40. Вся правда о Древнем Карфагене
Новый взгляд на горячечные видения Флобера
Тот, кто открыл для себя фантасмагорический роман Гюстава Флобера «Саламбо» (1862) во впечатлительном возрасте, еще до того, как познакомился с официальной историей Пунических войн, знает, как трудно потом избавиться от навеянных им пьянящих видений обреченной Карфагенской империи. Сенсационный роман о североафриканской державе, соперничавшей с Римом в III веке до н. э., полный реалистичных изображений войны и похоти, немыслимой роскоши и причудливых ритуалов, жестокости и трагедии на грани мелодрамы, получил неоднозначные отзывы критиков, но мгновенно стал бестселлером.
Резко контрастирует со скучающей провинциалкой Эммой Бовари новая героиня Флобера – Саламбо, могущественная верховная жрица экзотического культа. Роковая красавица из Карфагена вдохновила Рахманинова, Мусоргского и Фенелона на создание опер. Мастера арнуво и символизма, Альфонс Муха и Жорж Рошгросс, воспевали ее в своих чувственных картинах, о ней ставили спектакли и снимали немые фильмы. Влияние Саламбо заметно в творчестве романиста Томаса Манна и в эротических зарисовках Родена; она оставила след даже в парижской моде в виде le style Carthaginois, «карфагенского стиля».
Дьявольские рисунки Малона Блейна (чей стиль, пожалуй, можно описать словами «Обри Бердслей под экстези») в роскошно иллюстрированном издании 1927 года с позолоченной тисненой обложкой, которое я изучала в 14 лет, делают захватывающее повествование Флобера еще более живым и рельефным.
Ныне почти забытая, «Саламбо» по-прежнему способна шокировать критиков и продолжает волновать определенную аудиторию. Если вы окажетесь в Тунисе, вы сможете заказать коктейль или забронировать номер повышенной комфортности в отеле Club Salammbo Resort. Или, возможно, вас заинтересует видеоигра «Саламбо: Битва за Карфаген» (2003), созданная отмеченным наградами французским художником-графиком Филиппом Дрюйе. В 2019 году была переиздана трилогия Дрюйе «Саламбо», «Карфаген» и «Мато», написанная в 1980–1986 годах в качестве научно-фантастической интерпретации романа Флобера.
Современные ученые критиковали карфагенскую хронику Флобера, созданную во времена французской колонизации Северной Африки, как переходящую всякие границы империалистическую фантазию, принижающую местные культуры. «Этот калейдоскоп сексуального садизма, исключительной жестокости и отвратительной роскоши раскрывает полный список западноевропейских стереотипов… о развращенном Востоке», – заявляет Ричард Майлз в своей истории Карфагена[40]. Триумф Древнего Рима над Карфагеном послужил историческим оправданием французского господства в Северной Африке, пишет Майлз, а роман «Саламбо» был «самым известным продуктом этого колониального мировоззрения».
Малон Блейн. Иллюстрации к роману Гюстава Флобера «Саламбо». Издание 1927 года. По часовой стрелке начиная слева сверху: жертвоприношение детей Баалу (Молоху); Саламбо проклинает тех, кто нанес оскорбление богине Танит; Саламбо и евнух-жрец богини Танит; «Так умерла Саламбо, дочь Гамилькара»
Несомненно, это так. Однако цели и заслуги Флобера намного глубже и сложнее. Его попытка реконструировать Карфаген, безусловно, выглядит устаревшей и может шокировать человека с современным менталитетом. Но Флобер предпочел сосредоточиться именно на Карфагене, а не на победе Рима. Попытка романиста описать утраченную империю изнутри, возродить древнюю культуру из руин и обломков артефактов, на тысячи лет погребенных в песках Туниса, представить, как выглядел Карфаген сам по себе – без Ганнибала, Рима и Пунических войн, – заслуживает восхищения. История Карфагена, рассказанная через историю его героини, – пример завораживающего фантастического повествования. Кроме того, «Саламбо» поражает как выдающийся образец литературной археологии. Сегодня редко говорят о том, какие солидные научные исследования легли в основу шедевра романтического реализма Флобера.
