— Да вы смотрите! Смотрите! — И он запустил руки в кучу камней — кремушков, халцедонов, отделанных рукой первобытного человека. — Каменный век! Целая мастерская…
Скрёбла, кремни, наконечники стрел лежали прямо на земле под скалой, будто их только вчера оставили неизвестные мастера, хотя прошло уже десять тысяч лет! Вот здесь, у крохотного грота, в одеждах из шкур они сидели, здесь они тёрли камнем по камню…
Василий Григорьевич поднял голову и вдруг на скале на уровне глаз заметил слабые штрихи. Он приподнялся, потёр их ладонью — штрихи проступили сильней; он потёр рукавом тельняшки — и по старому камню помчался дикий верблюд, выбитый рукой древнего охотника!
— Ну что? — Василий Григорьевич повернулся к Вике: — Нет чудес?! — и снова запустил крепкую руку в кучу халцедонов. Здесь их было столько, что можно было вооружить первобытное войско!
К камням босиком бежала Людмила Ивановна. Она взмахнула руками, будто собиралась что-то крикнуть, но её опередил Коля. Без всякого подвоха, искренне и горько он произнёс обычные её слова:
— Не может быть!
Ведь мог же и он, именно он, староста исторического кружка, открыть стоянку древнего человека, возле которой сидел всю ночь! А вместо этого потихоньку помогал Генке печатать следы динозавра…
— Ну, видишь? — сказал Вике ещё раз Василий Григорьевич и высыпал ей в ладонь горсть камней. — А ты говорила!
Но убеждать её больше было не нужно ни в чём. Она и сама хотела в дорогу.
— А как же всё это? — растерялся Коля.
— Сообщим в Академию наук, — сказала Людмила Ивановна.
— Сообщим и зарегистрируем! — подмигнул Генка и похлопал себя по карману, в котором перекатывался камень, одолевший, может быть, миллионы звёздных километров.
— Так что? — сказал Василий Григорьевич Церендоржу, который грыз баранье рёбрышко. — За динозаврами?
— Ф общем, да! Правда, есть ещё одна маленькая останофка, — и он кивнул на Бату. — Целый год отца не фидел…
— О чём речь! — сказал поднырнувший под руку Генка. — Уважать родителей — главный пионерский закон!
Василий Григорьевич хлопнул его слегка по затылку и, польщённый знаком внимания, Генка спросил:
— Собираться?..
— Конечно! — сказал Церендорж. — А следы динозавра пудем забирать?
Генка великодушно махнул рукой:
— Оставим что-нибудь другим экспедициям!
…ПЛЮС ТЫСЯЧА…
«Газик» подбрасывало на колдобинах, попутным ветром в кузов заносило струи горячей пыли, запах стада, шерсть. Но кому до этого было дело!
Участники экспедиции перебирали то подробности землетрясения, то нашествия динозавров, и кузов сотрясали такие взрывы хохота, что казалось, машина вот-вот разлетится, как лимонка.
Но «газик» продолжал бежать возле самых гор, и два человека в тельняшках вглядывались в даль.
Один, сжимая в руке наконечник от стрелы первобытного человека, высматривал в обвалах гор следы древних рек, зигзаги мировых катастроф, а другой просто вглядывался в горизонт, и в глазах у него вспыхивало волнение.
Вика, обняв Светку, перебирала на её ладони халцедоны и слушала, как Генка объяснял Людмиле Ивановне и Церендоржу возможность существования многих цивилизаций. И всё было понятно!
Сидят ночью в пустыне у костра люди — и кажется, никого больше в мире нет. Но стоит пройти десять — двадцать километров — ещё костёр! И ещё люди! А ещё дальше — целый пионерский лагерь. А за ним, дальше — тысячи светящихся городов!
— Ты чего улыбаешься? Не веришь? — Генка вдруг повернулся к Коле.
Но Коля смотрел на дорогу и улыбался чему-то своему: его мысли-облачка бежали вперёд и, кажется, впрягались в одну тележку. Сначала он думал о динозаврах, но потом вспомнил о дороге Чингиза. А тут ещё — на тебе! — прямо на пути и орудия, и рисунок первобытного человека! Облачка сбегались в хороший доклад на заседании исторического кружка.
Правда, рядом с этими облачками его всё время сопровождало ещё одно — генерал Давыдов. И как получится с ним, Коля ещё не знал.
Василий Григорьевич, взглянув на него, сказал:
— Думаешь?
— Ага, — кивнул Коля. И, смущаясь, не улыбнутся ли наивности его рассуждений, сказал: — Интересно! Пока не думаешь, не вспоминаешь историю, едешь вроде бы сам по себе, какой есть, совсем маленький. А подумал, вспомнил — и словно вырос, стал на тысячу лет старше! — Коля улыбнулся, хотя глаза его остались удивлёнными, глубокими. — Вот мне четырнадцать, а подумал, вспомнил историю, и тысяча лет прибавилась. Четырнадцать плюс тысяча — тысяча четырнадцать!
— Ты смотри, как говорит! — поразился Василий Григорьевич.
А Церендорж усмехнулся:
— Так, шутя, и делаются великие выводы.
— В этом-то и дело. — Василий Григорьевич хотел что-то объяснить, но его перебила Светка:
— Это значит, мне почти три тысячи лет?
— Почему же? — спросил Василий Григорьевич.
— Мне двенадцать и Еревану две тысячи семьсот пятьдесят!
— Сопсем старушка, — горько вздохнул Церендорж. И даже Бата захохотал.
