– Я чуть не охренел! Прикинь – целую ночь выпаривать ведро воды до пары кубов – и потерять! Я так заорал, что барыга проснулся и дал мне горсть кокнара!
29. Тюрьмама
Утром, до завтрака, дверь загрохотала.
– Подъём! Воронок прибыл! Готовсь, босота! – кричал Семёныч.
Кока обречённо сидел у стены с пустой чугунной головой. Ночью заснуть так и не смог, сейчас, глядя в пол, вяло клевал носом. Осоловелая апатия овладела его чугунной головой. В грязной одежде, пропахший камерной вонью, он тусклым глазом смотрел в пол.
Черняшка сел на нарах.
– Даже чутарик не покемарил? Страшно? Ничего! В тюрьмаме тоже жизнь. Я уж тебе говорил, своих держись – они в обиду не дадут, помогут откусаться, если что мутно пойдёт… С кайфом умеешь возиться? Ну, варить черняшку, мастырки заделывать? Химичить?
– Могу.
– Вот. К вору прибейся, ему помогай. И ещё вот что: больно ты вежливый, часто не благодари… И улыбайся поменьше – таких не любят, – напомнил Черняшка (а у Коки в голове всплыли слова Сатаны в пивбаре: “Не спасибкай”).
Мозг с трудом начинал шевелиться. Но дальше вопроса-обрыва, что его ждёт тюрьма, мысли не забирались.
Дверь лязгнула. Офицер по листу произнёс:
– Гамрекели! Николоз!
– Я!
– Попова свинья! Статья?
– Кажется, 224…
Офицер усмехнулся:
– Если кажется, креститься надо. На выход, с вещами!
Кока кивнул Черняшке:
– Пока!
– Удачи! Может, свидимся на тюрьме!
На него надели жгуче-холодные тяжёлые наручники. Офицер зашагал впереди, двое солдат с автоматами вывели Коку из решётчатой двери КПЗ мимо Семёныча, шепнувшего:
– Держись, паря!
На миг увидел людей на лестнице, яркую одежду, синие формы… Но погнали толчками в спину:
– Быстрей, зверюга!
Возле управления – воронок с открытой дверцей. Рядом – другой офицер и солдат с автоматом.
– Стоять!
Офицеры что-то быстро сверили по бумагам, вполголоса посоветовались, решили:
– Полезай в “конверт”! – и тычком загнали Коку в воронок, а там – в железный глухой ящик с полметра.
Захлопнули дверцы.
Сколько он сидел в гулкой темноте, в железном холоде и ржавом запахе в наручниках, резавших запястья, неизвестно. Он словно окаменел, хоть и слышал приказы снаружи, топот, ругань конвоя – кого-то буйного вталкивали в воронок.
Лязгнула решётка, буйный орал:
– Чтоб вы сдохли, падлы сучьи!
Кока стал внимательно прислушиваться. Пару раз негромко спросил:
– Нукри, ты здесь? – Но ответом был звонкий удар по дверце:
– Хавальник завалил, не то отхватишь!
Они всё стояли. Он окоченел. Металлический запах железа был остёр. Буйный в голос ворчал, что у него украли курево. Солдаты шикали в ответ, чтоб он заткнулся, не то они живо ему язык в задницу засунут!
Наконец всех погрузили, захлопнули и заперли двери. Завели мотор, и воронок пошёл трястись по улицам.
Ехали быстро. На поворотах Коку заносило на стенку “конверта”, обитую алюминием с острыми дырами, что впивались в тело, – трудно удерживать равновесие со скованными руками. Вспомнился рассказ бабушки об инквизиции, которая сажала людей в шкаф, где были дверцы с шипами вовнутрь, – после закрытия этих дверц от человека оставался кровавый фарш…
Остановка. Железный, долгий, протяжный, как вой волков, лязг.
“Ворота!” – понял Кока.
Опять топот ног, скрежеты, грохоты, окрик офицера:
– Из “конверта” последним веди – большая статья! (Это о нём.)
Слышно, как выводят буйного, – тот опять брыкался и крыл матом солдат, пока не прозвучали чавкающие удары – один, второй, третий, и ругань смолкла. Ещё выводили кого-то…
Наконец отворилась дверца:
– Вышел! Быстрее!
Вылезая по откидной лесенке, щурясь от внезапного света, успел заметить, что воронок стоит во дворике, а вокруг, всюду, – белые стены с колючей проволокой по верхам, башенки с автоматчиками.
Кока прошёл мимо караульных с собакой – овчарка не шелохнулась, только посмотрела на него укоризненно и смущённо отвела взгляд.
Один из солдат указал на лесенку, ведущую в здание с окнами в решётках:
– Туда! Быстрее! – взял у офицера папку и отправился вслед за Кокой, подгоняя его тычками автомата в спину.
У дверей солдат снял с Коки наручники. Растирая затёкшие, горевшие запястья, Кока вошёл в помещение, похожее на ресепшен в дешёвой гостинице. Стойка, шкафчики с отделениями. За стойкой – два офицера мирного канцелярского вида. Что-то перекладывают в бумагах.
Один взял у солдата папку, отпустил его:
– Свободен! – И начал просматривать папку. – Фамилия! Статья!
– Николоз Гамрекели, статья 224, часть первая. – Он уже знал, как отвечать.
– Николоза себе оставь. Фамилия и статья – и всё. Год рождения?
– Тысяча девятьсот шестьдесят шестой.
Уточнив ещё кое-что по мелочи, кивнул другому офицеру:
– Отправь этого Гамадрила до шмона в пятый отстойник.