Прочитав бесстрастную, насыщенную фактами книгу Майлза «Карфаген должен быть разрушен», я вновь обратилась к «Саламбо» Флобера. Я ожидала, что очарование романа померкнет, но вместо этого обнаружила, что меня всецело поглотили лихорадочные видения «просвещенного ориентализма» Флобера. И на этот раз я смогла оценить глубину знакомства автора с греческими и латинскими источниками и степень его осведомленности о результатах французских археологических раскопок Карфагена, начатых Шарлем Бёле в 1850-х годах. Примечательно, что даже рисунки Малона Блейна 1927 года – прозрачное длинное платье и высокий головной убор Саламбо, рогатый шлем финикийского бога Мелькарта, жрецы, приносящие ребенка в жертву Баалу, – были созданы под влиянием карфагенских находок французских археологов.
Флобер приступил к работе над своим древнекарфагенским проектом в 1857 году, после судебного процесса, связанного с обвинением романа «Мадам Бовари» в непристойности. Флобер был оправдан, но его возмутила цензура, которой подвергли роман. Следующие пять лет он посвятил кропотливой подготовке материалов для своего нового замысла. Чтобы реконструировать Карфаген и повседневную жизнь его жителей в 241–238 годах до н. э., Флобер изучал тексты Полибия и многих других античных авторов. По собственным подсчетам, он использовал в работе над романом более ста произведений, включая современные монографии (конечно, с тех пор научные знания о Карфагене значительно продвинулись вперед).
В своем эпическом стремлении рассказать «всю правду» Флобер, известный перфекционист и сторонник реализма, погрузился в изучение тунисской ботаники и естественной истории, местных традиций, геологии и географии. Он искал фотографии Туниса и собирал описания финикийских костюмов, военных укреплений, религиозных обрядов, а также флоры и фауны Северной Африки. Он горячо интересовался артефактами, обнаруженными на археологических площадках Карфагена. В своем кабинете он окружил себя амулетами, наконечниками стрел, медной посудой и статуэтками и другими карфагенскими реликвиями. Наконец, в 1858 году он отправился в Тунис и изучал местную природу, посетил древние руины в Тунисе, Утике, Гиппоне (Бизерта), Сикке (Эль-Кеф) и других местах, впитывая подробности и ощущения, пытаясь войти в контакт с призраками Карфагена.
Поскольку Флобер писал в то время, когда современное научное и археологическое изучение Карфагена только начиналось, он едва ли мог избежать влияния сложившегося за 2000 лет мрачного и зловещего образа могущественной финикийской торговой империи. Но археологи XIX века, в числе прочего, ставили перед собой задачу подтвердить или опровергнуть данные древних письменных источников. Интересно осознавать, что современником Флобера был Генрих Шлиман, который обнаружил и раскопал древнюю Трою. Раскопки в Карфагене как будто подтвердили рассказы древних римлян об их заклятых врагах. Однако современная археология продолжает прояснять и добавлять новые детали в тот образ великой североафриканской империи, который рисуют греческие и римские литературные источники.
За исключением Аристотеля, который восхищался Карфагеном в «Политике»[41], большинство греческих и латинских авторов изображали Карфаген как упадочную, безжалостную, варварскую империю, в полной мере заслуживавшую уничтожения. В I веке до н. э. Вергилий в эпической поэме «Энеида», посвященной основанию Рима, описывает самоубийство карфагенской царицы Дидоны после того, как ее возлюбленный Эней оставил ее, чтобы исполнить свое предназначение и послужить славе Рима. Историк Ливий заверял римлян, что Ганнибал еще маленьким мальчиком поклялся уничтожить Рим. Раннехристианские Отцы Церкви рассказывали полные ужасающих подробностей истории о детях, брошенных в огненную яму в жертву кровожадному карфагенскому богу Баалу. Ганнибал и его дерзкий переход через Альпы на боевых слонах с целью поработить всю Италию стал символом опасности, сохранившейся в римских cris de guerre: «Ганнибал у ворот!» и «Карфаген должен быть разрушен!».
Карфаген научил римлян бояться, и все же римляне предпочитали верить, что сокрушительная победа над Ганнибалом при Заме (202 г. до н. э.) была предназначена им самой судьбой. Несмотря на этот успех, Пунические войны продолжались. После кровавой осады и разграбления Карфагена во время Третьей Пунической войны (150–146 гг. до н. э.) Сципион Эмилиан сжег великолепный город дотла, а 50 000 выживших жителей обратил в рабство. Он намеревался стереть всякую память о Карфагене, оставив его в веках лишь как символ самонадеянной мощи и распутства, ведущих к гибели. Впрочем, то, что он якобы приказал засеять поля Карфагена солью, – современная выдумка, возникшая под влиянием Ветхого Завета.
