– Спрашиваешь! – сказала я и показала ему два больших пальца, стараясь скрыть унылую нерешительность, которая, возможно, слышалась в моем голосе.
– Заметано, – ухмыльнулся Родео, выставил ладонь – мол, «дай пять», и я весело хлопнула его по ладони. – Труби общий сбор, пышка-мартышка.
Я подошла к первому сиденью у двери. Над ним, привинченный к потолку, висел старый медный колокольчик чуть больше консервной банки. Родео нашел его года два назад в каком-то секонд-хенде. Колокольчик был позеленевший, щербатый, но со своей работой справлялся, когда требовалось сделать важное объявление или разбудить некого ленивого хиппи. Мы называли его «Колокол Судного дня», потому что, если как следует его раскачать, древний колокольчик гремел так, что мог бы мертвого поднять из могилы.
Я взялась за язык колокола, начала его раскачивать. Поднялся настоящий тарарам. Лестер захохотал, а Сальвадор, как я заметила, мигом вскочил с дивана, словно в штанину заползла змея. Айван, гревшийся на солнце на помидорной грядке, лишь сердито вытаращился на меня, прижав уши.
– Леди и джентльмены, приготовьте купальные принадлежности! – заорала я, перекрикивая звон. – До «Завтрака на воде» остается пять минут!
Река была неважнецкая – я бы могла перебросить через нее камень, если бы попался подходящий, – но ее затеняли деревья, и вода была прохладная, но не холодная, а на берегу кое-где росла трава: можно расположиться и поесть, так что, за неимением лучшего, для «Завтрака на воде» сойдет.
Лестер, миссис Вега и Родео уселись в тенечке и принялись за сэндвичи, которые мы сделали из того, что нашлось у нас в сумке-холодильнике. А мы с Сальвадором сразу двинулись к воде. Я переоделась в купальник, а он надел шорты из старых обрезанных джинсов, и мы оба настроились поскорее освежиться.
Вода была прохладная, цвета кофе с молоком – точнее, молока с каплей кофе, ноги вязли в иле. Мы с Сальвадором отошли подальше от всех и остановились чуть ли не по пояс в мутной воде.
Не знаю уж, пописал ли Сальвадор в реке. Но я лично – да. Некоторые, наверно, скажут, что никогда не справляют малую нужду в воде, когда купаются в реках, но некоторые определенно врут. Вы уж меня извините, но, если вы залезли в воду, а потом отлучаетесь на берег пописать, как-то это неправильно.
И, просто чтоб вы знали, я почти уверена, что тогда, в реке, Сальвадор отлил. Он секунд на двадцать жутко затих и выглядел очень сосредоточенным. Я-то стояла выше по течению, так что мне было все равно.
Сначала мы, ежась, дышали через стиснутые зубы – так всегда дышишь, пока привыкаешь к воде, даже если вода не самая холодная. Ухмыльнулись друг другу, дрожа, а потом вдруг, в один момент, оба почему-то застеснялись.
Понимаете, на мне не было ничего, кроме купальника, а он у меня раздельный. А Сальвадор был голый до пояса. По-моему, кто бы вы ни были, если вы видите пупки друг друга, тон разговора как-то сам собой меняется.
– Ну вот, – сказал Сальвадор, а я хихикнула как дурочка и сказала: – Ага. – И разговор забуксовал.
Но знаете что? Стесняться – это не по мне. Жизнь слишком коротка, чтобы стесняться.
– А ну, кто быстрей переплывет? – сказала я, глядя на другой берег.
Сальвадор с сомнением покосился на полосу воды.
– Не знаю, как-то неохота окунаться. Река какая-то, это самое, не очень чистая.
– А, боишься, – сказала я.
– Ничего я не боюсь.
– Ну, ты либо воды боишься, либо проиграть. По-любому…
Сальвадор надулся.
– На старт, – сказала я, а он только посмотрел на меня, мотнул головой.
– Внимание.
– Нет, – заупрямился он, но я заметила, что он переступил ногами, приготовился.
– Марш! – заорала я, плюхнулась в воду и заметила боковым зрением, что он устремился вслед – помедлил полсекунды, не больше.
Сальвадор был чуть старше меня. И ростом выше, и руки у него были длиннее, и – что есть, то есть – даже я вынуждена признать, что мускулы у него, может быть, все-таки больше накачаны.
Я это говорю не потому, что оправдываюсь. А потому, что хвастаюсь. Ведь я этого парня обогнала – так быстро переплыла реку, что, когда он, молотя руками по воде, приблизился ко мне, у меня уже волосы практически высохли.
Я сидела на мелководье, улыбаясь, дышала ровно.
Сальвадор, рассыпая брызги, подплыл, перевернулся на спину, пыхтя, разглядывая солнце.
– Пла… – сказал он, то и дело переводя дух, – пла… ваешь ты… быстро.
– Ага, – усмехнулась я. – Родео всегда старался сделать из меня хорошую пловчиху. В одном городе мы даже прожили целый месяц, чтобы я позанималась в секции для продвинутых.
– Так нечестно. Ты меня не предупредила, что быстро плаваешь.
– А ты не предупредил, что плаваешь медленно, – сказала я, а Сальвадор для виду надулся и обрызгал меня водой, а я его тоже, и мы оба захихикали, а потом зажмурились и подставили лица солнцу, чтобы обсушиться. Надвигались облака, какие-то темные, но пока в основном было жарко, и солнце в основном светило. Мы больше не стеснялись – я добилась того, ради чего затеяла соревнование. Сбить с парня спесь – отличный способ разрядить обстановку.