— Вот что значит шевелить парусами! — Василий Григорьевич хлопнул Колю по колену. — Помнишь, как у Пушкина:
«Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет…»
А Церендорж сказал:
— Вот что значит иметь хорошие паруса!
Коля улыбнулся. У него и раньше были и паруса, и облака, и коняшки. Только не было рядом хорошего ветерка! И он посмотрел на друзей.
СТАРЫЙ, БЫВАЛЫЙ КАМУШЕК
Может быть, разговор о ветре и парусах потому и затеялся, что по равнине пробежал быстрый ветер, наполнил воздух лёгким молочным запахом, а вместе с ним навстречу опять поплыл протяжный шум, похожий на морской рокот.
Бата на секунду осадил «газик», как осаживают коня, и выглянул в окно:
— Море? — доверчиво спросила Светка.
— Море! — подмигнул Бата, снова пришпорил и вдруг запел по-русски: — «По морям, по волнам…»
Василий Григорьевич чуть слышно подтянул.
Скоро впереди он увидел волны. Они бежали навстречу, вспыхивали на солнце — чёрные, серые, коричневые. Шумело море, полное ржанья, всхрапывания, вскриков — и в сторону «газика» поворачивались тысячи лошадиных голов. Лоснились спины, сверкали нагулянные бока. По всей долине шли табуны, а по бокам на быстрых лошадках скакали люди в тёплых халатах, взмахивали нагайками. Подъезжая к «газику», они вскрикивали:
— О! Бата! Сайн байну!
А впереди уже показались домики, юрты, повозки. Из них выбегали люди и размахивали руками:
— Бата! Бата!
Бата круто повернул за угол невысокого длинного дома и стал у крыльца.
Возле лежавшего на земле верблюжонка сидели на корточках старик и маленькая, вся в косичках, девочка. Старик осматривал верблюжонку сбитую ногу, а девочка, успокаивая малыша, гладила его мягкие губы. Увидев Бату, она быстро поднялась и, широко раскрыв глаза, вскрикнула.
Старик рассмеялся:
— А, Бата! — Вымыл в ведёрке руки и опустил рукава. Он подошёл к сыну, посмотрел в лицо, похлопал по плечу: — Хорошо! — И стал здороваться с гостями.
— Сейчас станет расспрашивать, — улыбаясь, предупредил Бата.
— Как все старики, — сказала Людмила Ивановна.
А Церендорж улыбнулся:
— Обыкновенный старый камушек…
Старик скосил глаза в сторону девочки и моргнул. Бата тоже живо кивнул ей: «Здравствуй». И, обрадованная тем, что на неё обратили внимание, девочка, посмотрев ещё раз на Бату, сорвалась с места.
— Всё растёт, — сказал лукаво старик. — Спрашивает, где Бата.
— Племянница, — объяснил Бата. — Обещал, когда вырастет, взять на Хубсугул и подарить часы.
Приветливо кланяясь, несколько женщин пронесли в дом чан с кумысом, а девочка — дымящееся блюдо с пахучими поурсаками.
Старик похлопал Бату по полосатой спине, кивнул на дверь, и Бата сказал:
— Председатель приглашает.
Едва гости сели за стол, девочка стала быстро разливать в пиалы кумыс, вопросительно поглядывая на Бату. А старик спросил:
— Значит, едете?
— Едем. — сказал Коля.
— А куда?
— За динозаврами, — коротко ответил Генка.
— Как Ефремов? — сказал старик, покачав головой.
Мальчишки переглянулись. Василий Григорьевич, удивлённый не меньше других членов экспедиции, спросил:
— А вы, случайно, не видели Ефремова?
— Случайно, встречал, — сказал отец Баты. — Кто здесь не видел? Здесь вся земля видела Ефремова! Вся земля — Ефремова…
Мальчишки снова переглянулись. «Земля Ефремова»! Это звучало почти как «земля Санникова»!
— Немножко его видел, — сказал старик и, потянувшись через стол, взял старую алюминиевую флягу, постучал по ней. — Вот, — сказал он, — немного сидели у костра, немного пили.
— Так вы с Ефремовым ходили? В экспедицию? — спросил Коля.
— Немного. — улыбнулся отец Баты. — Дорогу показывал.
— К динозаврам?
Старик улыбнулся.
Несколько рук потянулись к фляге, будто на её чёрных боках можно было рассмотреть отблески давнего костра. А Светка, к общему удивлению, протянула:
— Вот это камушек, ничего себе «просто камушек»!
Церендорж усмехнулся и с гордостью сказал:
— Он Сухэ-Батора видел. И Унгерна в плен брал.
— Не может быть! — сказала Людмила Ивановна.
А Коля попросил:
— Так пусть расскажет, а?
— Расскажите, дарга, — попросил Церендорж. — Просят.
Но старик, усмехаясь, потёр седые брови и махнул рукой:
— Долго рассказывать! Всю жизнь! — Он посмотрел на Бату. — Я тогда совсем молодой был. Моложе Баты. Стада пас, охотился. — И весело повторил: — Совсем молодой! — И опять посмотрел на сына.
Маленькая племянница тоже посмотрела на Бату. Бата обнял её, потрепал косички, потом вдруг отстранился, окинул её взглядом, словно хотел сказать:
«Ты почему не растёшь? Такая маленькая! От пола — вот-вот, вершок. Куда же тебе на Хубсугул?»
Девочка быстро отодвинулась, сердито посмотрела на него, поджав губы, и хотела что-то ответить, но в это время старый дарга вздохнул: