– На эту обезьяну посмотри!
– Чмо болотное!
– Как таких в самолёт пускают!
Эта дорога отпечаталась в его мозгу как нечто бесконечно ужасное, когда он понял, что ад – это лабиринт: идёшь бесконечно, а по бокам всюду – слепые тупики. И главное – ад не кончается! Но всё равно надо брести и как-то жить…
С утра Кока угрюмо уселся играть в шахматы с двухсоткиловым толстяком Дитером – тот всё время трогал и ворошил свои жиры. Это было нестерпимо скучно: толстяк играл плохо, да и Кока порядком подзабыл тонкости шахматного боя. Самое унылое дело – играть в дурдоме в шахматы с полудурком, который путает ходы и всё время говорит о своём геморрое!
“Есть хорошие народные средства: вставить на ночь в анус кочерыжку, или брусок картошки, или зубчики чеснока”, – вспомнил Кока поучения старухи Маро (та, помимо торговли чачей, занималась мелким врачеванием, а геморрой после её чачи беспокоил многих, давая ей два заработка: от чачи и от её последствий).
Но Дитер не слушал, подробно рассказывая о всех этапах своей дефекации, а Кока удивлялся: “Как же под тобой унитаз не крошится? Разве он рассчитан на такие туши?”
Игра была прервана приходом тихой группки студентов-практикантов.
Они беспомощно оглядывались у входа – дальше в коридор их не пускала баба-солдат: стояла, раскинув руки крестом, и что-то угрожающе бормотала, отчего молодёжь пугливо дёргалась и робко роптала. Но доктор Хильдегард, сверкающая кожей и стальными прибамбасами (чтоб, наверно, ослеплять психов, возвышаться над ними, как идол над толпой), выглянула из своего кабинета и прогнала бабу-солдата в палату, откуда та стала злобно грозить невинным практикантам кулаком.
– Утром эта псишка на уборщицу накинулась, – сказал Дитер, делая глупейший ход.
Кока, ставя мат, подумал, что тут от многих надо держаться подальше. Он уже поставил три детских мата и теперь наблюдал за студентами. До чего приятно смотреть на нормальных людей! Он в этом психоцирке отвык от человеческих улыбок, одежды, причёсок, от людей без изъянов.
Тем временем студенты вошли гурьбой в учебный кабинет, где отрабатывались навыки работы с больными. Там – столы, весы, монометры, какие-то белые приборы со стрелками, даже скелет. И три гибких, в человеческий рост, резиновых манекена – им практиканты измеряли давление, делали дыхание “рот в рот” и оказывали другую помощь. Сегодня, видно, пришла пора проверить знания, отточить навыки на живых людях, для чего брат Фальке стал тащить в кабинет некоторых безропотных больных, потому что добровольно идти на эту экзекуцию никто не хотел, зная, что там надо раздеваться догола, снимать вонючие носки и дырявые трусы (некоторые шизоиды принципиально не мылись – боялись, что из душа на них прольётся яд, а из слива может выползти змея, как это якобы уже произошло один раз).
Кока с Дитером бросили играть, стали смотреть телевизор, где показывали, как охотится стая хорьков: окружают оленя, в прыжке кусают его за яйца и член, а потом идут по кровавому следу, пока олень не истечёт кровью и не рухнет, а там уж накидываются гуртом и рвут на кусочки. Диктор отметил, что хищники вообще начинают пожирать жертву с причиндалов и ануса, где есть за что удобно ухватиться, чтобы разорвать брюхо и добраться до лакомой парной требухи.
Потом в холле стали собираться психи. Что такое? Дитер вспомнил:
– В город идут, вчера врачи говорили. Социальная терапия. Я не иду – у меня по расписанию бассейн.
Да. На вчершнем рунде[141] врачи, взяв у всех кровь и тщательно измерив давление пятый раз за день, объявили, что завтра – день социальной терапии, группа больных может поехать на автобусе с медбратьями в город – погулять там, купить, если что надо, и всем вместе вернуться к ужину. Кто не хочет – будет печь торты к ужину.
Кока недолго колебался. Перспектива ехать в автобусе с группой шизоидов и гулять по городу его не прельщала. Оставались торты. Что это может быть – Кока не представлял. Готовить он не умел, с трудом запомнил, как жарится яичница: масло на сковородку кидать до яиц, а не после! Вспомнил историю с сациви во Франции – теперь, видно, пришла очередь торта в Германии.
Наконец собралась вся группа. Баба-сумка надела панамку и боты. Баба-солдат стояла в первом ряду в брезентовой куртке, грудь навыкат. Каменщик и Кармен о чём-то тихо сговаривались. Переминалась в туфлях на каблуках кривоногая каракатица Наташка в чёрном бархатном берете. Рядом – девушка-кошка. Когтистый Стефан, с книгой под мышкой, босиком. Девушка в каталке вместе со своим поводырём. Кривой с тиками. Огромная бабища, любительница водопроницаемых водоёмов и цейлонских цветов, зычно пыталась завести разговор с кем-то в больших наушниках, но тот, похожий на Чебурашку, ничего не слышал и глупо улыбался в ответ.
Фальке построил группу в затылок, а Боко давал указания поводырю, как втаскивать в автобус каталку с девушкой:
– Я с вами еду, не бойтесь! Там есть специальная ступенька, выдвигается, я покажу. В автобусе билетов не покупаем! У меня весь список, я куплю! В городе будем иметь два часа свободного времени!
