Кока вспомнил про деньги и маляву:
– Мать деньги передала, – и вытащил конверт и бумагу.
Подсчитали. Две стодолларовые и девятнадцать пятидолларовых купюр.
– Одну Моська выпросил.
– Пусть подавится, жидовин! А мы живём, братва! – сел на нарах Беспал.
Кока хотел отдать долг Расписному, тот деликатно взял две бумажки.
– В расчёте. Маляву надо доставить Тархану – он тюрьму держит, тоже из ваших. – А Беспал, бормотнув что-то сквозь зубы про “лаврушников”, предложил отправить вертухая за выпивоном и закусоном.
– А можно?
– С баксами всё можно! Тем более Моська дежурит, у него, говорят, полный багажник водкой забит, уже в бутылки из-под минералки разлита, далеко ходить не надо – до машины и назад, а хавку в ларьке около тюряги возьмёт.
Постучали. Дали Моське двадцать долларов, велев купить три бутылки водки, колбасы, сыра, хлеба.
– И сала шматок! – добавил Беспал. – И огурчиков.
Вертухай заартачился:
– Мало! Не хватит баксов!
– Маме твоей не хватит! Не зли меня, Моська! – угрожающе прошипел Расписной, погрозив спицами, и тот, ворча, захлопнул кормушку.
Все возбудились. Расписной принялся застилать столик чистой салфеткой, резать лук, лущить чеснок. Беспал суетился, решив варить свежий чифирь – гулять так гулять:
– Счас чипятнём!
Но прошёл час, чифирь выпит, за окнами стемнело, а Моськи нет! Куда запропастился проклятый пупкарь?
Кока лежал, ободрённо думая, что мама приехала, отец собирает деньги, бабушка жива, отец Нукри здесь. Все встали на защиту. Нет только брата тёти Софико, адвоката, но он же появится когда-нибудь? Впервые за отсидку Кока ощутил тепло родных людей, с которыми часто бывал груб, нагл, несправедлив, лжив: “А! Господи, только освободи меня, я слова дурного никому не скажу! Буду работать! Жить тихо, как все люди! И не надо мне гашиша, обойдусь без него, если кому-то в небесах это так важно и нужно, живу же без него, не умер!..”
Чутко вслушивались в шаги в коридоре, пока Беспал не сказал:
– Вон Моськины шарки! Он! – И, когда открылась кормушка, поднял голос: – Ты где, гусь лапчатый?
– Наш ларёк закрыт, пришлось дальше выходить, а там ещё главнач на воротах торчал… – отвёл глаза Моська Понос и просунул в кормушку пакет: буханка хлеба, палка колбасы, жёлтый сыр, кулёк барбарисок и три пластиковые поллитровки с водкой. – Сала не было! Огурцов в банке не положено!
– А водку положено? – усмехнулся Расписной, начав перочинным ножом резать колбасу. – Бутылки б охладить под водой! – Но Беспал был против:
– Да ну! Быстрей бы дёрнуть! Накатим чутарик! И хлебца штукарик!
– Да хоть бы и штукарик! – разрешил Расписной, расчищая столик от кружек с остатками чифиря и вспоминая, как однажды в его камеру пригнали типчика, который строил из себя крутяка, а чифирь заваривать не умел, когда выпил чифирь, то блевать побежал и раскололся, лох!
Савва тоже сел на нарах (в санчасти его кое-как подлечили). Вид у него тяжёлый: нечёсан, небрит, пахнет плохо, в субботу баню пропустил, – но что скажешь человеку в расстрельном положении?
– Садись, брат! – Кока дал ему место.
Расписной взял бутылку.
– Ну что, братва, потехи час настал? – Разлил в кружки на треть.
Махнули разом, без тостов, хоть Расписной и заметил, что без тостов пить нельзя – не в селе же Скотном росли?
Водка обожгла, оживила. Разлилась по закоулкам тела. Продёрнула всего, будто на бодрый радостный вертел насадила.
– Уф, хороша!
– Идёт, как домой!
– Ну!
– Пальцы гну!
– А в зонах водка есть? – глупо спрашивал Кока, про себя думая, что если есть, то выжить можно.
– Конечно. Было бы бабло, а там всё есть, – объяснял, розовея лицом, Расписной. – А чего нет – принесут. За бабки на Руси делай что пожелаешь, всегда так было! Бесхозный народишко! Вот ты, к примеру, хочешь прирезать себе землицы к саду. Но нельзя – земля муниципальная, колхозная или хрен его знает ещё чья. Нельзя, но можно, если бабло дать тузикам в галстуках… Чем больше подгонишь, тем они быстрее всё обстряпают. Такие умельцы на понтах и катушках, что только держись!..
– Это да, шустрые будь здоров. Нотара с собой всюду таскают, чтоб делишки сподручнее варганить! – подтвердил Беспал, поедая колбасу с конфетами и неизвестно к чему добавляя: – А будешь перечить – тубареткой руки-ноги поломают!
Расписной ел умеренно. Савва, выпив водки и съев кусок сыра, без слов повалился обратно на нары.
– Ещё один тяпни, Савва! Может, придёшь в раж, в кураж? – предложил с участием Расписной, но тот мотнул косматой головой:
– Не могу… Не хочу… Не буду… Не надо…
– Дело хозяйское.
Выпили ещё. Стали оживлённо что-то рассказывать, предлагать друг другу хлеб с колбасой и сыром, разливать остатки холодного чифиря. Беспал от радости заливисто пукнул, что вызвало смех Расписного:
– Тревога! Газы! Надеть противогазы! Пора дымоход прочистить!
