не бывали, ехать на авось – может, работа их все-таки дождется. Жизнь наносит им удар за ударом, но они не сдаются.
Им обоим совсем не помешала бы победа хоть в чем-нибудь. Они ее заслужили. Вселенная перед ними в долгу, рассудила я.
И, пока мы неслись сквозь ночь и на счетчике прибавлялись мили, в моей голове понемногу вызревала идея. И чем больше я ее обдумывала, тем больше она мне нравилась.
На коленях мурлыкал Айван, заглядывая мне в глаза. Я почесала ему спинку.
Шепнула: – А знаешь, Айван, по-моему, мы сможем это провернуть. – Улыбнулась ему, и он моргнул в знак согласия.
Я все думала и думала.
Ну хорошо, точнее, планировала.
Глава двадцать седьмая
Планировать пришлось немало, хотя план у меня был скромный, а еще пришлось уламывать Родео, но недолго, ведь затея была как раз в его вкусе. Было много разговоров шепотом – у меня с Лестером, у меня с Родео и, наверно, у Лестера с Родео тоже. Было много тюканья по экрану телефона: поиски объектов, проверка объектов, сверка графиков. Я взяла на себя арифметику: три раза, и еще разок, и еще разок подсчитала часы и мили. Сейчас ночь с понедельника на вторник. Осуществить план можно утром во вторник. Ровно за сутки до того, как я обязательно должна оказаться в родном городе. Лестер ведет автобус в ночную смену, и на этом мы выигрываем двенадцать часов. Двенадцать. Я вполне могу пожертвовать полчасика, чтобы выручить друга. Правда, при мысли об этом у меня живот сводило от волнения, но ничего – я выдержу.
Шептались и планировали мы всю ночь, пока Сальвадор спал. Но когда мы въехали в город Биллингс, штат Монтана, все детали были проработаны. Правда, многое зависело от чистого везения, и все мы понимали, что из-за любой мелочи затея накроется медным тазом, но решились рискнуть.
Началось все за завтраком. Мы свернули к закусочной, которую Лестер заранее выбрал по интернету. Все выползли из автобуса, заказали завтрак, расположились за несколькими столиками.
И никто не заметил, как Родео выскользнул из закусочной и нырнул за угол.
Все завтракали, болтали, ходили в туалет, а мы с Лестером всячески тормозили, тянули время и убеждали других не торопиться. Минуты шли, почти все уже покончили с завтраком, мы с Лестером начали нервно переглядываться.
И вот, наконец, когда другие уже нетерпеливо ерзали, явился Родео. Он шагал легкой беспечной походкой, но, если присмотреться, слегка запыхался.
Я взглядом спросила его: «Удалось?» Он тут же незаметно для всех подмигнул мне своим волшебным глазом. И мне пришлось поскорее набить рот яичницей, чтобы скрыть улыбку. Дело в шляпе!
Мы все забрались в автобус, Родео завел мотор, и Яджер нас повезла. Но не в сторону автострады.
Мы пересекли парковку из конца в конец, свернули в какой-то проулок и выехали на другую парковку, побольше.
Родео подогнал Яджер к задворкам большого здания из красного кирпича. Мусорные баки, погрузочная рампа, какие-то двухстворчатые двери без табличек – и больше ничего. Ни вывесок, ни других машин, совсем ничего. Родео поставил автобус на ручник, заглушил мотор, Лестер выскочил, побежал к зданию и мигом юркнул внутрь. Все остальные просто сидели, поглядывая то на пустую парковку, то на Родео.
– Что мы тут делаем? – спросил Сальвадор.
Родео, словно не услышав, демонстративно зевнул и потянулся.
Прикинув, что Лестер уже много чего успел, я встала и пошла к кабине. Пару раз хорошенько встряхнула Колокол Судного дня, обернулась ко всем, откашлялась:
– Леди и джентльмены. Мы все время в пути, все время куда-то едем без передышки. Поэтому мы с Родео и Лестером решили кое-что организовать. Чтобы вы, э-э, развеялись.
– Небольшой концерт, – добавил Родео, широко раскинув руки, – который укрепит ваш дух и настроит на волну вселенской гармонии.
– Пойдемте, – сказала я и повела всех к двухстворчатым дверям. Они были распахнуты настежь, их подпирали кирпичи; я усмехнулась, вспомнив наше первое совещание с Лестером и Родео.
– Если дверь двухстворчатая, я, наверно, смогу вас туда провести, – сказал Лестер, а я спросила: – Как? – а Лестер ответил: – Я работал в самых разных барах и театрах. Знаю одну хитрость: как открыть чуть ли не любую двухстворчатую дверь, если только она старой конструкции и не закрыта на цепочку. Потому-то в барах их и закрывают на цепочки, – а я спросила, сгорая от нетерпения: – И в чем же хитрость? – а Лестер погрозил мне пальцем и сказал: – Ну-ну. Тебе я не скажу, – а потом обернулся к Родео и сказал: – Но тебе скажу.
Мы оказались во мраке. Я остановилась, моргая, перед глазами маячили блики оттого, что я только что была на свету, и тут нас откуда-то окликнул Лестер: – Шагайте вперед, все спокойно, – и я, шаркая, пошла дальше и услышала за спиной шаги остальных.
Пол был бетонный, гладкий, казалось, отполированный. Из мрака проступили какие-то призрачные контуры, что-то закутанное в ткань, свисающие с потолка канаты. Было слышно, как Лестер чем-то шуршит – делает то, что ему поручено.
