Лука заметил, что старик дрожит и близок к исступлению.
– Отдохни!
Но Иуда, не пожелав или не сумев остановиться, продолжал громко и отчётливо (а Лука, дивясь на складность его речи, сейчас поверил в то, что старик и правда ходил по миру, нёс слово Иешуа, увещевал людей на базарах, толковищах или возле храмов):
– Различай добро и зло! Будь бдителен – кажущееся добром иногда оборачивается злом! Если видишь: разбойник насильничает и убивает, его возьми и увещевай, а не добившись покаяния – убей! Восстанови правду! Сделай белое белым! – почти кричал он, не замечая, как дёргается щека, пятно, веки. – Это ропотники, ничем не довольные, поступают по своим похотям! Уста их произносят надутые слова! Но вы, возлюбленные, помните предсказанное: в последнее время появятся ругатели, поступающие по своим нечестивым похотям. Это люди без веры, без духа. Пусть их! Не трогайте их, а себя назидайте на вере Иешуа! Сохраняйте себя в любви для вечной жизни, как учил Учитель! И к одним будьте милостивы с рассмотрением, а других спасайте, исторгая их души из огня!
Лука записывал. Слова Иуды казались ему путаными и туманными, но старик дрожал от напряжения, выкрикивал фразы с брызгами слюны, и Лука, не прерывая его, продолжал записывать, надеясь после исправить и подчистить его речь, но потом решил ничего не менять – пусть будет всё так, как говорит Иуда.
Видя, что старик мелко трясётся, Лука предложил:
– Дальше завтра?
– Завтра может не наступить… Cей же час всё, всё… – отозвался старик и встал. – Братья! Помните: жаждая славы, идёт человек по пути суеты! Жаждая мудрости – идёт по пути в обитель предвечного рая! Бывает, что щенков охранных собак подкладывают в кошары к овцам, отчего овцы впоследствии не боятся и слушаются этих собак, но вы, люди, не будьте подобны этим овцам! Не слушайте, не верьте, не внимайте никому, кроме Иешуа!
Стоять уже не мог, сел. Стал делать странные движения, будто снимает с себя паутину. Но продолжил:
– Некий человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некий нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях. Умер нищий и отнесён был ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза, увидел вдали Авраама и Лазаря и возопил: “Отче Аврааме! Умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем!” Но Авраам ответил: “Чадо! Вспомни, что ты получил уже доброе и богатое в жизни твоей, а Лазарь имел только злое, ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь. И это справедливо по велению высшего судии!”
Иуда так разъярился на богачей, что стал бить по столу кулаком и кричать:
– Вот два человека вошли в храм молиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей молился сам в себе так: “Боже! Благодарю, что я не таков, как прочие люди! Пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю!” Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо, но, ударяя себя в грудь, повторял: “Боже! Будь милостив ко мне, грешному!” Сказываю вам, что сей последний пошёл оправданным в дом свой более, нежели тот, кто себя возвышает: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится. И первые станут последними, а последние – первыми в царстве Иешуа, где счастье и благоденствие!..
Лука устал. От быстрого писания болела рука. Иуда тоже утомился, замолк, нахохлился.
Лука снял рубаху.
– Смотри, осень, а жара какая. Разденься! – предложил он, но старик мотнул головой. Его красная щека подрагивала, дёргалась, он брался за неё ладонью, пытаясь остановить тик.
Укладывая по порядку пергаменты, их было три, Лука спросил:
– Ты сам как думаешь, кого в мире больше: добрых или злых людей? Откуда эта злость к себе подобным?
Старик, подумав, ответил коротко, как плюнул:
– Злых! Злых людей больше! А злость их – от Сатанаила, коему они продались и предались всей своей поганой душонкой!
Лука знал, что ответ будет таков, уж слишком яростно Иуда обличал людей, но всё-таки возразил:
– Возможно ли, что ты был с ними сам зол, а тебе кажется, что это они злы?
Иуда вскинулся:
– Нет! Я ни с кем не был зол! Никогда! А со мной были. Часто! Всегда!
– Почему так происходит? – спросил Лука скорее себя, чем старика.
Он тоже склонялся к мысли, что злых людей больше, чем добрых. Но, быть может, они не изначально злы, а озлоблены своей трудной жизнью? Да и каждый может быть иногда зол, а потом опять добр. Но потом думалось: нельзя делить людей на добрых и злых, нельзя забывать слова учителя Феофила о том, что в душе каждого идёт борьба добра и зла, иногда побеждает одно, а иногда – другое, хотя самые опасные – это “серые” люди, в коих добро и зло смешаны в такой клубок, что их невозможно разорвать, а сам человек уже не понимает, в чьей он власти. Учитель Феофил был уверен в конечной победе добра, но не раскрыл: будет ли это победа для всех людей? Или для каждого в отдельности?
– Злость – от гордыни! – пробурчал Иуда. – Мир давит, человек озлобляется. Вот дети, которые убивали собак за деньги? Говорят, что дети чисты! А глядь – и чистые сразу превратились в грязных, как увидели мзду! Дай им побольше динариев – они и людей станут так же убивать!
Лука переложил листы на столе.
– Раньше я много злился, а ныне – нет, очистил душу писанием и работой.
– Это оттого, что ты далёк от людей.