И молчаливые психи покорно отправились в поход.
Дитер ушлёпал в бассейн. Кока, радуясь, что избежал психоцирка, поспешил в кабинет кулинарии, где педагог по социальной терапии, дородная женщина в украшениях, встретила его словами:
– Сейчас будем печь пирог! Вы когда-нибудь пекли сладости? Нет? Это очень просто! Лучше всего пироги и торты печь в семейном кругу, всем вместе: процесс труда, да ещё с премией торта, сближает членов семьи. Только подождём ещё одного пациента! Он тоже отказался идти в город. Да, домашнее хозяйство – важная составляющая жизни человека! – С чем Кока был согласен.
Другим пациентом оказался двухсоткилограммовый Вольф. От его присутствия в комнатушке сразу стало тесно, и педагог, сама не худого десятка, пробормотав: “Да, места маловато. Но ничего! Распределимся!” – отправила Вольфа к столику, смешивать миксером масло с сахаром, а Коке велела надеть фартук и начала учить, как замешивать тесто. Делала она практически всё сама, ему только иногда командовала:
– Разверните! Пересыпьте! Откройте! Отмерьте! Налейте! Положите!
Вольф тем временем успел загубить миксер, засунув него масла и сахара больше, чем можно. Педагог стала чинить прибор.
Кока попытался взбить белки с сахаром, но только облился противной, похожей на сперму сопливой жидкостью. Это уж слишком! Он сказал, что у него проблемы с желудком, и, не снимая фартука, улизнул в палату, где просидел возле спящего Массимо минут двадцать. Вернувшись, успел застать момент, когда педагог с Вольфом засовывали пирог в печь. На вопрос “Где же вы? Мы уже почти закончили!” молча приложил руку к животу и закатил глаза.
Женщина покачала головой, без слов захлопнула крышку духовки, но подпись свою в картонке поставила – социальная терапия успешно проведена.
Кока сидел в холле, когда явилась из города группа. Все с трудом волочили ноги, тащились еле-еле. Каменщик и Кармен тащили какой-то узел. Толстуха в красном сарафане, любительница цветов и дальних странствий, шла с букетом сорной травы под мышкой, держа в левой руке несколько солёных кренделей, от которых она отламывала и грызла кусочки. Последней ковыляла злая, потная каракатица, переваливаясь на каблуках и зыркая по сторонам; она несла прозрачный пакет, набитый пачками печенья и галет.
Услышав Кокино доброе:
– Как погуляли? – сурово отрезала:
– Не твоё собачье дело! Шёл бы ты на хер!
– Шла бы ты сама! Корова безмозглая! – огрызнулся Кока.
Каракатица уставилась тяжёлым взглядом, заковыляла дальше, буркнув:
– Чтоб ты сдох, падла! – И получила в ответ:
– Чтоб ты три раза сдохла, сука жирная! Обезьяна кривоногая!
Медбратья были злы и встревожены – оказывается, в городе пропала девушка-кошка: ушла гулять, а к месту отъезда, к ратуше, не явилась. Сбежала! Теперь надо заполнять бумаги, вызывать полицию, объявлять в розыск!..
Утром во время приёма лекарств брат Фальке напомнил Коке, что их палата сегодня дежурная.
Этого не хватало!
– Что мы должны делать? – уныло вопросил Кока.
– Что и другие. Помогать при раздаче еды, мыть после еды столы, ставить на них стулья вверх ножками. В подсобке губки, перчатки, тряпки, ведро для мыльной воды, ведро для чистой воды, швабра.
– Что, и пол протирать? Зачем? Уборщица ведь каждое утро убирает? – недоумевал Кока, но брат Фальке строго сказал:
– Так надо! Социальная терапия! – и ушёл за тачкой с завтраком.
Опять эта проклятая терапия! Заколебали! Дежурить! Убирать! Целый день! Тут поносом или запором не отговоришься! Да и партнёр такой, хоть плачь! Массимо иногда с постели на обед заманить трудно, не то что шваброй шуровать или столы убирать, где обычно накрошено, разлито, насорено, залито слезами, а то и блевотиной!
И тут Коке в голову пришла хорошая мысль. Разбудил дремавшего борова:
– Массимо, мамма звонила, сказала, вечером придёт, только ты должен быть хороший мальчик и сегодня помогать убирать! Мы дежурные! Понял?
– Мамма? – недоверчиво воззрился на него Массимо бычьим взглядом. – Кому звонила? Когда?
– Доктору. Доктору Хильдегард звонила. Доктор пришла тебя обрадовать, а ты спал. Не стали будить.
Массимо молча и решительно вылез из постели. Раз мамма велела – надо исполнять. Он хороший, мамму не сердит. Кока посоветовал шапку и шарф не надевать, но боров заупрямился:
– Нет, мамма говорит – всегда надо шапку и шарф!
Так и пошли на шум тележки с завтраком – её катил брат Фальке.
Брат Боко прыснул им на руки из баллончика (хотя руки у Массимо были тёмные и заскорузлые от грязи, никакая дезинфекция не возьмёт), велел снимать подносы с сыром, колбасой, ветчиной, сортировать вилки и ложки, перенести баки с чаем и кофе с тележки на подсобный столик, предварительно расставив там чашки и блюдца в стопки.
С первым баком обошлось. Второй выскользнул у Коки из рук, грохнулся об пол, но Массимо как-то удержал, а Кока перехватил, ругаясь, – не могли полотенце или тряпку дать? Горячо же!