царящих там сумерках я едва мог различить ее свод. Там я услышал звук, походивший на шум быстро текущей реки, и стал осторожно продвигаться вперед, освещая дорогу небольшим электрическим фонариком. После того как я некоторое время брел по туннелю во мраке, который едва рассеивал слабый свет моего фонаря, я повернул за угол и оказался в настоящем храме дьяволопок-лонников. Эта пещера показалась мне огромной. Ее освещали факелы толщиной с человеческое бедро, находившиеся в вырубленных нишах. Передо мной возвышался огромный алтарь, высеченный из какого-то алого камня. Он производил зловещее впечатление. Его покрывали темные пятна, а по бокам скалились ряды ухмыляющихся черепов, образовывавших причудливые фигуры. Где-то в темноте этой пещеры, вне мерцающего света факелов, бурлила река. Эта страшная картина настолько испугала меня, что я невольно содрогнулся при мысли о том, какая участь постигнет меня в случае поимки. Но я увидел то, за чем пришел. Вцепившись когтями в золотой брус, вделанный в камень алтаря, передо мной стоял Мелек-Таус! Я ринулся к нему, одним движением схватил и содрал его с насеста — при этом, под скрип петель и болтов, одна из плит пола позади алтаря сдвинулась, открывая находящийся под ней тайник! Когда я заглянул под металлические прутья, защищавшие вход, у меня перехватило дыхание. В свете фонарика перед моим изумленным взором предстали несметные сокровища! В восхищении я смотрел на груды золотых монет, отчеканенных, вероятно, во времена Александра Македонского; сверкающие драгоценные камни — алмазы, рубины, изумруды, сапфиры, топазы, наваленные как попало… Сокровища езидов! Я не стал тратить время на то, чтобы обнаружить, как открывается решетчатая дверь в тайник. И так я уже пробыл в подземелье дольше, чем следовало. Я ухватился за брус, с которого снял Мелек-Тауса, и потянул за него; плита скользнула на место. Я положил Мелек-Тауса в мешок и поспешил назад. И сделал это как раз вовремя. Когда я оказался во внешнем храме, то услышал шаги жреца. Вероятно, мерзкое богопротивное празднество закончилось… Жрец шел по залу. Нас разделял ряд колонн, скрываясь за которыми я смог незамеченным выбраться во двор. Но здесь мне повстречался жрец низшего ранга, который, вероятно что-то заподозрив, осведомился, почему я слоняюсь неподалеку от храма. Я ответил, что хочу покинуть Шейх-Ади и при-шел попрощаться с верховным жрецом, выразить благодарность за ту доброту, которую он проявил ко мне, и так далее, в духе принятой на Востоке цветистой вежливости. Это, похоже, удовлетворило жреца, но моя дурацкая ошибка вновь пробудила в нем подозрения. Поющая храм, чтобы скрыть свою нервозность — не поверю, что человек, увидевший подобное, не начнет нервничать! — я зажег сигарету; затем, не подумав, бросил горящую спичку и затоптал ее ногой. Тут же я заметил, как глаза жреца сузились от сомнений, разгоревшихся с новой силой. Я проклял себя. Огонь для Мелек-Тауса священен, и езидам издревле было запрещено плевать на пламя. Тем паче — топтать его. Ни один восточный человек не допустил бы в Шейх-Ади подобную ошибку. Даже у правоверного мусульманина хватило бы сообразительности поберечься от того, чтобы возбудить ярость езидов… Я поспешил вниз по холму и сделал так, что довольно много езидов увидели, как я отвязываю осла, стоявшего у двери моего жилища, затем, словно бы передумав, я снова привязал его и вошел в хижину. Это спасло мне жизнь. Вскоре после меня появился тот самый жрец, и ему сказали, что я все еще нахожусь у себя в хижине — разве у порога не привязан мой нагруженный осел? Так что жрец немного подождал, на случай, если я выйду — но к тому времени я был далеко… Войдя в хижину, я выскользнул из нее сквозь пролом в задней стене, скрытый густым кустарником. Продравшись сквозь кусты, я спустился по склону, украл первую же попавшуюся лошадь и как безумный помчался прочь… Когда я приехал в Мосул, мои преследователи отставали от меня всего на несколько часов; но моя лошадь пала от усталости на окраине города. В Мосуле я изменил внешность и стал солидным, вызывающим почтение, турецким купцом. Затем я предпринял еще один дерзкий шаг — покинул Мосул ночью и по бездорожью направился в Дамаск. Поступок отчаянный, если учесть неспокойное положение в стране. Но благодаря своей маскировке мне удалось достичь цели… Однако мои преследователи каким-то образом вновь напали на мой след и преследовали меня до самых ворот Дамаска — но тогда я этого не знал. В Дамаске я снова сменил обличье, на этот раз сделавшись самим собой — Эрих Гиртман воскрес. Я полагал, что это совершенно запутает моих врагов. Тогда я не вполне представлял себе натуру езидов — их неослабевающую ненависть, которая гонит их, словно волков, по следу. Бог мой, один буддийский священник скрывался от них тридцать лет, но в конце концов… Так вот, накануне отъезда из Дамаска я обнаружил, что не обманул своих врагов. Вернувшись к своему собственному обличью, я лишь раскрыл им истинную личность человека, которого они преследуют, и это, должно быть, еще сильнее раздуло пламя их ярости, поскольку в Сирии Эриха Гиртмана не слишком любят. Но я укрылся