– Кто кого уронил? – не понял Кока.
Сало усмехнулся, почесал тройной подбородок:
– Тархану западло к куму своими ногами идти, поэтому два вертухая несут его к куму на руках через всю тюрьму, с четвёртого этажа на первый. И обратно, когда Тархан и главнач закончат тёрки.
– Ничего себе! Значит, Тархану идти своими ногами к главначу западло, а тереть с ним – нет? – удивился Кока замысловатой тюремной мудрости (недаром говорят: жизнь не так проста, как кажется, она намного проще).
Сало вздохнул:
– Ну так же ж по делу! Оба за тюрьмой смотрят, чтоб орднунг был… Если что, хан Тархан такой бунт поднять может, что мало не покажется! Было уже. Зэки полдня так колошматили мисками по дверям и стоякам, что мы все чуть не оглохли. А что сделаешь? Откроешь одну камеру – а остальные продолжают стучать. Ладно. Забазарились. Шевели копытами!
– Не подгоняй, еле иду… Слышал, мне статью перекинули? До трёх сделали! – похвастался Кока.
Сало кисло поздравил:
– Молоток! Родные порадели? Всегда с вами, зверями, так – родные выкупают, а наш брат-дурак сиди, щи хлебай с тараканами!..
Кока не счёл нужным продолжать этот разговор, перевёл в другое русло:
– Камеры и коридоры проветрите как-нибудь на субботнике! Вонища столетняя! Прав немчик Гольф – как в хлеву!
Сало отдулся:
– Уф-ф! Как их проветрить?
– А выведите зэков во двор, откройте все двери во все камеры – и пусть продувает полдня! Кстати, и тараканов выморозите – они минусовку не выносят!
– Да? – Сало на секунду задумался. – А куда, на хрен, зэков девать? Где столько базков? У нас базки маленькие, ещё при Екатерине строены. Ежели всех вместе загнать – то перережут ведь друг друга! Не уследишь! Подельников полно сидит, друг на друга зубья точат! Пришли… Стой… Заходи!..
Главнач, полковник Евсюк, вислощёкий, подбородчатый, брылястый, пил кофе, хрумкал миндальным печеньем.
– Угощайся! Ты, я вижу, счастливчик! Лаки Лучано! Участь переменил? Слышал. Поздравляю. Оставить тебя в общей или на спецы хочешь?
– В общей останусь. Зачем спецы? Дело закрыто, добавить нечего, – сказал Кока (намекая Евсюку, что он для наседок интереса уже не представляет – чего место занимать, новых напустите и выведывайте у них про “шютки пианого Мышютки”, как говорит Сатана!). – Лучше я с ребятами в общей останусь… Да и немчик без меня пропадёт, за мою юбку держится, совсем ручной… Ещё и очки разбил, ничего не видит.
Евсюк расплылся в улыбке:
– Лады, сиди, где сидишь. А помнишь, как ты в одиночку просился, разбойник бородатый? Кофе давно не пил? – заметив взгляд Коки, участливо спросил он, но не предложил. – У вас там, в Грузии, кофе пьют или чай?
– И то, и другое.
– А за что вашего президента укокошили? Или он сам того?
– Кого? Шеварднадзе? – удивился Кока.
– Нет, другого… Как его… Хамса… Ганса…
– Гамсахурдию?.. Когда?..
– Да уж давно, под Новый год.
– А кто убил? – Кока ничего про это не слышал.
– Кто знает? Нашли с дыркой в голове… Я тебя чего вызвал. Как там этот немчик? Да, Ингольф. Да понимаешь, пишет и пишет письма и жалобы, боюсь, нагрянут сюда особисты, хлопот не оберёшься! Или, того хуже, правозащита на шею навяжется! Сейчас этих протестунов и демонстранцев пруд пруди, только и рыщут, где бы покрасоваться. Или прокурорские какие. Или журналюги. Опутают, окутают! Нужен мне такой головняк? Сам знаешь, какое базарное время сейчас! Каждый рулить норовит!