Примечательно, что Флобер решил проигнорировать знаменитое противостояние с заранее известным концом между Карфагеном и Римом. Вместо того чтобы развернуть свое повествование на фоне Пунических войн, он решил поместить его в рамки малоизвестного внутреннего конфликта, который произошел в Северной Африке во времена детства Ганнибала. После поражения в Первой Пунической войне Карфаген не смог выплатить жалованье своей разношерстной армии наемников, состоявшей из ливийцев, нумидийцев, кочевников и прочих воинов Магриба (Северо-Западной Африки). В 241–238 годах до н. э. произошло восстание наемников, которое возглавил ливиец Мато (Матос) и бывший греческий раб по имени Спендий. Карфагенская знать, в том числе Гамилькар (отец Ганнибала), Ганнон и могущественные евнухи – жрецы Баала, жестоко отомстила восставшим ветеранам. Последовавшее военное противостояние ознаменовалось предательствами, пытками, хаосом, каннибализмом и проявлениями разнообразных бурных страстей, о чем писали греческие и римские историки, имевшие доступ к карфагенским летописям.
Флобер создал свою героиню Саламбо на основе краткого упоминания безымянной дочери Гамилькара, сестры Ганнибала. Реально существовавшего ливийского воина Мато писатель изобразил охваченным безумной любовью к ней. Среди незабываемых сцен романа – чувственная игра Саламбо с гигантским питоном и безумное массовое жертвоприношение карфагенских детей колоссальному бронзовому идолу Молоха (Баала). Мато похищает запретное покрывало карфагенской богини Танит. Он и Саламбо становятся тайными любовниками. И оба погибают мучительной смертью среди варварского великолепия.
Главными источниками для Флобера служили сочинения римских историков Ливия и Полибия – друга Сципиона и очевидца разрушения Карфагена. Помимо этого, Флобер обращался к Геродоту, Ксенофонту, Корнелию Непоту, Прокопию и другим авторам. По вопросам географии и военных укреплений Флобер консультировался с Аппианом и Диодором Сицилийским, о военных хитростях и тактике читал у Элиана. У Плиния, Теофраста и в других источниках он выискивал сведения о религии и магических обрядах Карфагена. Описание легендарного покрывала Танит он позаимствовал у Афинея, а неизгладимый образ невинных младенцев, сожженных в огненной печи Баала, – у Страбона, Цицерона, Плутарха, святого Августина, Евсевия и Тертуллиана. Могу предположить, что домашний питон Саламбо появился из рассказа Валерия Максима, черпавшего сведения у Ливия, о битве римского легиона с чудовищным змеем во время Первой Пунической войны, а также из собственных знаний Флобера о традициях заклинания змей в Северной Африке. Чтобы опровергнуть претензии критиков, ставивших под сомнение историческую достоверность его произведения, Флобер опубликовал к нему подробное библиографическое досье.
Ричард Майлз в своем описании Наемнической войны (конфликта властей Карфагена с наемниками) опирался на те же античные документальные источники, что и Гюстав Флобер. Более того, задача, которую поставил перед собой романист Флобер, – реконструировать подвергшуюся систематическому разрушению древнюю культуру, взяв за основу ее загадочные обломки и исторические документы, написанные ее злейшими врагами, – полностью совпадает с задачей, которую берет на себя историк Майлз. Яркий роман Флобера стал первой современной попыткой реалистично изобразить Карфаген в расцвете славы, а обширное, уравновешенное исследование Майлза на данный момент является наиболее авторитетным научным высказыванием на эту тему. И беллетрист, и историк стремились воскресить независимый Карфаген, познать город за пределами «длинной тени Рима» – и каждый по крупицам собирал все доступные ему свидетельства, чтобы выдвинуть Карфаген в центр внимания.
