Так Кока помаленьку осваивался в клинике. Никуда особо не ходил, только иногда раскрашивал восьмикрылого лебедя или посещал молодую психологиню, похожую на Люси. У него даже было своё место в углу. И пока она рассказывала, отчего возникают страхи и как они переходят в неврозы, он смотрел на её подвижные круглые ягодицы, красные губы, и мысли опять сползали на этих двух женщин: мать Франсуазу и дочь Люси…
Гром грянул, когда в руки матери попали телефонные распечатки с номерами звонков: разговоров по Кокиному номеру велось много больше, чем раньше. Вот тут её, матери, короткие звонки (она обычно назначала свидание – и всё), а тут – длинные, очевидно, дочери (кого же ещё, не папа́ же?). Когда она спросила об этом Люси, та стала наивно отнекиваться, что только раз звонила дяде Коке, чтобы спросить, где купить масляные краски, – им по рисованию задали пейзаж с натуры.
Вопрос удалось как-то замять, но Франсуаза явно что-то почуяла, затаилась, стала чаще звонить, проверяя, дома ли Кока́. В разговорах с ним называла дочь “противной строптивицей”, а дочь ругала мать “злой стервой и ведьмой”: только приказывает и орёт! А папа́ вообще, кроме как оплеухами, с ней не разговаривает! Шли бы они оба к чёрту! Она тут жить всё равно не останется! Сбежит после школы куда глаза глядят! В Руан, например! Там подруга в кафе работает, обещала устроить!
Они встречались с Люси около двух месяцев. За это время все препятствия были благополучно удалены, и они вполную наслаждались друг другом.
Иногда она недоуменно качала кудрявой головой:
– Почему люди расстаются, если им хорошо друг с другом?
Кока морщился:
– Жизнь разводит. Мысль мужчины прёт туда, где новое, интересное. Где всё известно, там нет места для фантазии, хозяйки секса. Охотник не может всегда стрелять одну и ту же дичь, рыболов – ловить одну и ту же рыбу. Два-три года при хорошей погоде любовники могут продержаться, если их удерживает только секс. Если любовь, то люди живут долго.
Как-то раз Люси не пришла на свидание. Потом совсем пропала – сама не звонила, а к ней Кока звонить опасался: телефон стоял в холле и отовсюду прослушивался. Если не звонит – значит, не хочет встречаться. Он мучился, ревновал. Наконец умудрился поймать её по телефону.
– Люси! Почему не звонила? Что случилось? Обиделась?
– Нет. Наоборот. Я всё время думала о тебе. Боялась звонить, думала, ты злишься, что я на последнее свидание не пришла.
– Я злюсь, что ты пропала! Надо позвонить. Зачем человека мучить? Или ты нарочно это делаешь? Издеваешься?
– Нет, что ты! Я перед сном о тебе вспоминала.
Кока разозлился:
– А я сна не имею! Две недели с телефоном не расстаюсь! На твои окна смотрю! Всё жду звонка как болван!
Но её тихий вопрос “Когда встретимся?” сразу притушил в нем раздражение.
– Завтра. После уроков буду ждать в нашем месте.
Потом Люси опять пропала. Мысли о ней волнами расходились по телу, ныли в коленях, дырявили ступни, стремясь наружу и не находя исхода. Он не выдержал, позвонил, застал её одну. Выяснилось, что она теперь “ходит” с одним парнем с дискотеки, не может же она этого парня обманывать?
Кока взъярился:
– Ах, так? То сделай меня женщиной, то встретила первого встречного – и прощай, спасибо за учёбу, гуд бай?! Так?
Он предложил всё обдумать и встретиться в понедельник.
В доме мясника-француза Люси молчаливо и покорно ела бутерброды, слушала внимательно и серьёзно, не перебивая, как хитрая ученица, которая нашкодила и знает, что надо переждать брюзжание и нотации. Вот только поглядывала исподтишка на часы, и Кока понял, что она уже всё решила, – недаром по телефону было уточнено: “Только встретимся, и больше ничего”.
Когда же он, как всякий жалкий отвергаемый, попытался выяснить, что же конкретно произошло, что за парень, – то получил простой, как мычание, ответ: она познакомилась с ним на дискотеке. На язвительный вопрос, любит ли она уже его, или ещё нет, ответила серьёзно:
– Ещё не знаю. Ничего пока не было. Мы только обнимались в парке. Ну, и другое немного, сам знаешь… Давай переждём две недели. Не сердись, – примирительно добавила, расстёгивая блузку…
Больше он Люси не видел – она уехала в Руан, учиться дальше. А Франсуаза оставалась рядом и никогда не подводила, хотя с некоторых пор Кока стал подозревать, что она завела себе ещё одного любовника, про запас, на всякий случай.
Кстати, когда он, в припадке откровенности, поведал в общих чертах Лясику эту историю, тот заявил:
– Ну и что? Они тут все с тринадцати лет трахаются! И Богоматерь была пятнадцатилетней, когда за рогатого плотника вышла! Пророк Мухаммед вообще на десятилетней Айше женился! А великий Тютчев? Всю жизнь был влюблён и в мать, и в дочь Денисьевых. Про Набокова уже и не говорю…
Ну, если Тютчеву и Набокову можно, то чем Кока хуже?
От любви к Люси в душе осталось дуновение счастья: повеяло – и исчезло, нет его! А после матери Франсуазы – нелепое “Кока́”, копоть похоти, горстка угарного пепла…
21. Вертопрахи вертихвостки
С утра, ещё до лекарств, в палату явился пастор – старенький, худенький, щупленький, с длинным носом, в чёрной, наглухо застёгнутой рубашке с белым воротничком.
