Фигурки были похожи на знакомые сувениры, которые увидишь порой и на прилавке. Но нож старого мастера выделывал такие завитки, что из-под него вдруг возникали живые серебристые шерстинки, и через мгновение по живому боку вилась уже целая прядь. Казалось, животные дышат и только на какой-то миг сдержали дыхание. Головы их были повёрнуты кверху, и глаза весело смотрели в небо, будто кого-то, давно знакомого, спрашивали по-свойски: «Ну как там, в небе? Всё в порядке? Хорошо?»
Вся верхняя часть рога изображала могучий вихрь, который возносил над стадами, над юртами, над пустыней какой-то стремительный предмет.
Старик, улыбаясь, поглядывал на гостя и продолжал аккуратно водить ножичком по рогу.
— Василий Григорьевич! — Коля наконец нашёл его и хотел позвать к машине, но, увидев рог, остановился.
За Колей на своей лошадке появилась хмурая Цагцурэн. Она кивнула головой за угол: «Ждут!», потом нагнулась к старику, показала нагайкой сперва на фигурку, потом на Василия Григорьевича: «Подари».
Старик развёл руками: «Кто дарит недоделанную работу?»
Наконец все собрались у машины. Отец Баты протянул Коле конверт, на котором рядом с обратным адресом было написано знакомым почерком: «И. Давыдов», похлопал по тельняшке сына и спросил, поглядывая на солнце — оно было уже высоко:
— Так куда?
— На Байн Дзак! — сказал Церендорж.
— О, Бата знает! — кивнул председатель. — Там динозавры были. — И вдруг, вспомнив, сказал: — Там один шофёр — как Бата — нашёл целую груду яиц!
— Груду? — недоверчиво спросила Людмила Ивановна и вытянула руки, будто держала инкубатор, из которого высовывали на свет головы десятки будущих динозавров.
— Баирта! — закричали ребята.
— Баирта! — закивали старики, замахали руками, и коричневые лица залучились лёгкими морщинами.
Позвенел колокольцем на прощание серебристый верблюд.
Повернулись, как юлы, юрты.
Прошумели морями гобийские табуны.
Бата уже выезжал на каменистую равнину, когда к машине подскакала Цагцурэн, за которой всё бежал верблюжонок. Она нагнулась и отдала Бате бинокль — старый бинокль танкиста Давыдова.
Потом заглянула в машину, протянула какой-то завёрнутый в шерстяную тряпицу предмет Василию Григорьевичу и, махнув плёткой, повернула коня. Но Бата остановил её, снял с запястья часы и положил ей в руку: «Носи!»
Девочка вскинула счастливые глаза, засмеялась и, махнув плёткой, пришпорила коня.
Бата посмотрел вслед, тоже засмеялся:
— Сразу выросла! — и быстро погнал машину.
Тогда и Василий Григорьевич развернул тряпицу и тихо охнул. Это был подарок старого мастера — козий рог.
Весело была повёрнута над пустыней верблюжья голова, по-свойски косил глазом в небо мохнатый гобийский конек. А над юртами, над горами, над Гоби взлетал вверх из завитков козьего рога лёгкий космический корабль.
— Монголия! — сказал Церендорж, постучав пальцем по рогу.
Коля, глядя на него, вдруг улыбнулся тому, что даже на такой древней дороге среди пустыни становятся обычными совсем необыкновенные вещи.
АЛЫЕ СКАЛЫ БАЙН ДЗАКА
Дорога между тем продолжалась. Солнце раскалило плато. Но никаких видений и духов на этот раз в жаркой дымке не было. Лишь маленький бензиновый душок всё ещё приплясывал и раскачивался над радиатором.
А каждому хотелось что-нибудь увидеть: долгожданный Байн Дзак был где-то рядом. И Светка спросила у Баты:
— А можно взять бинокль?
Генка схватил его первым и тут же получил лёгкий подзатыльник. Он повернулся к Светке:
— Ты что?
Но наткнулся на взгляд Людмилы Ивановны.
— Ты думаешь, если ты сын академика, так тебе всюду можно скакать задом наперёд? — сказала Светка.
— Во-первых, подзатыльник не педагогический метод. А во-вторых, откуда ты взяла, что мой отец академик?
— Так ты же сам сказал!
— Ха! В работе — да, академик! А так — шофёр московского такси!
Экипаж весело рассмеялся, а Людмила Ивановна всплеснула руками:
— Ну, это академическое дитя!
«Газик», словно почувствовав на борту ещё одну родственную душу, запрыгал быстрей по горячей равнине. Он, как машина времени, летел из настоящего в прошлое. Из-под колёс бомбочками вылетали камни, шелестели сухие стебли полыни и саксаула да кое-где, глядя вверх, белели мёртвым блеском верблюжьи черепа. Теперь они уже начинали розоветь: в небе появились вечерние перистые облака.
Вика дождалась очереди, посмотрела в бинокль и вздохнула: «Ничего…»
И вдруг среди ровной степи Бага резко повернул руль.
Колёса прошли над краем обрыва. И прямо под боком, справа, покатился вниз бесконечный, как море, откос, а по пескам на дно побежали сизые кустики саксаула…
Солнце быстро погружалось в горизонт. Всё вокруг затлелось: лица, тельняшки Василия Григорьевича и Баты, белые Генкины волосы. А в чёрных волосах Церендоржа вспыхнули зловещие искры.
Алыми стали песок, травы, шевелящиеся насекомые. И камни вдали горели алым холодным светом.
