Я вскочила, откинула занавеску и увидела, что на борту старушки Яджер творится черт-те что.
Было это, на наше счастье, днем, при ярком свете солнца. Так что это душераздирающее зрелище хотя бы не скрывалось во мраке.
Мы катились с горки, причем довольно крутой. Со всех сторон были высокие, поросшие соснами холмы. Деревья расплывались в глазах, потому что мы мчались со скоростью… ой, даже не знаю, миль двести в час. Нет, конечно, такого быть не может, но, когда тебя везет Яджер, скорость чуть выше шестидесяти миль уже ощущается как двести. А в тот момент скорость была точно больше шестидесяти, намного больше.
За рулем сидела Консепсьон. Даже с другого конца автобуса я увидела, что она напряженно склонилась к рулю, вцепившись в него мертвой хваткой. Ее визг был самым монотонным – звонкий, пронзительный, размеренный, вроде воя сирены.
Рядом с ней на корточках сидел Родео: махал руками, вопил. От его обычной философской безмятежности не осталось и следа. Позади них стоял Лестер, тоже кричал, тоже жестикулировал, суетился не меньше Родео.
На меня во весь опор летело размытое серое пятно. Оказалось, Айван: уши прижаты, глаза вытаращены, шерсть дыбом. Я думала, он бежит ко мне, но он юркнул между ног и забрался под кровать. Что ж, резонно.
Другие подробности я разглядеть не успела, потому что Яджер снова эффектно накренилась и я рухнула на пол, поперхнувшись своим «ох». Встряхнула головой, встала на четвереньки, широко расставляя руки и ноги – старалась восстановить равновесие. Подумала, что передвигаться на двух ногах безрассудно и бесперспективно, так что к кабине я отправилась ползком, пробираясь мимо попутчиков. Прямо-таки экскурсия по музею ужасов.
Вначале я проползла мимо миссис Веги. Она сидела с закрытыми глазами, вцепившись в диван, и шевелила губами – наверно, молилась. Так настойчиво уговаривала бога, что и не заметила, как я проскользнула мимо.
Следующей мне попалась Вэл, неподвижно, вытаращив глаза, сидевшая на Троне. Она тоже вопила – хорошо, не вопила, а скорее причитала: «Ох боже мой, боже мой, боже мой!», обливаясь слезами. Миновав ее, я вползла в проход между сиденьями.
Сальвадор – ни дать ни взять серфингист – стоял на полпути к кабине: не сидел, а стоял, но все-таки не в полный рост, держался за кресла по обе стороны прохода и оглушительно орал. Он выкрикивал что-то, похожее скорее на набор звуков, чем на слова, но если это и были слова, то, спорим на что хотите, не такие, которые я стала бы повторять при бабушке.
Яджер снова качнулась так нервно, что я завалилась набок. Книги лавиной посыпались с полок, и я услышала, что как минимум один помидорный куст вывалился из горшка и бухнулся на пол.
– В чем дело? – закричала я и схватилась за кресло, подтянувшись повыше, встала на одно колено.
Сальвадор обернулся. Глаза у него были как шарики для пинг-понга.
– Койот! – завизжал он. Теперь он забыл, что должен быть крутым. – Не вставай!
– В чем дело?!
И Сальвадор объяснил мне, в чем дело.
Вообще-то новости, совсем как пробуждения, бывают плохими и хорошими. А еще бывают новости из разряда «полный кошмар». Короче, Сальвадор сообщил мне новость, которая определенно относилась к этому третьему разряду.
– Тормоза отказали! Автобусом невозможно управлять!
Я уже года два не ела бургеров из мяса бизона, но, когда Сальвадор сообщил мне эту новость, меня чуть не стошнило. Я уставилась на Родео, который пытался, как мог, помочь Консепсьон.
Я снова поползла вперед, переваливаясь с боку на бок вместе с автобусом. Сальвадор стоял, широко расставив ноги, и я проползла у него между ног, надеясь, что, в отличие от меня, нервы у него крепкие и, следовательно, штаны сухие.
– Ты куда? – спросил он.
Я хотела было ответить, но не смогла произнести ни звука. Просто поползла дальше.
По правде сказать, я ужасно перепугалась. У меня засосало под ложечкой, мышцы свело, легкие налились свинцом, сердце стучало, как барабан, перед глазами все плыло, и я… я хотела к папе. Я просто хотела к папе.
Но мне не разрешалось произносить это слово. Это запрещенное слово, не вариант.
Так что я помалкивала и ползла к Родео.
Он оглянулся через плечо, увидел меня.
– Держись, пчелка! – закричал он. – И не вставай! – И снова уставился вперед, и я тоже.
И почти пожалела, что сделала это.
Мы прямо-таки летели по автостраде. Обгоняли другие машины, обходя их то слева, то справа, – вот отчего автобус так кренился и вилял. Другие водители не могли знать, что мы несемся без тормозов, вот и не удосуживались съехать на обочину, когда мы нагоняли их, и тогда Консепсьон приходилось резко выворачивать руль и объезжать их, беспрерывно сигналя, – надо же было их как-то предостеречь.
Наверно, для них это было нечто: едешь себе по шоссе, никого не трогаешь, и вдруг мимо тебя, словно болид на автогонках, проносится старый дребезжащий школьный автобус, а в нем полно народу, и все орут.