Описания ужасного насилия у Флобера основаны на сохранившихся исторических отчетах о Наемнической войне. Касаясь в своем произведении чудовищных зверств во время восстания наемников, Майлз также признает, что это была война без всякой пощады, с отвратительной жестокостью, зверскими пытками и кровавыми побоищами. Вторя словам Полибия, Майлз замечает, что эта война «намного превзошла все известные нам войны по части жестокости и пренебрежения принципами». Тем не менее Майлз оценивает описания жестокости карфагенян, встречающиеся у греческих и римских авторов (а также у Флобера), как примеры изображения «Другого» в виде чужака и дикаря. В то время, когда Флобер писал свой роман, так называемая концепция ориентализма еще не подверглась столь глубокому анализу и высмеиванию, как 150 лет спустя. Майлз был вынужден отреагировать на эту концепцию хотя бы в силу времени, но Флобер писал в тот период, когда критиков интересовали совершенно другие вопросы. И выбрать столь порочный эпизод карфагенской истории со стороны Флобера было смелым решением.
Французские рецензенты раскритиковали Флобера за то, что он решил писать о тривиальной стычке между Тунисом и Карфагеном, хотя «всем известно», что единственным значительным событием в истории Карфагенской империи была великая Пуническая война, которую в конечном итоге выиграл Рим. Но выбор Флобера позволил ему представить Карфаген в контексте собственных интересов и в противостоянии с другими североафриканцами, при этом отодвинув Рим и даже Ганнибала на второй план. Историк Майлз, хотя и действует совершенно другими методами, тоже хочет, чтобы мы осознали, как важен Карфаген сам по себе, не сравнивая его с победителем. И все же, в отличие от Флобера, который мог свободно выбирать время и место действия своего повествования, Майлзу как историку не удается избежать постоянных отсылок к Риму и «Западу».
Если не считать археологических артефактов и загадочных надписей, очень немногое из собственной истории Карфагена уцелело после опустошительной мести Рима. Помимо первых французских открытий, нынешнее состояние знаний опирается в основном на британские и американские раскопки Карфагена. Мы знаем, что город возник как североафриканский торговый форпост, основанный финикийцами, когда они начали перемещаться в Западное Средиземноморье под давлением Ассирийской империи. Находки археологов проливают некоторый свет на образ жизни карфагенян. Так, извлеченные из слоя пепла глиняные черепки сообщают нам, что в тот момент, когда Сципион предал город огню, у карфагенян была в моде южноитальянская керамика, расписанная сценами из греческой мифологии. Потрясающий мавзолей Сабрата представляет собой живое сочетание художественных стилей – египетского, греческого и уникального пунического.
Флобер проявлял живой интерес к прибывающим во Францию кораблям, нагруженным пуническими сокровищами, в числе которых была огромная коллекция каменных надписей (сейчас она находится в Лувре и помогает специалистам реконструировать карфагенскую культуру). История о том, как эти ценные артефакты попали к современным ученым, поразительна. В 1878 году французский флагманский корабль «Маджента» взорвался в порту Тулона на Лазурном Берегу. Его драгоценный груз – 2080 стел и надписей из Карфагена – затонул в гавани. В течение 125 лет они оставались под водой. Только в 1994 году французские дайверы и археологи наконец обнаружили место крушения и начали поднимать со дна статуи и таблички с надписями.
Среди этих тысяч памятников были вотивные подношения богу Баалу и богине Танит. Они имеют огромное значение для решения самого острого вопроса о Карфагене, а именно о жертвоприношениях детей аристократов Баалу (или Молоху, от слова mlk, «подношение детей»). Ближневосточная практика молк описана в Ветхом Завете, и многие греческие и римские авторы обвиняли Карфаген в этом жестоком обычае. Действительно ли это была рутинная практика? Или это было лишь отчаянное последнее средство в чрезвычайных ситуациях? По словам историков, жрецы Баала приказали карфагенянам сжечь заживо своих детей, чтобы переломить ход Наемнической войны. В своем романе Флобер предполагает, что юный Ганнибал (его имя означает «Милость Баала») пережил истребление детей, потому что вместо него отец послал к жрецам бедного мальчика. Действительно ли знатные семьи Карфагена заменяли собственных отпрысков детьми бедняков? Здесь Флобер руководствовался тем, что узнал от историка Плутарха.