– Готово, пойду наверх, к пульту, – сказал он мне вполголоса. – Аппарат осталось только включить. Просто иди вперед, через пять метров уткнешься в занавес и выйдешь из-за него.
– Ясно.
Бетонный пол сменился скрипучим деревянным. Пригнувшись, я прошла под свисающим канатом, вытянула руки вперед, нащупала плотный бархат. Так я продвигалась, водя ладонями по материи, пока не добралась до бреши посерединке, между двумя половинками занавеса.
Дождалась, пока меня нагонят остальные.
– Отлично, ребята, – сказала я. – Все за мной. – И раздвинула тяжелые половинки занавеса.
Мы стояли на сцене, разглядывали темный, совершенно пустой зрительный зал с креслами, обитыми красной тканью. Прямо перед нами, в центре сцены, была стойка с одним-единственным микрофоном.
– А как же… – спросила было Консепсьон, но в этот миг невидимый нам Лестер, должно быть, наконец-то отыскал нужный выключатель, потому что один софит загорелся и вокруг микрофона возник круг яркого света. Я знала, что Лестер где-то «в будке», как он выразился, – там, откуда можно включать свет на сцене, настраивать звук и тому подобное. На нашу скромную затею работает весь его богатый опыт музыканта.
– Ребята, вон, с левой стороны, ступеньки, – сказал Родео расслабленно и беспечно. – Идите в зал, усаживайтесь в первом ряду. – Родео подошел ко мне поближе и шепнул: – Во-он там я ее положил, у рояля. – Я кивнула, прекрасно понимая, что он имеет в виду.
Остальные спустились гуськом по ступенькам и, скрипя креслами, расселись.
Зал был большой. Человек двести там поместились бы запросто. В глубине, за последним рядом кресел, двухстворчатые двери, соединяющие зал с фойе. Двери стояли настежь, и открывался вид на высокие стеклянные двери, ведущие на парковку перед главным входом.
Я подошла к микрофону, сощурилась от яркого света. Откашлялась. Около минуты мялась: разволновалась ни с того ни с сего. Когда пять лет живешь в автобусе и вся твоя компания – один нелюдимый хиппи, у тебя не слишком много возможностей попрактиковаться в публичных выступлениях.
– Здравствуйте, – выдавила я из себя, наконец, и поежилась: мой голос прямо-таки взревел, усиленный колонками. – Дорогие попутчики, добро пожаловать в Центр исполнительских искусств в Биллингсе. Мы приготовили для вас маленький… э-э… сюрприз из области культуры. Устраивайтесь поудобнее и наслаждайтесь.
Софит светил так ярко, что я еле различала лица в зале. Как мне показалось, почти все были озадачены.
Я набрала в грудь воздуха. Теперь самое страшное. Этап, на котором все может сорваться.
– Э-э-э… Сальвадор Вега, поднимитесь, пожалуйста, на сцену.
Даже сквозь ослепительный свет я увидела, как челюсть у Сальвадора отвисла, а глаза превратились в щелки. Увидела, как его мама изумленно обернулась к нему.
Сальвадор не шевелился.
– Сальвадор Вега, – повторила я, и мой голос предательски пискнул и чуть-чуть сорвался, – поднимитесь на сцену, ну пожалуйста?
Сальвадор не шевелился.
Все мои усилия насмарку. Эпик фейл.
Но тут я увидела, что миссис Вега толкнула его в бок локтем. Довольно сильно толкнула, между прочим. До меня донесся ее тихий голос: – Иди, михо.
И голос Вэл я тоже услышала, а он у нее пронзительный, даже когда она не кричит: – Иди, чел.
И он встал.
Покачал головой, стиснул зубы, сжал кулаки, но встал и пошел к сцене.
Я попятилась к роялю, увидела: да, она здесь, в укромном месте, куда ее спрятал Родео, пока мы все жевали завтрак. Я открыла замки. Бережно вынула ее. Достала смычок. И встретила Сальвадора у лестницы, ведущей на сцену.
И протянула ему скрипку.
– Койот, – сказал он тихим, дрожащим и определенно неприветливым голосом. Взглянул серьезно-серьезно.
– Знаю, – сказала я торопливо, смягчив тон. – Со стороны выглядит красиво, но я сама знаю, что тут много чего не так, как полагается. Навязать тебе это без спросу – нехорошо. Но на тебя никто не давит. Ты кое о чем сожалел. И мы даем тебе шанс. Не захочешь – ничего страшного. Я могу что-нибудь сбацать на укулеле, а Родео мигом сбегает за своей гитарой: его хлебом не корми, дай поиграть. Мы можем выступить вместо тебя. Все путем, – я перевела дух, придвинулась поближе. – В общем. Прости, что мы расставили тебе ловушку. Но… Если тебе нужен шанс сыграть это соло для мамы: на сцене, с софитами, перед публикой, то… это он, – я сунула ему в руки скрипку. Руки взяли скрипку непринужденным, привычным движением.
Он посмотрел на инструмент. Потом на публику в зале. Потом на меня.
– Я с тобой еще поквитаюсь, – сказал он. Но не сунул мне скрипку. И не пошел обратно в зал.
Нервно сглотнул. Так нервно, что я видела, как движется кадык на его тощей шее. – А песня как называется? – спросила я.
– Чего?
– Песня, которую ты будешь играть. Как она называется?
– А-а. Это самое, Соната номер два. Для скрипки. Соль минор. Соната Генделя.