[295]. Легендарный Кох-и-Нур сверкал, как третий глаз.
Работа над диадемой шла в течение двенадцати месяцев до того, как махараджа сделал свой знаковый жест и лично передал алмаз королеве Виктории, и это свидетельствует о том, что она была полна решимости сохранить и носить Кох-и-Нур, несмотря на чувство вины из-за способа, каким был получен драгоценный камень, и на возможную реакцию Далипа.
Если ознакомиться со счетом, который Garrard выставил за диадему, можно не только узнать ее стоимость, но и представить, с каким мастерством она была сделана: «Установка камней в блестящей королевской тиаре, состоящей из четырех мальтийских крестов и четырех геральдических лилий с венцом из двух перекрещенных алмазных рядов, включающих большие алмазы и маленькие крестики. Большие кресты и четыре геральдические лилии могут быть сняты по желанию с венца, к которому они прикреплены двойными пружинами и гнездами, а подвижные стержни и крючки при необходимости позволят сформировать из них брошь»[296].
И корону, и брошь сконструировали исключительно для демонстрации достоинств недавно переограненного Кох-и-Нура. Упомянутые «пружины и гнезда» – искусно спроектированные застежки, достаточно прочные, чтобы надежно удерживать Кох-и-Нур, но достаточно «умные», чтобы освобождать механизм, когда королева хотела перенести алмаз в брошь. Согласно бумагам Garrard, в диадему было вставлено «2203 алмаза бриллиантовой огранки» и «662 алмаза огранки роза», приумножавшие красоту Кох-и-Нура. Цена и происхождение этих крошечных камней не были уточнены, но предполагалось, что их предоставил дворец или их извлекли из уже существующих драгоценностей короны. Гора Света Далипа Сингха нашла новый дом в одной из самых красивых корон в Европе.
Несмотря на солидный вес и ценность сокровища, королева Виктория вальсировала с императором Наполеоном III в Версале до раннего утра.
Шесть лет спустя, в конце 1861 года, на королеву Викторию обрушилась трагедия, превратившая Париж в забытый сон. В возрасте сорока двух лет принц Альберт заразился тифом и после нескольких недель страданий умер в Голубой гостиной Виндзорского замка рядом с безутешной женой и пятерыми из его девяти детей.
Со смертью Альберта королева Виктория потеряла не только консорта, но любимого человека и лучшего друга. Без Альберта, казалось, из ее жизни ушли все краски. Она скрылась от мира и погрузилась в отчаяние. Слугам поручили убрать ее изысканные наряды и драгоценности, потому что она не могла представить, что когда-нибудь снова их наденет. Вместо них Виктория надела простое черное платье с белой креповой отделкой и на своей сорокадвухлетней голове носила вдовий чепец. Она одевалась так вплоть до своего последнего дня жизни.
Горе Виктории не уменьшилось со временем, что мешало ей исполнять свои королевские обязанности. Пока был жив Альберт, она, как и каждый предшествовавший монарх, обязана была присутствовать на церемонии открытия парламента в Вестминстере. Это мероприятие ознаменовывало начало парламентского года в Великобритании. Старинные ритуалы выполняются до сих пор с большой помпой. До потери мужа Виктория с удовольствием участвовала в этих церемониях и ритуалах. В назначенный день государственная карета в черно-сине-золотых тонах, запряженная четырьмя лошадьми, отправлялась в Вестминстер в сопровождении эскорта конной гвардии в украшенных золотым шитьем мундирах. Маршевая музыка задавала лошадям и солдатам ритм, когда процессия проезжала по улицам Лондона, а ликующие подданные приветствовали ее на всем протяжении маршрута. Открытие парламента было шансом монарха показать уважение к парламентской демократии и давало шанс его народу показать любовь к королеве.
Когда Виктория появилась в парламенте, лишь одна драгоценность выделялась на фоне ее вдовьего черного наряда – Кох-и-Нур, приколотый наверху ее орденской ленты, безмолвно демонстрирующий силу и влияние британского монарха.
После смерти Альберта Виктория не могла выполнять эту задачу. Ее министры предупреждали, что длительное отсутствие королевы может привести к тому, что подданные почувствуют себя брошенными; это может даже заронить мысли о том, что монархия как институт уже устарела. Виктория игнорировала мольбы министров. После трех лет ее отсутствия на публике появилась широко распространенная версия, что она сошла с ума от горя. Стало известно, что комнаты принца Альберта содержались в том же порядке, как и при его жизни. Поговаривали, что слуги все еще приносили каждый день горячую воду в его комнату для утреннего бритья, которого никогда уже не будет.
На протяжении пяти долгих лет Виктория жила в уединении, и только в 1866 году она стряхнула свою депрессию. Когда королева окончательно согласилась занять свое место в парламенте, она дала понять, что совершенно этому не рада, и представила список условий, обсуждение которых не предполагалось. Не должно было быть никаких фанфар и пышных зрелищ. Не должно быть разукрашенной кареты, королевских одежд и короны. Королева будет носить головной убор вдовы, длинное черное платье и вуаль. Она не произнесет речь монарха лично, а просто кивнет лорду-канцлеру, который затем прочтет ее от ее имени.