– А куда он пишет? – невинно спросил Кока (хотя сам же и сочинял, и писал для Гольфа все эти кляузы и жалобы).
– Куда только не пишет! – Евсюк, поворачиваясь всем телом, поискал папку с письмами. – Вот тут копии. И главное, ещё таким культурным языком излагает… Всякие слова умные… Кто ему пишет? Не ты ли?
– Нет, я по-русски плохо умею писать, – соврал Кока, ухмыляясь в душе комплименту его способностям стряпчего.
Главнач поворошил шевелюру.
– Предложи ему – пусть он завязывает с этими писульками, а я его в тихую хату определю. Да хотя бы в твою бывшую, к Расписному, пусть вяжут на пару… На спецах и потише, и пища получше. Может, его это устроит? А то заколебал своей демократией! Прошу тебя, останови как-нибудь эти жалобы! Заебал, в натуре!
Кока милостиво пообещал поговорить:
– Надо мозгой пораскинуть. – Но от себя сообщил, что Гольф в камере прижился и что к нему скоро приедет родня из Бремена.
– Да? – Евсюк закончил с миндальками. Вытер салфеткой вывернутые, как у гуппи, губы. – Из Бремена? Это где? В старом ФРГ? Это хорошо.
– Да. Ищут помощи… Не знают, кому в лапу дать.
– Ну-ка, с этого места поподробнее! – оживился главнач, но Кока, подумав, что этим можно навредить Ингольфу (будут шантажировать и деньги вымогать), обернул всё шуткой:
– Да я так, с юмором, гражданин начальник! Разве западные люди в таких делах смыслят?..
Евсюк посмотрел на Коку, как бык на льва, не понимая, шутит тот или говорит всерьёз. Вздохнул:
– Если родичи приедут, пусть ко мне прямо идут, я им все советы дам… Немчика дело тухлое – против него все показания и факты. У парней побои сняты, всё чин по чину…
– Какие побои? Он и мухи не обидит! Пушистик чистопородный! – в сердцах возразил Кока.
Главнач почесал вислую щёку.
– Мухи, может, и не обидит, а парней покалечил…
– Лады. Меркую, очень он вам надоел.
– Да хуже горькой редьки! – воскликнул главнач, и Кока снисходительно его успокоил:
– Всё будет нарядно! Отвечаю! Объясню пушистику, что бесполезняк письма строчить, а на спецах чалиться куда как сподручнее.
Главнач обрадовался:
– Вот и отлично. Иди! Печенье бери, дашь своим босякам! И уговори фашистика, ради господа, перестать писать!
И Кока, кивая и набив карманы миндальным печеньем, отправился в коридор, откуда Сало отвёл его обратно в камеру.
В хате ребята опохмелялись чифирём, выпрашивали у АлиНаждака бутылку:
– Пр-раздника когда, эли, а головой сейчас пухнет! До пр-раздники закупимся, бана! Давай не стр-ракуй, гони бухлу! Иуда злая, ара!
– Как Кока скажет, так и будет! – отвечал Али-Наждак.
Кока разрешил. Разлили по стопкам. Выпили. Вздрогнули. Повеселели. И в камере вдруг стало тепло – батареи наконец стали греться! А через решётку даже как будто проглянуло тусклое февральское вечернее солнце. Можно и на прогулку пойти – чудесный день! Стали тасовать карты, открывать нарды, пересмеиваться, подкалывать друг друга.
– Тому руки надо оторвать, кто тебя играть учил, Робинзонович!
– Чую запах марса!
– Таким, как ты, я три хода дарю, клянусь милостью Аллаха!
– Что, школ слепых, бана? Куда ходишь? Глазы откр-р-рой, эли!
– Кястум! Переиграй!
– С тобой играть – только руку портить!
– Я при чём, если руки кривые?
