Между тем алмаз Великий Могол попал на туркестанский базар, где был в конце концов куплен армянским торговцем, который отправил его в развивающийся мировой центр алмазного рынка в Амстердаме. Здесь его приобрел граф Орлов, лихой русский аристократ и любовник Екатерины Великой. После возвращения в Санкт-Петербург Орлов обнаружил, что его вытеснил из кровати Екатерины его соперник Потемкин, и за время его отсутствия семья Орловых потеряла положение при дворе. Граф Орлов подарил Екатерине драгоценный камень в день ее именин, надеясь на благосклонность, но хотя алмаз и оказался в результате в скипетре Екатерины, Орлову не удалось ни на шаг приблизиться к ее спальне. Наделав массу долгов из-за покупки камня, граф наконец понял, что потерпел крах, и закончил дни в психиатрической лечебнице[116]. Драгоценность теперь выставлена в Кремле, среди других драгоценностей русских монархов[117].
Кох-и-Нур и его «брат», Рубин Тимура, остались у Ахмад-хана Абдали. Оба камня были в его браслете в Кандагаре, когда Абдали взошел на трон, чтобы со временем создать новую страну, и домом для Кох-и-Нура в следующие семьдесят лет стал Афганистан.
Глава 4Дуррани: Кох-и-Нур в Афганистане
Ахмад-хан знал, что враги-персы будут его преследовать, когда он бежал от всплеска насилия и хаоса из лагеря Надир-шаха с Кох-и-Нуром. Поэтому он принял меры предосторожности: сбил со следа 10 000 преследователей, отправив небольшой диверсионный отряд в сторону Герата, а сам направился в Кандагар вместе с основной массой войск. Персы попались на уловку, и Ахмад-хан оказался в безопасности на землях своего племени, даже не вступив в бой. Кох-и-Нур, закрепленный у него на руке, был в целости и сохранности.
Удача сопутствовала ему и дальше. Караван, груженный огромным количеством золота, драгоценных камней и сокровищ для оплаты войска Надир-шаха, только что прибыл в Кандагар, вероятно, под охраной родственников Абдали Ахмад-хана. Он захватил груз и сразу же пустил его в дело, чтобы приобрести союзников и влияние. В течение нескольких месяцев на большой джирге, или собрании кланов, проходившем у мавзолея Шер-Сурх возле Кандагара в июле 1747 года, двадцатичетырехлетний Ахмад-хан был избран верховным вождем, причем не только собственного клана Абдали, но и всех афганских племен. Затем уважаемый святой человек – суфий – положил несколько колосьев ячменя в тюрбан Ахмад-хана, провозгласив его падишахом, Дурр-и-Дурран-императором и Жемчужиной Жемчужин[118]. С этого момента Ахмад-хан Абдали стал известен как Ахмад-шах Дуррани.
Первым делом Ахмад-шах завоевал Кабул и Герат. Затем он повернул на юг, стремясь, как и его герой Надир-шах, наполнить сокровищницу награбленным богатством Индостана. Он захватил Лахор, Мултан и Западный Пенджаб, разрушил самые священные храмы сикхов в Амритсаре и раздвинул южные границы своей империи до побережья Синда и до великого мавзолея в Сирхинде в Пенджабе. Также он вторгся в Кашмир и захватил его.
По словам востоковеда и дипломата Ост-Индской компании Маунтстюарта Элфинстона, «для того, чтобы консолидировать власть внутри страны, он рассчитывал в значительной степени на эффект от внешних войн. Если они были успешны, победы способствовали росту его репутации как правителя, а завоевания давали ему необходимые средства для поддержания армии и привлечения афганских вождей милостями и наградами; даже те племена, подчинение которых потребовало бы значительных усилий, присоединялись к нему в надежде на поживу. В процессе создания государственного устройства он ориентировался на персидскую модель. Организация двора, государственные чиновники, устройство армии и притязания на корону были точно такими же, как у Надир-шаха»[119].
Как и Надир-шах, Ахмад-шах Дуррани разграбил Дели и устроил в нем резню, оставив город в еще худшем состоянии, чем это сделали персы. Дели, по-прежнему самый богатый город в Азии, оправился от визита Надир-шаха лишь через несколько лет. Понадобилось полвека, чтобы он восстановился после грабежа Ахмад-шаха. Поэт Мир сбежал из Дели при первом приближении войск Абдали. Когда поэт вернулся несколько месяцев спустя, то нашел великую столицу разоренной и обезлюдевшей. Он писал: «Что я могу сказать о негодных мальчишках на базаре, когда исчез сам базар? Красивые молодые люди умерли, благочестивые старики скончались. Дворцы в руинах, улицы лежат под обломками…
Внезапно я очутился в квартале, где когда-то жил, собирал друзей и читал стихи, где я жил любовью и часто плакал по ночам. Теперь здесь нет ни одного знакомого лица, нет тех, с кем я мог бы переживать счастливые моменты. Базар стал местом запустения, а переулок – дикой тропой. На каждом шагу я проливал слезы и изучал уроки смерти. Чем дальше я шел, тем больше приходил в замешательство. Я не мог узнать свой квартал или дом… Дома развалились. Стены обрушились. Странноприимные дома лишились суфиев. В тавернах не было гуляк. Кругом простиралась лишь пустыня. Я стоял и смотрел в изумлении и ужасе. Я поклялся, что больше никогда не вернусь в свой город»[120].
