[155], Дашары[156] и других больших праздников, и всегда демонстрировался важным гостям, особенно британским офицерам, посещавшим его двор. Ранджит Сингх брал Кох-и-Нур, куда бы ни ехал – в Мултан, Пешавар и другие места»[157].
Вскоре после этого Ранджит вновь обратился к старым владельцам алмаза, чтобы попытаться еще раз оценить его реальную стоимость. Вафа Бегум сказала ему: «Если сильный человек бросит четыре камня, по одному в каждую из сторон света – Север, Юг, Восток и Запад, и пятый камень – вертикально, и пространство между ними будет заполнено золотом и драгоценными камнями, то они не будут равны цене Кох-и-Нура». Тем временем Шуджа-шах на тот же вопрос ответил: «Добрая удача, ибо те, кто им обладал до сих пор, обрели ее, одолев своих врагов»[158].
До конца жизни Ранджит Сингх беспокоился, что Кох-и-Нур могут украсть. Правителя особенно беспокоило, что «вкушая свой любимый и крепкий напиток, чем он занимался по обыкновению в случаях большой радости, и, ощущая, что чувства быстро поддаются его пьянящему воздействию, он проявлял значительную тревогу за безопасность Кох-и-Нура, поскольку раньше, когда Ранджит Сингх предавался удовольствию тем же манером, у него уже украли один драгоценный камень»[159].
Если правитель не носил Кох-и-Нур, то прятал драгоценный камень в тщательно охраняемой сокровищнице в неприступной крепости Гобиндгарх. Он разработал сложный режим безопасности во время перемещения алмаза с места на место. Собирали сорок верблюдов с одинаковыми вьюками, держа в тайне, какое из животных на самом деле везло алмаз, хотя неизменно его размещали на первом верблюде, сразу за охраной. В другое время камень находился под усиленной охраной в сокровищнице Гобиндгарха, или тошахане[160].
Тем временем государство Ранджита Сингха продолжало процветать и расширяться. Махараджа в полной мере воспользовался возможностью, предоставленной афганской гражданской войной, чтобы присоединить почти все земли империи Дуррани между Индом и Хайберским перевалом, завоевав Пешавар в 1818 году и Кашмир год спустя. В то же время он выстроил удивительно богатое, сильное, централизованное и жестко управляемое сикхское государство, весьма великодушно относясь к побежденным вождям и вовлекая их в свою политическую систему. Помимо создания замечательной армии, Ранджит также модернизировал бюрократический аппарат, сбалансировал доходы, проводил грамотную аграрную политику и создал внушительную разведывательную сеть.
На пике развития королевство Пенджаб и его провинция Кашмир насчитывали около тринадцати миллионов жителей, и Ранджит Сингх, кажется, был среди них чрезвычайно популярен: он был доступен для самых скромных просителей; он в целом уважал убеждения тех, кто не исповедовал сикхизм, посещал мусульманские суфийские святыни и отмечал индуистские праздники. Ранджита Сингха уважали за его снисходительность и отвращение к кровопролитиям, что отмечали многие посетители двора, и это резко отличало его от большинства предшественников из могольской, персидской и афганской династий. Как признавала Эмили Иден, сестра британского генерал-губернатора лорда Окленда: «Он – старый пьяница-транжира, ни больше ни меньше. Однако он сумел стать великим королем; он победил множество могущественных врагов; как правитель он удивительно справедлив; Ранджит Сингх дисциплинировал большую армию; он почти никогда не отнимает жизнь, что удивительно для деспота; и чрезвычайно любим своим народом»[161].
Эмили Иден не была одинока в восхищении Ранджитом Сингхом. Британцы в целом хорошо с ним ладили, но никогда не забывали, что его армия была последней военной силой в Индии, которая могла противостоять Ост-Индской компании на поле боя: к 1830-м годам компания разместила вдоль границы с Пенджабом почти половину бенгальской армии, в общей сложности более 39 000 солдат.
Французский путешественник Виктор Жакмон нарисовал откровенный портрет махараджи тех времен. Как и Эмили Иден, он изобразил Ранджита Сингха хитрым, умным и очаровательным старым жуликом – столь же бесчестным в своих личных привычках, сколь и восхитительным в своих публичных добродетелях. «Ранджит Сингх – старый лис, – писал он, – по сравнению с которым самые хитрые из наших дипломатов просто невинные дети». Жакмон описал несколько своих встреч с махараджей. «Разговор с ним – полный кошмар, – писал Виктор Жакмон. – Он практически первый любознательный индиец, которого я видел, но его любопытство компенсирует апатию всей нации. Он задал мне сто тысяч вопросов об Индии, англичанах, Европе, Бонапарте, мире в целом и о мире загробном, об аде и рае, о душе, Боге, дьяволе и еще тысяче других вещей». Ранджит Сингх сожалел прежде всего о том, что «женщины теперь доставляют ему не больше удовольствия, чем цветы в саду»[162].