Как будто всё вокруг превращалось в жуткую марсианскую пустыню. Воздух впадины словно наполнился алой влагой…
«Газик» пробежал ещё сотню шагов — и внизу, на дне котловины, вспыхнули и задышали сильным, но умирающим жаром массивные, древние, как ящеры, скалы.
Они поднимались умирающими островами одна к одной и всё ещё выбрасывали изнутри последнее древнее пламя.
— Байн Дзак! — сказал Бата и качнул головой, будто хотел стряхнуть жаркие искры. Но уйти от этого огня было некуда. Весь мир. всё это страшное древнее дно уже тонуло в океане гобийского заката.
Лучи, казалось, пронизывали не воздух, а настоящую воду, заполнившую снова эту глубь. И показалось, что оттуда, из-за этого огненного острова, вот-вот поплывут, потянут вверх гигантские шеи и головы страшные диплодоки, игуанодоны, ящеры.
А Вике почудилось, что там, где около солнца темнеет маленькое облако, раскрывает крылья и всё растёт, растёт оживший каркающий птеродактиль.
— Едем?! — сказал Василий Григорьевич.
Бата показал на обрыв: круто, надо объезжать!
И тогда, отодвинув Церендоржа в сторону, экспедиция бросилась мимо кустов саксаула вниз, к скалам. Впереди ныряла полосатая тельняшка Василия Григорьевича.
БРАТЦЫ! ПОЛУНДРА!
Всех охватила жажда поисков. Этот умирающий островок таинственного мира был начинён костями гигантов. Он был из песков и глин, которые принесла в древнее море гигантская река вместе с телами диплодоков, бронтозавров, анкилозавров! Это сюда опускались грызшие враг врага ящеры!
Конечно, здесь уже бывали экспедиции. Конечно, искали и находили. Но этот песчаный лабиринт был неиссякаем!
Скалы поднимались, как гигантские пылающие угли. Они были изрыты какими-то провалами и пещерами, их разъединяли ущелья, а соединяли маленькие узкие перешейки. И всё пылало, и всё, казалось, было раскалено.
Но это казалось. И песок, и глина древней реки выдыхали последние остатки жизни.
Экспедиция бросилась на поиски.
Людмила Ивановна, водрузив, как женщины Африки, на голову большой полукруглый камень, несла его по узкой тропе. От камня слоями отходила скорлупа. Коля в глубокой расселине выковыривал похожую на позвонок глыбу. А Генка кричал из котлована:
— Ребята! Кажется, черепаха! Гигантская! Вросла! Не вытащить!
Но вот раздался чисто морской крик:
— Братцы! Полундра!
И все члены экспедиции бросились через трешины и канавы.
У самого входа в этот пылающий лабиринт лежал хребет гигантского ящера. Было видно, как динозавр, изогнувшись, опускался на дно. Коричневые тёмные камни изгибались, и в них угадывались настоящие кости. Рядом лежали осколки помельче. Но ведь они тоже принадлежали этому динозавру! Вперёд!
Это было какое-то безумие. Все, надрываясь, тащили кости — берцовые, грудные, черепные. И солнце, и заливающий всё последний алый огонь подгоняли своими лучами: «Берите! Это последние остатки ушедшего невероятного мира!»
Изредка Коля и Светка оглядывались: почему не видно Вики? Но работы хватало всем, и оглядываться было некогда.
НАД УМИРАЮЩЕЙ ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛЕЙ
Пока палеонтологи в азарте разыскивали и тащили кости, Бата потихоньку вёл «газик» по краю древней впадины, в объезд. Напрямик даже на машине времени въезда в древний мир не было.
Церендорж посматривал в бинокль. Он привык к монгольским степям и пустыням, но здесь на этом закате и к нему подкатывало чувство тревоги и тоски. Иногда он, правда, посмеивался: такими весёлыми ему казались искатели древностей.
Но вот он снова поднял бинокль и, вскрикнув: «Ай-я-яй!» — передал его Бате.
Бата посмотрел на скалы, завертел головой и быстро повернул машину вниз, почти напрямую.
Наверху, среди осыпи, на крохотном выступе скалы стояла Вика. А остатки тропы быстро скатывались из-под её ног по склону…
…Вика бежала к пылающему острову вместе со всеми, но не к его подошве, а наверх. Ей хотелось, как утром, взбежать легко, с маху, и окинуть оттуда взглядом весь этот угасающий мир.
Она пробежала ложбинку, по узкому гребню взлетела на тропу. Но уже не радостная лёгкость, а какое-то незнакомое волнение подталкивало её вперёд. Кончиками пальцев она ухватилась за ломкий песчаный выступ, толкнулась по тропе лодочками — раз, два! — и выпрямилась. Прямо перед лицом поднималась багровая песчаная стена.
Вика оглянулась.
Солнце стало тёмно-красным и легло на пустыню. Оно словно специально показывало, как умирают миры и эпохи. Лучи отрывались от него последними пучками, и казалось, на уровне глаз плещет прозрачная алая вода, в которой еле заметно скользят неуловимые тени. Внизу, на дне, колебались последние папоротники и хвощи, а на горизонте медленно разрастались не то облака, не то крылья какой-то огненно-чёрной птицы.
Неожиданно она услышала шорох.
Прямо под ней, метрах в десяти, разваливались на угли потревоженные древние глыбы. Между ними, отрывая камень за камнем, ветвились кровяные, запёкшиеся трещины. И гребень, по которому Вика взбежала, откололся и вдруг рухнул.