой наряд чересчур девчачьим. Но сейчас у нее и была фигура девочки, которой можно и нужно одеваться в такое нарочитое рванье, потому что холеному телу красивая упаковка только помеха. У Натальи было холеное тело. Женщина расцветает от мужских соков, от морских и солнечных ванн, от легких вин и свежайших фруктов. Здесь у Натальи было все и сразу. Как никогда в жизни. И она сменила тело и сменила кожу. Иногда, коснувшись своего голого плеча или живота, она не сразу понимала, что это ее плечо, ее живот. Как будто здоровая, сроду не болевшая девочка забрела к тете доктору за справкой для поступления в институт.
По фигуре ей можно было дать семнадцать. По лицу дурак дал бы двадцать один, а мужчина чуть поумнее кактуса дал бы все Натальины двадцать девять и смущенно склонил бы голову, признавая ее царственное превосходство. Между прочим, эти двое — Паша и Гера — звали ее Принцессой. Паша — в постели, Гера — за глаза, в своих с Пашей разговорах, и было понятно, что он это не подслушал и не от Паши узнал, а просто сам для себя решил, что Наталья — Принцесса.
Солнце едва пробивалось сквозь сплошную стену плюща, обвившего террасу, но все равно было жарко. В недрах ресторанчика, в темноте, полыхало открытое пламя, и Наталье не хотелось глядеть в ту сторону — казалось, что от этого становится еще жарче.
— Я сегодня улетаю в Тель-Авив, — сказал Гера и замолчал, ожидая, что кто-то спросит зачем. Но Наталья смолчала, а Паша, осатаневший от постоянного соперничества и, как всегда, невыспавшийся, буркнул что-то вроде "скатертью дорога".
Подали огромный вертел с какими-то птичками, наверное голубями. На вертеле их было штук пятнадцать. Гера ножом показал официанту, что ему нужно две птички, Паша — что вообще одну.
— Эх, вы, едоки, — сказала Наталья, пока официант снимал птичек в их тарелки. — Я штук пять умну.
— Не торопись, — предупредил Паша. — Это мясной ресторан. Сейчас принесут второе-третье-пятое-десятое.
Наталья свою ошибку поняла, но не признала, потому что избаловалась за последние дни. Она из принципа отмерила на вертеле пять птичек, и официант снял их двузубой вилкой, поглядывая на Наталью с восхищением.
Птички таяли на языке. Тонких костей не чувствовалось.
— Я там заказал справки в нескольких архивах, — обиженным голосом сказал Гера. — Все должно быть уже готово. Если он в Израиле, его найдут. Здесь люди без вести не пропадают.
Для Натальи само собой разумелось, что журналист говорит о Мишке. Но Паша о Гериных поисках не знал и ревниво надулся из-за того, что у нее с Герой какие-то общие тайны. Наталья подумала, что, пожалуй, заигралась. Не заслужил Паша такого отношения. Хорошо, что журналист уезжает. Вернется — надо будет ему показать, что ей с Пашей и вдвоем хорошо, а третий — лишний.
Подали мясо, вроде нашего шашлыка, но без уксуса и такое перченое, что Наталья, попробовав кусочек, долго сидела с открытым ртом. А потом налегла на грейпфрутовый сок. Соки здесь были не из банок и не из пакетов, а из фруктов.
— Когда у тебя самолет? — деловито спросил журналиста Паша, поглядывая на часы.
— Вечером, — разочаровал его Гера. — Завтрашний день я в архивах, день у нас в резерве, а потом и вам пора собираться.
Сказав про день в резерве, Гера красноречиво посмотрел в Натальину сторону. Было ясно, что этот день он отводит ей на встречу с Мишкой, если, конечно, Мишка найдется. Паша опять ничего не понял и начал тихо злиться, а Гера опять заговорил о Мишке. При этом он темнил всячески, чтобы еще сильнее завести Пашу.
— Не волнуйся, — говорил Гера, хотя Наталья не больно-то волновалась. — Все будет окейчик, разыщем. В конце концов, до Бовина дойдем. Разыщем, как не разыскать!
Паша пытался вставить словечко. Прямо спросить, о ком идет речь, ему не позволяло самолюбие, и он придирался к Гериным словам, нес чепуху полную:
— Окейчик, портвейнчик…
Гера не без основания смотрел на него как на придурка и для контраста солидно рассказывал о своей встрече с Бовиным.
Надо было бы остановить их, но Наталье не хотелось рассказывать Паше о бывшем муже сейчас, при Гере, а выдумать какую-нибудь постороннюю тему она не успела. Паша с журналистом рассорились насмерть. Кто-то из них что-то сказал — Наталья не расслышала, — и оба вдруг замолчали, уставившись друг на друга и тяжело дыша.
— Посмотрим, — угрожающе сказал Гера.
— А что смотреть? Я уже видел. — Паша криво улыбался и говорил через губу. — Мастер художественного слова: языком молоть. А как до дела…
— Зато ты деловой, — оборвал его журналист. — Контракт уже успел подписать?
Паша широким движением смахнул на пол тарелку с мясом; журналист ловко отскочил, ухитрившись не опрокинуть стул, и стоял в борцовской позе, полуприсев и расставив руки.
— Хватит! — крикнула Наталья, и мужчины неожиданно успокоились. Вызвали официанта, расплатились строго пополам и пошли к Пашиной прокатной машине так целеустремленно, как будто успели о чем-то сговориться. Паша на ходу что-то буркнул по-английски.
— Само собой. Не на верблюдах же, — ответил журналист.
— Прекратите! — еще раз прикрикнула на них Наталья, и оба стали заверять, что уже прекратили, что вели себя как петухи, а теперь им стыдно, и прости, Наташа.
Эта их подозрительная дружность Наталье не понравилась, а когда Паша пустил журналиста за руль, она окончательно поняла, что здесь какой-то подвох. Раньше, сколько Гера ни просился поводить машину, Паша ему не позволял, а после ссоры позволил. Это могло означать, что ссора продолжается каким-то непонятным Наталье образом.