«Чтобы показать мне причину своего расстройства, вчера, на виду всего его двора – то есть на открытой местности, на красивом персидском ковре, где мы присели в окружении нескольких тысяч солдат – старый повеса послал за пятью молодыми девушками из сераля, приказал им сесть передо мной и с улыбкой спросил, что я думаю о них. Я сказал со всей искренностью, что считаю их очень красивыми, и это не было и десятой частью того, что я действительно думал…
Впрочем, этот образцовый правитель далеко не святой. Он не заботится ни о законе, ни о порядочности, но он не жесток. Ранджит Сингх приказывает отрезать опасным преступникам носы, уши или руки, но никогда не отнимает жизнь. Он чрезвычайно храбр, и хотя добился успеха в своих военных кампаниях, но превратился в абсолютного властителя Пенджаба и Кашмира в первую очередь договорами и хитрыми переговорами. Он также бесстыдный мошенник, который щеголяет пороками наподобие Генриха III… Ранджит часто демонстрирует свою особу добрым людям Лахора, предаваясь с мусульманской проституткой утехам на спине слона».
Чуть позже британский путешественник и шпион Александр Бернс прибыл в Лахор и был столь же покорен Ранджитом, как и Жакмон; они быстро стали хорошими друзьями. «Ничто не может превзойти приветливость махараджи, – писал Бернс. – Он непрерывно разговаривал со мной в течение полутора часов, пока длилась аудиенция». Ранджит вовлек его в хоровод развлечений: танцы девушек, охота на оленей, посещение памятников и пиры. Бернс даже попробовал немного домашнего адского зелья Ранджита Сингха – гремучий дистиллят спирта-сырца, дробленого жемчуга, мускуса, опиума, мясного соуса и специй. Двух стаканов обычно хватало, чтобы вырубить самого закаленного британского пьяницу, но Ранджит рекомендовал Бернсу напиток как лекарство от дизентерии. Бернс и Ранджит, шотландец и сикх – оба, как выяснилось, наслаждались «огненной водой». «Ранджит Сингх во всех отношениях неординарная личность, – писал Бернс. – Я слышал от его французских офицеров, что ему нет равных от Константинополя до Индии»[163].
На заключительном ужине Ранджит согласился показать Бернсу Кох-и-Нур. «Нельзя, – писал Бернс, – представить ничего великолепнее этого камня; он чистейшей воды, размером примерно в пол-яйца, весом около 3 1/2 рупии, и если оценивать такое сокровище, то мне сообщили, что оно стоит 3 1/2 миллиона»[164].
Нельзя, – писал Бернс, – представить ничего великолепнее этого камня; он чистейшей воды, размером примерно в пол-яйца, весом около 3 1/2 рупии, и если оценивать такое сокровище, то мне сообщили, что оно стоит 3 1/2 миллиона.
После отъезда Бернса, 17 августа 1835 года, у Ранджита случился первый сильный инсульт, который повлек за собой частичный паралич лица и правой стороны тела; махараджа не мог говорить в течение многих часов. Присутствовавший там врач свидетельствовал:
«Махараджа, который обильно потел, удалился отдохнуть в комнате, где была свободная циркуляция воздуха. Посреди ночи он внезапно проснулся и не смог пошевелить языком, рот правителя сильно искривился. Его слуг встревожили эти симптомы, и Факир Азизуддин [его личный врач] прописал ему различные снадобья. В результате артикуляция Махараджи немного восстановилась. Его здоровье также претерпело заметные изменения: потеря аппетита, некоторая тяжесть в голове, горящие ладони рук и ступни; жажда, часто острая, общее уныние и упадок духа»[165].
Немецкий путешественник барон Хюгель, который встречался с Ранджитом Сингхом в 1836 году, записал свои впечатления о нем – о человеке, пораженном болезнью, чья речь была настолько сильно повреждена инсультом, что его было почти невозможно понять. Ранджит Сингх сказал путешественнику: «Я начинаю чувствовать себя старым. Я совершенно изнурен». Следующий инсульт произошел в 1837 году, на шесть месяцев парализовав правую часть тела правителя и вынудив его общаться знаками. Факир Азизуддин стал экспертом в понимании и интерпретации бормотания государя. Он приближал ухо ко рту Ранджита и если понимал, то говорил “Эйш, эйш”. Если же не понимал, то качал головой и бормотал “Нами фахман” (я не понимаю)»[166].
Маневры Великой игры – стратегического, экономического и политического соперничества между Великобританией и Россией, которое к тому моменту усиливалось в течение уже двух десятилетий – продолжались и в конце 1830-х годов, и Бернс сыграл ведущую роль сначала в подогревании, а потом в сдерживании британских опасений насчет российского вторжения в Афганистан. В 1838 году в ответ на распространяющиеся слухи о российском продвижении Ост-Индская компания привела в действие амбициозный план по вторжению в Афганистан – страну, не имевшую общей границы с территориями Компании. Новый генерал-губернатор Компании, лорд Окленд, начал переговоры с Ранджитом Сингхом, пытаясь вовлечь его в еще более тесный альянс и уговорить его участвовать в совместном англо-сикхском вторжении в Хайбер, – то есть в том, чему Ранджит публично аплодировал, а на самом деле тщательно избегал. Земли Компании, которые бы окружили его владения с севера и востока – последнее, чего бы он хотел. При этом Ранджит Сингх не желал вступать в конфликт с британскими союзниками, поэтому не мог публично выступать против планов Компании.