– Я пастор. Вы хотели со мной поговорить? Исповедаться, так сказать?
Кока, как обычно по утрам в плохом настроении, угрюмо ответил, что тут какая-то ошибка, он никого не вызывал. Он вообще православный, ему нельзя с католиками общаться.
– Общаться могут все люди между собой. Вот, у меня в плане стоит: “Гам-ре-ке-ли”! Вы же веруете в Христа? Это главное! – наставительно заметил пастор.
Что отвечать?
– В Христа я верую, а вот во всё остальное… Природа… Фауна… Кто это всё создал?..
– Что именно – людей или зверей?
Кока удивился:
– А люди разве не звери? Не принадлежат фауне?
– Нет! Человеку подарил сознание Господь Бог, – поджал губы пастор, с опаской поглядывая на Массимо в ночной пижаме (тот насторожился, как всегда при виде незнакомых людей).
– Да? Сознание? Бог? – скептически возразил Кока. – А почему Господь Бог заставляет всё живое день и ночь убивать и пожирать друг друга? Почему не дал всем всё? Почему у рыбы-привидения прозрачный череп и четыре глаза?
– Какая рыба? Какое привидение? Вы видите призраков? – Пастор в замешательстве тёр сухие лапки.
– И привидения, и призраков! Каждую ночь! Вот скажите: почему этот якобы добрый и умный Бог так устроил в природе, что если не убьёшь и не сожрёшь ближнего своего, то сам сдохнешь от голода? Почему всех не сделал вегетарианцами? Сам говорит: “Не убий”, – и сам строит систему так, что, если не убьёшь, не проживёшь, отчего все живут в страхе и боязни… А? – разошёлся Кока.
– На то мы и цивилизованные люди, чтобы не убивать. Нам незачем убивать, у нас всё есть, – неуверенно бормотнул пастор.
– Сколько люди убивают друг друга – никакому крокодилу не снилось! В теорию Дарвина вы, надеюсь, верите? – пошёл Кока с ферзя. – Мы ведь такие же звери, только ручные, дрессированные, одомашненные. У нас клыки обломаны и когти стёрты, мы уже сырое мясо не едим…
Пастор оглянулся почему-то на Массимо (видимо, когти и клыки в его сознании больше подходили лохматому калабрийцу). То ли в шутку, то ли всерьёз спросил:
– Вы уже съели сегодня кого-нибудь?
– Нет. Завтрака ещё не было! Вот его сегодня съем! – Кока кивнул на соседнюю кровать. – Моего самого-самого ближнего! Видите, какой жирненький?
Массимо, напуганный вниманием и громкой речью, вдруг основательно и протяжно, по-ослиному, рыгнул, что заметно напугало пастора; он вздрогнул и даже слегка отпрянул, косясь на небритую тушу в ночной пижаме.
А Кока продолжал:
– По сути дела, я агностик, меня так бабушка воспитала. Никто ничего точно не знает. Кто создал время и пространство? Тоже Бог? А где он сидел, когда создавал пространство? Значит, до пространства было уже где-то какое-то уютное местечко?.. И сколько времени он создавал время?.. Ведь на это тоже нужно время!.. – Вспомнил разговоры амстердамских психов, его понесло. – Вселенная, говорят учёные, возникла четырнадцать с половиной миллиардов лет назад, каким хреном они это измеряли? А что было за десять минут до этого внезапного возникновения? Что за бред про Большой взрыв? Откуда материал для звёзд и планет? Из какого склада привезён? И кто завскладом? И сколько их, этих звёзд? И где их конец? И как может Вселенная расширяться? Значит, есть куда расширяться, есть пространство, куда бо́льшее, чем Вселенная?
Пастор слушал, открыв рот.
А у Коки, как всегда от рассуждений о Вселенной, закружилась голова, стало мерцать в глазах и подташнивать. Он замолк, сел на кровать.
– Этого всего нам знать не суждено. Одному Богу известно. Счастливы только птицы небесные. Смысл живой жизни – жить! И быть покорным Богу! Звери смирились со своей участью, принимают мир, каков он есть, и человек должен смирять свои греховные мысли. В любом случае надо жить по законам Христовым, – примирительно произнёс пастор (очевидно, памятуя, что больным нельзя перечить).
Кока ответил, что он так и живёт: никого не обижает, не трогает, не кусает, не ругает, не грабит, не беспокоит, не убивает и не каннибальничает, только в детстве иногда бабушку обманывал и таскал из её кошелька мелочь.
– Вот и все мои грехи! А их, между прочим, Христос уже искупил, все наперёд! Так что я безгрешен! И выдумывать себе бога и ползать перед ним на коленях я не намерен! Никто ничего не знает! И я тоже ничего не знаю! И вообще, всякое знание есть печаль! И почему так несправедливо устроено: одним – сила, ловкость, когти, клыки, острые клювы, зоркие глаза, чуткие уши, мягкая поступь, бесшумный лёт, а другим – шиш с маслом, ничего, кроме дурацких рогов и бесполезных копыт?.. Разве это справедливо?.. Отчего такое небратолюбие?.. И зачем требовать от людей того, чего нет в природе?.. Если Бог не удосужился создать разумное, доброе, справедливое нечто, то чего можно от людей требовать?.. И я буду жить, как я хочу, а не как мне велит какой-то неизвестный персонаж!..