от них — в Дамаске у меня есть друзья… Все-таки я сбил их с толку. Они не могли найти меня. Но некий дамасский купец, мой друг, сообщил мне, что езид, по описанию схожий с низшим жрецом Юрзедом, шныряет по пристаням Бейрута. Они ожидали, что я поспешу в ближайший западный порт, и, поскольку не смогли найти меня в Дамаске, решили ждать моего появления там. Однако я перехитрил их. Я был уверен, что они следят и за остальными портами — Хайфой, Яффой, Эль-Аришем и Порт-Саидом, — а я помчался в Иерусалим. Там я позволил себе небольшую передышку, пока какое-то шестое чувство не подсказало мне, что враги снова рядом. На базаре я увидел езидку, которая пялилась на меня. В ту же ночь я снова бежал. Переодевшись бедуином я, верхом на верблюде помчался на юг. Мои враги следовали за мной по пятам, словно стая горных волков. Господи, что это была за гонка! Я скакал день и ночь… Однажды они оказались настолько близко, что я слышал их верблюдов. Но я ускользнул опять — скорее благодаря удаче, чем умению, — и оказался в маленькой деревушке на берегу Красного моря. Там я снова стал Эрихом Гиртманом и сел пассажиром на грязное арабское суденышко, которое совершало рейсы по морю, занимаясь какими-то темными делами… Этим утром я сошел на берег в Джибути. Я не знал, что ты, Джон Малкэхи, находишься здесь, пока не увидел Али. А когда я говорил с ним… Бог ты мой! В базарной толпе я увидел покрытое шрамами лицо Юрзеда! Не думаю, что он заметил меня — только в этом мне и повезло. Когда же он прошел мимо, я имел глупость шепотом назвать твоему полоумному арабу его имя и занятие. Лицо этого глупца сделалось серым, и он стал переулками удирать от меня. Мне пришлось бежать за ним — потому что мне во что бы то ни стало надо было найти тебя. Готов биться об заклад, что это зрелище привлекло внимание людей, которые расскажут о нем моим врагам.
— Я помогу тебе всем, чем смогу, — сказал я. — Но что ты собираешься делать?
— Найти себе убежище! — воскликнул он. — Я хочу спрятаться там, где меня не смогут найти даже эти ищейки в человеческом облике! Затем я вступлю с ними в переговоры. У меня есть друзья на Востоке, а в руках у меня священный идол. Фанатики готовы дорого заплатить за то, чтобы вернуть его, — и они дорого заплатят! Выкупом за Мелек-Тауса будут все монеты, все слитки серебра, весь золотой песок, все драгоценные камни, которые я видел в тайнике под алтарем!
— Гиртман, ты сошел с ума! — воскликнул я. — Они никогда столько не заплатят!
— Заплатят! — Глаза моего гостя загорелись жадным блеском. — Эта бронзовая птица — их бог, и они должны заполучить его обратно — независимо от цены, которая для этого потребуется. Сначала они попытаются убить. Но я перехитрю их. Я сообразительнее, проворнее и хитрее всех езидов, вместе взятых, и я докажу это!
— Ну, — помедлив, сказал я, — начну с того, что, на мой взгляд, дело это дурно пахнет. Хотя если учесть крайнюю гнусность этого культа… Но и ты ничуть не лучше, поскольку пытаешься использовать темные суеверия, чтобы разбогатеть.
— Твое мнение меня не интересует, — пробурчал с досадой Гиртман. — Я беру то, чего мне хочется, и не позволю встать на моем пути никому… Ты всегда был глупцом, Джон Малкэхи, и в жизни руководствовался странными принципами. Ну, ты, если хочешь, можешь влачить и дальше жалкое существование в нищете и безвестности; я же, Эрих Гиртман, поступлю по-другому. Меня не интересует, что ты думаешь обо мне… Я хочу знать: поможешь ли ты мне выпутаться из этой переделки?
— Да, помогу, — ответил я. — В конце концов, ты — белый человек. По крайней мере, если не душа, то кожа уж точно белая. Кроме того, я перед тобой в долгу. Я обычно выполняю свои обязательства. Что ты хочешь?
— Достань мне какую-нибудь одежду — подойдет что-либо из вещей твоего араба, — тут же ответил он. — Я снова сменю обличье и выскользну из отеля через служебный выход. Вели своему арабу найти мне лошадь и ждать меня с ней за воротами города. Я отправлюсь к разрушенной крепости, что находится в миле от города, и спрячусь там.
— Что? — воскликнул я. — Это безумие! Они найдут тебя и убьют. Оставайся в моих комнатах. Здесь, в городе, ты будешь в безопасности. Мы с Али можем сменять друг друга, стоя на страже.
Он покачал головой.
— Ты не знаешь этих дьяволов. Сотни, а то и тысячи лет они оттачивали свое черное ремесло. Они могут убить человека, не потревожив того, кто спит радом с ним. Они могут сразить человека, находящегося под охраной огромной армии. Нет, они будут искать меня в городе. А я снова одурачу их. Они и не подумают искать меня в старой крепости. Сегодня ночью я проскользну туда и спрячусь. Тебе придется время от времени доставлять мне еду — надо будет соблюдать осторожность. Они, возможно, будут следить за этим отелем — в случае, если смогли проследить меня до него. Прятаться мне придется недолго, скоро в порт должен прийти английский пароход «Нагпур», он запаздывает. Тебе надо будет купить мне билет. Оформи его на свое имя и доставь в доки свои вещи. В последний момент мы поменяемся местами, и я проберусь на борт. А когда я выжму из язычников выкуп, ты получишь значительную его часть.