После восьми последовательных и все более глубоких рейдов на равнины Северной Индии Ахмад-шах наконец сокрушил массы кавалерии Маратхской конфедерации в битве при Панипате 17 января 1761 года, оставив на поле боя десятки тысяч погибших. Это была его величайшая победа: Ахмад-шах вместе с могольскими союзниками с шестидесятитысячной армией победил 45 000 маратхов. Битва разворачивалась на фронте длиной в семь миль. Она началась с канонады, продолжавшейся до полудня. Где-то в половине второго многие маратхи, не евшие в течение дня, разъехались в поисках еды, и их ряды дрогнули. В течение второй половины дня многочисленные афганские вертлюжные пушки и череда блестящих кавалерийских атак выкосили маратхскую кавалерию. К вечеру пали около 28 000 маратхов, и среди них генерал Садашива Рао и сын главы конфедерации маратхов, пешвы.
На следующий день Ахмад-шах триумфально посетил суфийское святилище в Сирхинде со сверкающим Кох-и-Нуром на руке[121]. Он одержал сокрушительную победу, окончательно покончив с мечтой о создании независимой империи маратхов, которая могла бы заменить империю Моголов. В долговременной перспективе это создало вакуум власти, отдавший Индию на милость армий Ост-Индской компании. В краткосрочной перспективе тем не менее это сделало Ахмад-шаха непревзойденным военачальником своего времени. На пике развития его империя Дуррани расширилась далеко за пределы современного Афганского государства и простиралась от Нишапура в Иране до Сирхинда и включала Афганистан, Кашмир, Пенджаб и Синд. После османов это была самая большая мусульманская империя второй половины XVIII века. Хотя Индия находилась в его власти, Ахмад-шах никогда не пытался занять место Моголов, и его взгляд всегда был устремлен на горы Гиндукуша. Ахмад-шаху, который был не только воином, но и поэтом, было ясно, где пребывало его сердце:
Какие бы страны я ни завоевывал в мире,
Я никогда не забуду твои прекрасные сады.
Когда я вспоминаю вершины твоих прекрасных гор,
Я забываю о величии трона в Дели[122].
Немногим владельцам Кох-и-Нура удалось прожить счастливую жизнь, и пусть Ахмад-шах редко проигрывал битвы, его в конце концов победил враг, который был страшней любой армии. С самого начала правления лицо Ахмад-шаха было изъедено тем, что афганские источники называют «гангренозной язвой» – возможно, проказой, сифилисом или какой-то формой опухоли. Когда он одержал величайшую победу в Панипате, болезнь уже уничтожила нос Ахмад-шаха, и на его место прикрепили украшенную алмазами имитацию. Когда же его армия разрослась до орды в 120 000 человек и по мере того как империя Ахмад-шаха расширялась, опухоль, разъедающая мозг, распространилась на грудь и горло и вывела из строя его конечности. Правитель искал исцеление у суфийских святынь, консультировался как с мусульманскими хакимами, лечившими по системе юнани, так с индуистскими святыми людьми, но нигде не нашел исцеления, которого жаждал.
Можно заметить всплеск растущего отчаяния Ахмад-шаха в середине 1760-х годов – в описании путешествия странствующего индийского праведника по имени Пурн Пури. Пури, поклявшийся держать одну руку поднятой всю оставшуюся жизнь, во время паломничества в Афганистан вместе со своими спутниками столкнулся с тридцатитысячной армией Ахмад-шаха возле Газни. У садху (аскетов) была причина для опасений, так как Ахмад-шах уничтожил как индуистские храмы в Матхуре, так и сикхские святилища в Амритсаре, поэтому они сели на землю, чтобы дать армии пройти, оставаясь, насколько это возможно, незаметными. Ахмад-шах, однако, заметил их и в тот же вечер послал за ними.
Пурн Пури писал: «(Шаха) в течение некоторого времени беспокоила язва в носу, поэтому он сказал мне: «Факир! Ты являешься уроженцем Индии. Ты знаешь лекарство от этой болезни?» Я ответил, что не знаком ни с одним средством, способным удалить причиненное Господом и добавил: «Вспомни, о, король! С тех пор как у тебя появилась эта язва, ты сидишь на троне». Мое утверждение король одобрил, поскольку знал – это правда. Потом он обратился к своему министру, шаху Вулли-хану, и произнес:
«Пусть факиров посадят на слонов, направляющихся в Герат, и пусть дадут письменные приказы, чтобы в каждой деревне, где они могут остановиться, их снабжали провизией, пока путники не достигнут Герата»[123].
По мере ухудшения здоровья Ахмад-шаха империя Дуррани начала проявлять первые признаки распада. Сикхи, которых он неоднократно побеждал, но никогда не мог усмирить, шли по пятам армии Ахмад-шаха во время его последнего отступления из Индии в 1767 году, и пока Ахмад-шах поднимался по Хайберу, захватили величайшую крепость в Пенджабе, Рохтас, и взяли под контроль земли к северу до самого Равалпинди.