На том берегу Лестер, миссис Вега и Родео болтали, дожевывая завтрак.
– Ну и, – спросил Сальвадор, – зачем вы едете на север?
– Я же говорила. За сэндвичами со свиными отбивными в Монтане.
Сальвадор шмыгнул носом:
– Угу. Ну да, конечно. А зачем вы на самом деле едете на север?
Я уставилась на Сальвадора. Смотрела не меньше секунды. А он ждал ответа, не опуская глаз. Слишком догадливый, на мою беду.
– Кое-что забрать, – сказала я уклончиво. Мне не хотелось рассказывать Сальвадору про коробку памяти. Почему не хотелось, сама не пойму. Может быть, я слишком кайфовала в этой атмосфере летнего купания, чтобы сейчас грузить Сальвадора своими проблемами. Но он не собирался отступаться:
– Кое-что? А конкретнее?
Я шумно выдохнула, шлепнула губами:
– Так и быть, покажу тебе свое, если ты мне свое покажешь.
– Чего-о? – Сальвадор покраснел как рак. В одну секунду. Краснеть у него получалось намного быстрее, чем плавать.
– Ох. Я хотела сказать, что скажу тебе, куда мы едем, если ты мне скажешь, из-за чего твоих маму и тетю уволили.
Лицо Сальвадора окаменело, из красного стало белым:
– Посторонних не касается.
– Та же фигня.
Сальвадор сощурился. Я, без заминки, тоже.
– Ну ладно, давай, – сказал он.
– Ты первый.
Сальвадор насупился, но сказал:
– Мама сама уволилась. Мы уехали… по другой причине. – И, ссутулясь и оцепенев, отвел взгляд.
– Ага, – сказала я опасливо. – А конкретнее?
Сальвадор заморгал. Моргал он долго. Часто-часто. А потом обернулся ко мне – так стремительно, что я чуть не отшатнулась. Глаза у него стали красные и влажные.
– Про это я тебе расскажу только потому, что вчера вечером вел себя как придурок, – сказал он, а я типа как кивнула, и тогда он снова отвел глаза и сказал: – Мы уехали из-за моего отца.
Вот и все, что он сказал. Сказал, и эти слова повисли в воздухе. Но я не стала лезть к нему с вопросами, даже не думала, потому что чувствовала – он еще не все сказал. Ему просто требовалось помедлить секундочку. И я выждала эту секундочку.
– Мой отец – вот кто и правда придурок, – сказал он, наконец. – И всегда был такой. – И тут же мотнул головой: – Ну вообще-то не всегда. Иногда с ним классно. Веселый, шутит, все такое. Но характер у него… Когда он ходит злой, мало не покажется. И, когда он сердится, он иногда… – голос Сальвадора зазвучал как-то глухо, уныло, а потом умолк. Я примерно догадывалась, к чему он ведет, и мои глаза уже заволокло что-то жгучее. А Сальвадор, помедлив, договорил: – Он иногда… распускает руки.
Я сглотнула подступивший к горлу комок. Заморгала:
– Он тебя бьет?
Сальвадор, по-прежнему глядя вбок, пожал плечами:
– В основном маму.
«В основном». Ой-ой-ой. Это слово повисло в воздухе надолго. Теперь понятно, почему Сальвадор отказался от фамилии отца.
У нас за спиной, высоко на деревьях в прибрежной роще, какая-то птица щебетала какую-то бодрую песню, которая была сейчас совершенно неуместна. Сальвадор нащупал на глинистом дне камень, вытащил, зашвырнул далеко в реку:
– Тетя все время уговаривала маму от него уйти. Из-за этого всего. И мы пробовали уходить, несколько раз. Но это непросто. Потому что он начинает просить прощения – типа совестно ему. Или только изображает, что совестно. До следующего раза. – Сальвадор нащупал еще один камень, швырнул так, чтобы он запрыгал по воде. – Но… даже не знаю. Наверно, до нас все-таки дошло, что следующий раз наступает неизбежно. И мы от него ушли. И теперь мы здесь.
Мы немного посидели молча. Между нами и вокруг нас струилась мутная вода.
– Я тебя понимаю: он же тебя бил, – сказала я.
– Мне плевать, что он бил меня, – рявкнул Сальвадор, обернулся ко мне, и в его глазах блеснул огонь. – Меня-то ладно, переживу. А вот что он бил ее – на это мне не наплевать. Я его ненавижу: как он посмел ее бить. И себя ненавижу за то, что не смог его остановить. Ненавижу себя: почему я не смог ее уберечь?
– Ты не виноват, Сальвадор. Разве ты мог ее от него уберечь? Ты же не телохранитель.
Он посмотрел на меня странно, потом невесело хихикнул:
– Ну-ну. Кто бы говорил…
Я хотела было ответить, но сказать мне оказалось нечего.
Он отвел глаза, посмотрел на другой берег, где в тени деревьев сидели и завтракали мой папа и его мама.
– Я так думаю: в наших силах – беречь друг друга, как телохранители, – сказал он. И пожал плечами. – Нам ведь больше не на кого положиться.
Ох уж этот Сальвадор. Умная голова. Ну, наверно…
Я глянула на него краешком глаза. Сидит в воде. Щурится и хмурится, типа он кремень. Но одновременно заметно: какое там «кремень». Заметно, что он еще мальчишка, что ему страшно и грустно.
Брось, Койот, не дури: а то ты по себе не знаешь, что можно одновременно быть твердой, как кремень, бояться и грустить, а то ты сама не знаешь, что в одном человеке могут уживаться миллионы разных черт.