– Пушки весело палят, кораблю пристать велят! – поддакнул Кока.
Пару раз кто-то щёлкал “глазком”, но они не обращали внимания – после ужина начальства нет, а вертухаев никто не боится, кроме подлого чурки Какуна, – тот должен сдавать нормативы на мастера спорта, отчего совсем осатанел и таскает людей в “круглую”, где отрабатывает на них хуки и нокауты.
Расписной, сказав, что праздник должен быть у всех, выпустил на столик крытника, и огромный тараканище, величаво и горделиво поворачивался, как Брежнев на трибуне, внимательно смотрел туда и сюда, ощупывая дрожащими усами всё вокруг и тихо похрустывая крошками. А хозяин учёного зверя рассказывал, что Граф не боится холода, а простые тараканы при минус пяти уже дохнут, и поэтому раньше в деревнях делали так: зимой распахивали в избе все окна и двери, сами уходили на пару дней к соседям, тараканы ползли вверх за теплым воздухом и, замерзая на потолке, падали вниз – оставалось только собрать их веником и бросить трещать в печи.
Когда пили по третьей, Кока сказал:
– Вы многому меня научили! Дай бог вам здоровья! Благодарю за науку!
– Ты тоже ничего себе фрукт! – согласно кивнул Расписной.
– На абрека похож, что по горам с кинжалом бегает! – добавил Беспал.
И они выпили и закусили, чем Бог снабдил их через Моську Поноса.
– А правда, что у вас в Тибилисе столы на свадьбу по пятьсот душ бывают? – спросил Беспал
– В деревнях и по тысяче не редкость. Всё село гуляет. Или скорбит.
– Грузинцы умеют хавку готовить, – одобрил Расписной. – Я на воле с кентами пару раз в грузинский кабак заваливал – красота! Хаванина ништяк! И халдеи весёлые, шустрые, не то что наши полумёртвые бабы… Мой кент грузинцев любил, говорил: “Они хорошо умеют пять вещей: пить, есть, петь, танцевать и любить”.
– А это – главное. Я бы добавил шестое – говорить о политике, – отозвался Кока. – Даже моя бабка, ей под семьдесят, день и ночь о ней говорит!
И пока Расписной объяснял Беспалу, что “лаврушники” – это грузинские воры в законе, а “апельсины” – это всякие позорники из бычарни, купившие себе воровские звания на базаре, Кока, привалясь к стене, вспоминал, с каким жаром бабушка всегда отзывалась на любые политические передряги, день и ночь смотрела по телевизору всякие дебаты, съезды и дискуссии, причём ругала всех подряд, начиная со слабака-царя Николашки. И часто углублялась в историю, отлично ей известную. Так, посмотрев по телевизору в десятый раз “Звезду пленительного счастья”, утверждала, что главной ошибкой декабристов было не писание манифестов к народу, который и читать-то толком не умел, не растерянность и нерешительность вожаков, не тупое стояние на Сенатской, – а то, что декабристы не арестовали Александра I и не заставили его, словом или силой, подписать вольную крестьянству с землёй, – тогда бы народился средний класс, опора любой страны, и не было бы дальнейшего большевистского мракобесия, и вашего любимого рябого мерзавца-каннибала Джуги Сталина тоже не было бы.
– Подумать только, этот Джуга ведь тоже когда-то стихи кропал! И подписывал “Соселе” – маленький Сосо! Сосико! Печатался у самого Ильи Чавчавадзе! А тот ему как-то неосторожно скажи, что сейчас одни молодые люди пишут стихи, а другие идут в революцию, и шёл бы ты, Сосо, лучше в революцию, чем стихи писать! Сказал в шутку, а Соселе послушался! И пошёл. И сожрал миллионы, не подавился! А какие стихи писал?.. “Раскрылся розовый бутон, прильнул к фиалке голубой, и, лёгким ветром пробуждён, склонился ландыш над травой…” Вот что такое грязь, попавшая в князья, ваш Джуга Соселе!
И, возбудившись, продолжала наседать, словно это он, Кока, а не портниха Кеке Геладзе из села Гамбареули породил Сталина и несёт за него вину и ответ:
– Джуга не щадил никого! А что он сделал с братом Лазаря Кагановича, Михаилом Моисеевичем, бывшим до войны министром авиации?!
Оказывается, Сталин до войны сам наметил места, где должны быть построены авиазаводы, а после войны арестовал Михаила Моисеевича, сказав, что тот построил заводы так близко к границе, чтобы фашисты могли побыстрее занять их, и за эту услугу фашисты якобы предложили Михаилу Моисеевичу пост главы правительства, когда они займут Москву и изгонят сатану Сталина и его клику.
– А своих друзей как мучил, Серго Кавтарадзе и Буду Мдивани? То посадит, то выпустит. Буду в конце концов расстрелял. Этот зверь даже Камо убил, чтобы тот не распускал язык насчёт их совместных грабежей, хотя всем известно, что Камо не из болтливых, молчал даже под пытками в берлинской полиции. И что? На Эриванской площади Камо сбивает машина! А машин в городе было тогда штук десять! Умел Джуга шутить, ничего не скажешь! Шутки мародёра!
Беспал, съевший порядочно, не успокоился, стал спрашивать, что подают на столах в Тибилисе. Кока рассказал, как готовились у них в семье к праздникам. Начиналось всё с напоминаний бабушки: скоро день рождения, Новый год или Пасха, на сколько человек стол накрывать? Составлялся список друзей и продуктов с базара, причём учитывалось время года: если весна, то свежая баранина, тархун, ткемали, алыча для чакапули, закуски, молодая картошка, торт с клубникой. Если осень – аджап