– Знаешь, кому яйца мешают?
– Кому мешали – уже отрезали!
Вечером Кока отозвал Замбахо от карт.
– Слушай, главнач сказал – Звиада убили!
– Мне по херу, при ком на тюрьме залипать! – равнодушно ответил тот, а всё-таки спросил: – Когда убили? Кто? Напиши своему подельнику, может, он знает?
Скоро пришёл ответ от Нукри. Смерть случилась в селе Дзвели Хибула Хобского района 31 декабря, вечером. Звиад сидел один в комнате – и выстрел! Некто Гугушвили лежал в смежной комнате, слышал всё. Официально – суицид.
Кока показал маляву Замбахо. Тот прикинул:
– Может, и правда застрелился. Понял, что покоя не будет. Опять бежать куда-то?! Вон его куда, в Хобский район загнали… Сил не было больше… Или болен, говорили… Или Эдуард его замочил! – неожиданно закончил он.
Кока не думал – зачем это Шеварднадзе? Но признался:
– Если б у меня был пистолет, я бы уже сам миллион раз застрелился! При каждой ломке!
– Оружие просто так не достают! Достал нож или пистолет – режь, стреляй, а махать им не надо! Если в зоне себя хорошо поставишь, у тебя есть будущее, – сказал Замбахо.
– Какое? – не понял Кока.
– Наше, воровское… Ты ничем не запачкан. Язык подвешен. Понятия имеешь, много не болтаешь, всё сечёшь, много знаешь, а что не знаешь – узнаешь. Вид внушительный, рост есть. Можешь вежливо и красиво базарить, здраво рассуждать… Дуб тоже из малого жёлудя вырастает…
Но Кока отмахнулся – ему совсем не светило такое будущее. Зато вспомнил, что хан Тархан недавно предсказывал смерть президента Звиада. Замбахо засмеялся:
– Много ума не надо, чтобы понять: кто бомбил его из пушек, будет пытаться добить! – Но похвалил Тархана: – Да, опыт у старика есть! Один из лучших медвежатников! Говорят, после каждого грабежа рассыпал в сейфе перец с махоркой, чтоб служебные собаки потеряли нюх… Но давно сидит. Сейфы другие пошли, с электроникой, в которой он ни фига не волокёт. А так – вор авторитетный! Его два больших вора, Цаул и Амберг, в сибирской зоне короновали, и с тех пор Тархан ни разу не поскользнулся… Рамкиани курди![206] Чтоб его татуировать, Амберг вызвал из красноярской зоны кольщика, который ещё Николаю Второму наколки набивал… Почему зовут Тархан?.. А фамилия у него Тархан-Моурави…
Вот оно что!.. Кому не известно, что княжеский род Тархан-Моурави (бабушка говорила по старинке “Тархан-Моуравовы”) – уважаемый и древний род, ведёт своё начало от Георгия Саакадзе, великого Моурави, а само слово “тархан” означает “тот, кто никому не должен, кто от всего свободен”. Что ж, хан Тархан достоинства рода не роняет – он успешный повелитель в своём царстве, а в уме, такте, вежливости, воспитании и умении управлять людьми ему явно не откажешь!
Утомлённый за день, Кока не мог заснуть, ворочался. Мысли шли на попятную, мягко въезжали в счастливое время, вроде эпопеи ежегодной поездки на лето в деревню… О, счастливое, но не такое простое дело!
…Летом семья Коки (когда родители ещё жили вместе) обязательно на июль-август, в Тбилиси невыносимо жаркие, до плавленого асфальта и увязающих в нём дамских каблучков, выезжала в деревню Квишхеты, недалеко от Сурами, куда брать с собой надо было всё в буквальном смысле: крестьяне сдавали пустую комнату с тремя сетчатыми панцирными кроватями, грубым столом и четырьмя массивными стульями, даже без рукомойника, который тоже надо тащить с собой, вместе с кастрюлями и чанами для сбора воды.