Да уж, на нас такими глазами смотрели…
Но меня не беспокоило, как на нас смотрят. Меня беспокоили две фуры впереди по курсу, одна в левом ряду, другая в правом: они, считай, блокировали нам дорогу. Мы их стремительно нагоняли.
– Люди! – сказала Консепсьон, на время прекратив визжать. – Есть идеи? Что мне делать?!
– Сигналь что есть мочи! – закричал Лестер, и, хотя Консепсьон и так сигналила, она вообще перестала отпускать клаксон, и получилось долгое-долгое отчаянное «би-и-и-и-и-и-и-и».
Но дальнобойщики то ли нас не слышали, то ли не могли вовремя перестроиться. Они шли голова к голове, и зазор между ними был не шире тридцати сантиметров.
– А если по встречке? – закричал Родео, и Консепсьон на полной скорости пересекла двойную сплошную, но тут же охнула и вернулась обратно, чуть не столкнувшись с вереницей встречных машин.
– Глухо! – заорала она. – Вся дорога забита!
До фур оставалось совсем немного. Еще четыре секунды – и мы в них врежемся.
– Иисусе, помоги мне! – завопила Консепсьон, глядя на небо. Потом вывернула руль в другую сторону, вправо. Мы с ревом пронеслись поперек рядов, и, когда я увидела, что задумала Консепсьон, мое сердце чуть не выпрыгнуло наружу через горло. Она направила Яджер прямо на обочину, и теперь правые колеса мяли сорняки и плющили грязь, а задняя часть фуры промелькнула, клянусь, в сантиметре от нас – по крайней мере, мне так показалось.
Теперь Яджер тряслась и раскачивалась еще пуще, и сзади снова послышались крики, молитвы и рыдания.
Поскольку мчались мы с неприличной, ужасающей скоростью, нам не пришлось долго ехать по обочине; хоть какая-то положительная сторона этого страшного кошмара.
Едва мы обогнали фуру, Консепсьон вывернула руль, возвращаясь на асфальт.
– Туда! – крикнул Родео, указывая вперед. И мы все увидели, что вдали автострада спускается на равнину и начинается отличный длинный прямой участок.
Это было спасение.
Но от него нас отделяли не меньше мили дорожного полотна, множество других машин и один довольно резкий левый поворот.
– Ты молодчина, – выдохнул Лестер, потрепав Консепсьон по плечу. – Отлично справляешься.
Мы перестраивались то влево, то вправо, играли в шашки, как это называется, неслись, неслись, неслись к этому благословенному равнинному участку впереди.
Вот и место, где все четыре полосы – две наши и две встречные – автострады сворачивали налево. Мы ехали в левом ряду, дорога впереди была свободна. Прорвемся! Надо только вписаться в поворот, обогнать еще пару машин, а там автобус сам постепенно сбросит скорость.
Но тут. Ох, без «но тут» не обходится почти никогда.
Легковушка впереди нас – а она ехала в правом ряду и никому не мешала – решила обогнать другую. И, само собой, перестроилась в левый ряд. Ну, знаете, в тот, по которому неслись сломя голову мы.
Лестер сказал пару слов: повторять я их не стану, но в тот миг была с ним совершенно согласна.
Консепсьон взяла правее – решила снова попробовать смертельный трюк с проездом по обочине. В прошлый раз выгорело ведь?
Но в прошлый раз на обочине не было фургона – фургона на домкрате, без одного колеса.
В районе кабины прозвучало еще несколько нехороших слов. Просто сами собой слетели с языка. Возможно, даже с моего.
Мы снова взяли влево, но оба ряда были заняты. Мы все знали, что теперь придется сделать.
– Иисусе, помоги нам! – крикнула я, чтобы Консепсьон не отвлекалась от дороги.
Мы перестроились в соседний ряд. В тот, по которому полагалось ехать в противоположном направлении.
Ряд был свободен.
Навстречу ехал красный пикап, но до него оставалось еще довольно далеко. При нашей-то скорости наверняка успеем обогнать машину и вернуться в свой ряд еще до встречи с пикапом.
– Молодчина, Консепсьон, – подбадривал Родео.
Мы поравнялись с машиной, которую обгоняли, в тот самый миг, когда она обгоняла машину в правом ряду.
Наш капот поравнялся с ее задним бампером, затем – с задними дверцами, затем – с водителем, который тупил в телефон и даже не заметил, что мимо прокрался гигантский ярко-желтый школьный автобус.
Затем наш нос миновал капот той машины, и она оказалась за нами. Прорвались.
Но тут мы, конечно же, напоролись на еще одно «но тут».
Красный пикап приближался.
– Бери вправо, – сказал Родео.
– Не могу, – отозвалась Консепсьон, стиснув зубы.
– Вправо, – сказал Лестер.
– Не могу! – огрызнулась Консепсьон. – Мы его пока не обогнали! Никак не обгоним!
Мы втроем обернулись посмотреть на то, что она видела в зеркале заднего вида.
Машина, чей водитель тупил в телефон, не отдалялась на безопасное расстояние. А ехала вровень с нами.
– Он что, поднажал? – закричала я.
– Нет! – ответил Лестер. – Это мы едем медленнее!
И верно. С горки мы уже съехали. Уклон закончился, и наша сумасшедшая скорость снижалась.
– Дай по газам! – завопила я.
И после всей нервотрепки из-за того, что мы мчимся слишком быстро, всех молитв о том, чтобы мы остановились, Консепсьон вдавила педаль газа в пол.