Когда Виктория появилась в парламенте, лишь одна драгоценность выделялась на фоне ее вдовьего черного наряда – Кох-и-Нур, приколотый наверху ее орденской ленты, безмолвно демонстрирующий силу и влияние британского монарха. Алмаз мог раньше украшать самых грозных в мире властителей, но теперь он, как и большинство их владений, принадлежал королеве Виктории.
Далип Сингх тоже, похоже, пробуждался от транса. С того момента, как он прибыл в Англию, Далип верил, что Виктория была ему другом, и даже больше, чем другом, – приемной матерью. Он прожил почти семь лет как английский аристократ, его приглашали на все важные вечеринки, был дружен с самыми могущественными людьми в королевстве. Однако, когда молодому человеку исполнился 21 год, Далип задумался о своей настоящей матери.
Рани Джиндан чахла в непальском изгнании – фактически в тюрьме, и годы ее не пощадили. Джиндан резко постарела. Она похудела и постепенно слепла. Министерство по делам Индии и дворцовые чиновники приложили все усилия, чтобы оградить махараджу от печальных известий о состоянии матери, но в 1860 году тревожные слухи просочились и к нему. Возможно, зная, что его новые друзья этого не одобрят, Далип попытался связаться с матерью тайно, посылая письмо через доверенного слугу.
Британцы, перехватив письмо, оказались в затруднении. Могут ли они запретить сыну разговаривать с матерью? Махараджа был одним из фаворитов королевы Виктории. Он не совершал никакого преступления. Должен ли он страдать, потому что его мать являлась проблемой много лет назад?
После всплеска дипломатической суеты британцы решили, что мало что могли сделать для того, чтобы помешать Далипу восстановить контакты с Джиндан. Хотя они не могли этого предотвратить, но могли контролировать. Далипу Сингху дали разрешение поехать в Индию, чтобы встретиться с матерью, впервые с тех пор, как ее заточили в башню. С большой осторожностью власти выбрали для встречи место как можно дальше от Пенджаба. Spence’s Hotel в Калькутте был одним из лучших отелей в мире в 1860-х годах, и именно там Далип, окруженный представителями Раджа[297], 16 января 1861 года ждал свою мать.
Согласно пенджабскому фольклору, когда рани привели к Далипу, она не сказала ни слова, а вместо этого провела руками по лицу и телу сына. В последний раз, когда они были вместе, он был ее сияющим мальчиком. Теперь, почти слепая, Джиндан полагалась на кончики пальцев, чтобы понять, кем стал ее сын, и когда наконец дотронулась до его лица, они сказали ей, что Далип – мужчина. Только погладив сына по волосам, несчастная Джиндан испустила столь долго сдерживаемый вопль горя и ярости.
Джиндан ругала сына: хотя знала, что британцы отняли у него королевство и Кох-и-Нур, но не могла поверить, что им еще и удалось забрать религию Далипа. Когда в итоге Джиндан успокоилась, она повернулась к британскому эскорту Далипа и заявила, что никогда больше не расстанется с сыном. Им придется позволить ей вернуться с ним в Англию – в страну, которую рани Джиндан так долго ненавидела.
Колеблющийся Далип писал письма в почти извиняющемся тоне во дворец и его бывшим опекунам, Логинам, объяснял пожелания матери, и робко говорил, что готов согласиться с ее идеей. Молодой человек, однако, слегка опешил, когда британцы объявили мятежной королеве, что она сможет отплыть в Англию.
Пусть они все еще относились к рани Джиндан со смесью подозрения и издевки, но если она окажется в Британии, это послужит их цели: одним махом они могли бы увезти ее из Индии, тем самым не дав ей даже шанса разжечь восстание и держа под пристальным наблюдением. Если британцам нужно было напоминание, насколько велико было влияние рани Джиндан в глазах пенджабцев, они могли составить представление об этом по тому, что произошло на самой встрече.
Транспорт с сикхскими солдатами на борту, возвращавшийся со «Второй опиумной войны», в это время зашел в реку Хугли, на которой стоит Калькутта. Среди команды распространились слухи, что их пропавший махараджа вернулся в Индию, а рани Джиндан, его обиженная мать, снова с ним вместе. В мгновение ока сотни изможденных и взволнованных солдат собрались вокруг Spence’s Hotel. Их рев – салют их павшим суверенам – потряс стены: «Джо Боле Со Нихал, Сат Шри Акал! – Тот, кто скажет эти слова, познает истинную радость. Вечен Господь Бог!»
После этого у британцев были все причины как можно быстрее доставить Далипа и его мать на корабль.
С момента своего возвращения Джиндан постоянно говорила с сыном о его «украденном» Кох-и-Нуре. Под влиянием матери Далип медленно изменялся, превращаясь из любимого домашнего питомца королевского двора в мужчину, способного идти наперекор своим желаниям. Чем больше друзья Далипа сплетничали о его матери, тем ближе, казалось, он к ней становился. Леди Норманби считала себя союзницей и наперсницей махараджи. Она регулярно сдавала в аренду свой наследственный дом, замок Малгрейв, Далипу всякий раз, когда он хотел охотиться. Не тронутое плугом поместье площадью 16 000 акров в Йоркшире позволяло ему потворствовать своим страстям – стрельбе и проведению роскошных вечеринок. Когда Далип решил взять свою мать с собой в Малгрейв, леди Норманби за глаза высмеяла Джиндан. В письме своему сыну она сплетничала: «Она… иногда одевается в грязную простыню и