– Да. Мне незачем злиться на мир. Я сам творец своего мира! – гордо и твёрдо произнёс Лука. – Один грек-стихотворец говорил так: “Я дроблю душу свою на части, и каждая живёт отдельно. Я раздаю себя по частицам!” Вот и я хочу так же: разбиться на частицы и влетать в людей.
– Ты счастливый! – негромко произнёс старик.
Лука согласился:
– Да. А чудеса? Ты видел, как Иешуа их творил? Ты же был там? – стал допытываться он у Иуды, но тот (и вообще-то неохотно отвечая на вопросы о Иешуа) странно взглянул в ответ:
– Я сам ничего такого не видел… Но нет! Как-то раз мы были на Генисаретском озере, где Пётр весь день ловил рыбу и ни одной не поймал, а Иешуа сел к нему в лодку, сказав: “Плыви подальше и закинь сети справа от борта!” Пётр с сомнением, но послушался и вдруг вытащил сети, полные рыбы, да такой, что в этом озере отродясь не водилась! Ох и вкусна она была! Мы жарили рыбу на треногой жаровне, а из голов сварили уху! А Пётр всё благодарил: “Спасибо, учитель, что сети дал нам, а не рыбу, её нам должно ловить самим!” – на что Иешуа улыбался: “Были у тебя сегодня сети, а рыбы в них почему-то не было до моего прихода!”
И замолк, думая о чём-то своём.
Не сразу Лука решился спросить, был ли Иуда на последней вечере.
Старик оживился.
– Как же! Иешуа был весел, шутил и озорничал… Как?.. А как обычно: то у Фомы из плошки вдруг исчезнет еда, то Матфею почудилось, что ему в ухо кто-то нежным голосом шепчет всякие любовные небылицы, и он мотал головой, чтоб от них избавиться, но тщетно!.. Потом мы стали серьёзны, спрашивали Иешуа по очереди, и он всем отвечал…
– А ты? Что спросил? – подался Лука вперёд.
Иуда улыбнулся:
– Он сказал, что скоро мир его больше не увидит, а только мы. Я не понял: “Что это? Ты хочешь явить себя только нам, а не миру? А как же мир без тебя?” Он ответил: “Кто любит Меня, тот соблюдёт слово Моё и понесёт его дальше, и мы придём к Отцу Моему и сотворим там обитель, ибо слово Моё – это слово Отца Моего, пославшего Меня!”
Лука так торопился записывать, что сломал калам и писал дальше обломком, чтобы не останавливать Иуду, а тот со слезами продолжал вспоминать, что говорил ему самый главный человек мира:
– Он пообещал, что дух святой обучит нас всему, а его время пришло: “Иду от вас и приду к вам!” – Но на вопрос Луки, правда ли, что Иешуа после воскресения явился только апостолам, а другие его не видели, не ответил, отговорившись тем, что был болен и лежал, простужен, в доме одной сердобольной жены в тот день, когда Иешуа явил себя ученикам.
Напоследок Лука спросил, была ли у Иешуа жена, ибо некоторые утверждали, что он был обручен или даже женат.
Иуда как-то смутился при этом вопросе, но всё же ответил:
– Ходила с нами девушка из местечка Магдал Нунаи… Но не всё время… Иногда ночевала вместе с Иешуа… И он иногда уходил к ней в Магдал на два-три дня… Мне брат говорит, что Иешуа изгнал из неё бесов…
Так в беседах они провели этот день. Иуда, сбросивший с себя бремя молчания, стал радостен, говорил, что скитания его не прошли даром и люди услышат его голос, а Лука думал о том, что делать дальше с этим небольшим посланием. Вставить его куда-нибудь? Или держать отдельно?
К вечеру опять заморосил дождь. Крошечные бойкие капли били по деревьям, по хижине, по навесу. Уставшие за день Иуда и Лука решили рано пойти спать.
Старик вёл себя странно, что-то бормотал, крутился на тюфяке, кряхтя, укладывал поудобнее мёртвую руку. Неожиданно спросил:
– Как ты думаешь, я всё сказал, что мог?
Лука удивился вопросу:
– Откуда мне знать?
– Ты вложишь эти листы в твои писания?
– Нет. Это будет отдельное сочинение. От апостола Иуды. Ведь ты – апостол, ходил с Иешуа?
– И ходил, и летал, и ползал, – странно ответил Иуда. – Ты сделаешь своё, а я – своё… Только не забудь…
– Не забуду, – сквозь дрему отозвался Лука.
Болезнь Иуды
Под утро Лука проснулся от стука – упал пузырь с полки. Эпи тявкнул во сне. Лука вгляделся во мглу. От полки отошёл Иуда, страшный в ночных бликах, высокий, сутулый. Топорщилась клочковатая бородёнка. Болталась мёртвая рука. Старик подобрался к стене, где прибит грубый, из двух палок, крест, сделанный Косамом. Иуда, откинув ногой пузырь под скамью, яростно шёпотом выругался:
– Говори – почему ты святой, а не я? Я всю жизнь муки терпел, и за себя, и за тебя, и за всех! Я – свят! Я сказал Луке слова, их будут помнить! Они нужны людям! Я понял всё лучше тебя. Я – святой! Звезда моя взошла! – И продолжал, выговаривая слова с какой-то твёрдой, уверенной медлительностью: – Ты слышишь меня? – Постучал по кресту. – Я всю жизнь терпел и мучился, почему же не могу исцелять? Не могу превращать воду в вино?.. Хорошо же, сделаем по-твоему! – угрожающе заключил он и неловко, одной рукой, сорвал с полки топор.