В 1920-х годах появилось сообщение об ошеломляющем открытии: французские археологи обнаружили среди руин Карфагена тофет (кладбище, или место детских жертвоприношений). Другие тофеты также существовали в финикийских колониях, например, на острове Сардиния. Археологи нашли тысячи урн со сгоревшими останками маленьких детей, каменные таблички с высеченными финикийскими буквами МЛК, надписи с посвящениями сыновей Баалу, а также стелу с изображением жреца, держащего в руках младенца. Все эти находки позволили идентифицировать площадку как тофет. Факты показывают, что спустя сотни лет после того, как жертвоприношения детей на Ближнем Востоке сошли на нет, знать Карфагена продолжала практиковать их, особенно в случаях, когда требовалось предотвратить некое бедствие, причем делала это не тайно, а открыто, с чувством гражданской гордости. Опираясь на археологические данные, Ричард Майлз делает вывод, что от обвинений в жертвоприношениях детей в древнегреческих и римских источниках больше нельзя отмахиваться и списывать их на предвзятость и «антипуническую клевету». Тем не менее разногласия по-прежнему сохраняются, и некоторые ученые все еще спорят о значении найденных свидетельств.
По сообщению римского историка Ливия, отец Ганнибала, держа мальчика над огромной печью Баала, заставил его поклясться, что он посвятит свою жизнь борьбе с римлянами. По какой-то причине Майлз игнорирует данные Ливия, хотя они подтверждают его опирающийся на множество других примеров тезис об исключительно важной роли Карфагена в развитии Рима и становлении его самооценки. Согласно римским преданиям, обе великие державы были основаны в один и тот же год – в 753 году до н. э. Упорно утверждая, что в порочном Карфагене детям с ранних лет прививали вечную ненависть к Риму и брали с них клятву уничтожить Рим, римляне оправдывали свое собственное стремление сокрушить Карфаген как своего самого опасного врага. Но в действительности, как ясно дает понять Майлз и как признавали даже некоторые римляне, Карфаген играл в судьбе Рима слишком большую роль, чтобы о нем можно было просто забыть: Карфаген действительно был «тем точильным камнем, что сообщил остроту величию Рима».
И Рим, и Карфаген осознавали всю важность мифологии, о чем свидетельствует их борьба за присвоение мифического героя Геркулеса (Геракла). Римляне причисляли греческого силача Геркулеса к своим предкам. Его знаменитые подвиги и путешествия по всему Древнему миру, от Кавказа и Скифии до Греции и Италии, и через Северную Африку до Геркулесовых столбов (Гибралтар) отражали собственные имперские амбиции римлян. Согласно греческим мифам, Геракл в своих путешествиях достигал даже Северной Африки и победил великана Антея на территории современного Марокко. Но движущей силой империализма Римской республики были военные вторжения, оккупация, грабежи, рабство и обложение побежденных подданных непосильными налогами. Исследовательские экспедиции сами по себе не имели большой ценности. В Карфагене же такие предприятия, наоборот, высоко ценились, и карфагеняне не раз совершали мирные путешествия вдоль побережья Западной Африки и устанавливали взаимовыгодные торговые отношения с живущими там народами. Поэтому, с точки зрения карфагенян, уподобление странствующего греческого героя Геркулеса богу Мелькарту выглядело вполне естественно. Ганнибал, как искусный пропагандист, сделал дерзкий ход, обескураживший римлян, когда успешно присвоил Геркулеса в качестве собственного покровителя и проводника. К величайшему смятению Рима, завоевательные походы Ганнибала повторяли мифические маршруты морских и сухопутных путешествий Геракла, оправдывая господство карфагенян в Северной Африке, Испании и самой Италии.
Культура Карфагена, реконструированная на основе собственных художественных, архитектурных, археологических и литературных источников, характеризуется необычайным эклектизмом и открытостью для новых идей и влияний. Основавшие Карфаген финикийские мореплаватели изобрели алфавит и весельные военные корабли, господствовавшие на морях в эпоху Античности. Еще в VIII веке до н. э. финикийцы основали колонии в Западном Средиземноморье (Сицилия, Сардиния) и Северной Африке. Они вышли через Геркулесовы столбы в Атлантический океан и заложили на побережье торговый город Гадес (ныне испанский Кадис, где появился гарум – отвратительный римский соус из гнилой рыбы). Карфагеняне усовершенствовали тактику использования слонов в военном деле и разработали новые средства для сражений на море. Как искатели морских приключений карфагеняне не имели себе равных.
Античные источники сообщают о двух карфагенских экспедициях в V веке до н. э. вдоль Атлантического побережья Европы и Западной Африки. Мореплаватель Гимилькон отправился на север и установил контакты с народами Испании, Португалии, Франции, Ирландии и Корнуолла. Экспедиция Ганнона двинулась на юг – флотилия из 65 весельных кораблей везла из Карфагена в Марокко и Мавританию 30 000 мужчин и женщин с припасами – по пути они основывали поселения. Двигаясь на юг мимо Канарских островов, современного Сенегала, Ганы, Нигерии и Габона, исследователи видели множество природных достопримечательностей, необыкновенных животных и новых людей.
Ученые продолжают спорить о целях карфагенских атлантических экспедиций, но представляется очевидным, что их приоритетом была торговля. Поразительный отрывок у Геродота (около 460 г. до н. э.) подробно описывает уникальную систему бартера, основанного на взаимном доверии и справедливом обмене, разработанную карфагенянами для облегчения торговли с западноафриканскими племенами. Прибыв на эту землю, пишет Геродот, карфагеняне «выгружают свои товары на берег и складывают в ряд. Потом опять садятся на корабли и разводят сигнальный дым. Местные же жители, завидев дым, приходят к морю, кладут золото за товары и затем уходят. Тогда карфагеняне опять высаживаются на берег для проверки: если они решат, что количество золота равноценно товарам, то берут золото и уезжают. Если же золота, по их мнению, недостаточно, то купцы опять садятся на корабли и ожидают. Туземцы тогда вновь выходят на берег и прибавляют золота, пока купцы не удовлетворятся». При этом, замечает Геродот, «они не обманывают друг друга: купцы не прикасаются к золоту, пока оно неравноценно товарам, так же как и туземцы не уносят товаров, пока те не возьмут золота»[42].
Справедливые отношения Карфагена с местным населением резко контрастируют с силовой политикой Рима, основанной на грабежах и порабощении. Карфаген создал своего рода золотой эталон сотрудничества между финикийцами, греками и коренными народами. Непримиримая древняя ненависть между Карфагеном и Римом возникла из-за глубоких культурных различий, усиленных едкой пропагандой в сочетании с нетерпимостью Рима и его нежеланием мирно сосуществовать с могущественным соперником, и реакцией Карфагена на эту нетерпимость.
Как замечает Майлз, хорошее представление о глубине разделяющей Рим и Карфаген пропасти дает символизм огня у обеих культур. Римляне воспринимали огонь как негативную, разрушительную силу – отсюда решение Сципиона уничтожить Карфаген в пламени. По иронии судьбы, в верованиях финикийцев огонь был восстанавливающим, очищающим, необходимым для возрождения. Заметим, что жертвы, принесенные Баалу, сжигали в огромной печи. Наследие Карфагена пронизано неизбывной иронией. Доказывая собственное величие, римлянам приходилось постоянно обращаться к памяти сожженного ими города. Память о легендарной Карфагенской империи продолжала теплиться еще более 2000 лет. Пригласить читателей приблизиться к Карфагену настолько, чтобы они могли сами оценить его блеск и великолепие, – вот чего на самом деле хотели литератор Флобер и историк Майлз, добивавшиеся этого разными способами и в разное время.
Желая глубже понять сложные легенды и ускользающие реалии Карфагена, мы многое почерпнем как у историка, так и у литератора. Можно даже сказать, что благодаря Майлзу и его строгому научному исследованию-противоядию теперь можно без опаски предаваться тайному удовольствию, заново открывая собравшее свою долю критики историко-фантастическое произведение Флобера. Листая страницы «Саламбо», проницательный читатель оценит, как смело Флобер играет с греко-римским ориентализмом, одновременно принимая и уклоняясь от него, и наверняка уловит в повествовании отголоски того страха и трепета, которые Карфаген внушал римлянам. Хладнокровный анализ Майлза нейтрализует ядовитые туманы, долгое время окутывавшие Карфаген, и очищает запятнанную репутацию противника Рима. Единственная дилемма при этом – какую книгу прочитать первой: яд или противоядие?