Отстойник оказался немногим больше “конверта”. Узкая скамья – ни сесть, ни лечь, только присесть. Изнутри стены, как в воронке, обиты алюминием с острыми дырами наружу, прислониться невозможно.
Кока сел на холодный пол. Уронил голову. Тянуло закрыть глаза и никогда не открывать… А как же весенний Сололаки?.. Крики мацонщика?.. Шум двора?.. Перекличка соседей?.. Запах сирени, чьи упругие головки касались Кокиных окон, наполняя дом волшебным запахом?..
Он сидел, окоченев, одеревенев, пока толстый надзиратель не отворил глухую дверь:
– Вперёд! Вылазь! – и завёл Коку в комнату с голыми стенами.
Решётки на серых от грязи окнах. Яркие лампы освещали мелкий сор по углам. Какой-то белый шкаф. Посреди комнаты – цинковый морговский стол. У стола – высокий худой надзиратель в чёрной форме, рядом второй – пониже и потолще. Из-за слишком яркого света лиц не разобрать.
– Одежду снять! Всю!
Повиновался.
– Встать к стене! Ноги на ширину плеч! Присесть! Пусто!
– Да что пусто, Харя? Ты полезь, проверь! Пусто ему! – заворчал толстяк, но худой Харя зло отозвался:
– Перчаток нет, кончились… Сам лезь, если надо… Давай одевайся! – кинул Коке одежду, которую до этого основательно прощупал толстяк, названный Харей “Сало”.
Ничего не обнаружив в карманах, сделали какие-то пометки в карте, и толстяк Сало приказал:
– Теперь фото!
Кока поволокся в угол к фотоаппарату на треноге. Встал возле шкалы роста. Харя щёлкнул его в фас и профиль, заставив держать в руках чёрную дощечку с фамилией и статьёй. Стал диктовать Салу:
– Так… Рост, пиши – 187… Здоровый бугай… Волосы, пиши, чёрные… Борода чёрная… Глаза… зеленоватые, что ли… Или сероватые, хрен разберёт… Нос кавказский, как у всех зверей… Особых примет не видно. Наколок нет? Кликух нет? Вещей нет? Давай теперь на отпечатки! Поиграй на пианине! – указал дручком на белый шкафчик, где Сало, покончив с записью, ловко и споро смазал валиком кончики Кокиных пальцев, приложил каждый к листу, кивнул на стопку рваной газетной бумаги:
– Оботри!
Кока попытался очистить пальцы от въедливой краски, но вышло ещё хуже: газетные обрывки больше пачкали, чем счищали.
– Теперь куда?
– Куда надо! Тебе понравится! – расплылся Сало в улыбке и повёл Коку из комнаты на лестницу, всю в решётках, мимо плаката:
“на территории сизо держать руки за спиной”
На лестнице Сало спросил в спину:
– Бабло есть? Нет? Скажи мамане, пусть пришлёт.
– Как? Куда?
– А просто – мне домой принесёт, адрес дам, а я тебе передам. Будешь жировать за милую душу!
Коке послышалось “шировать”. Он переспросил:
– Шировать? – Что вызвало смешки Сала:
– Если бабла до хрена, то и шировать можно, и пировать, и баб притаранить не проблема! – От него разило табаком и пивом, дручком он толкал Коку, как лошадь, то в один бок, то в другой: – Направо! Налево! Стоять!
Эти мирные и понятные разговоры как-то обнадёжили Коку, однако хаоса в голове унять не могли.
Дежурный впустил их на первый этаж, где висел плакат:
“примерное поведение ускорит твоё освобождение”
Они шли по коридору, провонявшему дешёвой едой, запахом нечистых человеческих тел и хлоркой. И Кока вдруг услышал тюрьму: из-за железных дверей доносились вскрики, смех, щелчки нард, обрывки голосов. Там шла неведомая и пугающая тайная жизнь – другая, скрытая, своя, особая! И в ней надо быть тем, кто ты есть, не выделываться, а всяких чмо, если товарить – только ногами, “на крайняк – табуретом по башке”, как учил Черняшка…
Сзади раздался звонкий стук ключей о решётку, перекличка:
– Веду пятую!
– Принял!
Сало засуетился:
– Мордой в стену! Живо!
Не успев ничего увидеть, стоя спиной, Кока услышал топот многих ног, звук шагов, жужжание, шуршание, как будто за спиной проползает большая змея… “Камеру проводят мимо!” – понял.
Переждав, дошли до конца коридора и спустились по другой лестнице в подвальный этаж. Пахнуло холодом, сыростью, хлоркой – этот запах Кока, несмотря на шок, сразу узнал: такой же тяжёлый дух стоял в подвалах КПЗ, куда он угодил первокурсником на свои первые пятнадцать суток…
Вот дверь с надписью масляной краской “КАРАНТИН”.
– Стоять! Сюда!
В глазах зарябило. Камера большая, потолок высок. Двухъярусные нары. Человек десять – пятнадцать. Стола нет. Воздух сиз от дыма – курят. Окно наполовину скрыто землёй – подвал. Как учили, Кока сказал:
– Мир в хату!
Отозвались:
– И тебе туда же!
– Входи, коли идти больше некуда!
– Первоходка стопро!
– Кто смотрящий? – спросил Кока.
– Чего? – засмеялся круглолицый конопатый парень с верхнего яруса. – Тут руля нет. Вольница! Лягай, где место есть!
Кока прошёл вдоль нар (на нижних трое играли в карты, другие смотрели) к окну. Сел около пожилого опрятного человека – тот читал обрывок газеты. Поднял глаза на Коку:
– Садись. Тут свободно. Здесь нет смотрящих. Это карантин. В бане вымоют, одежду прожарят – и по камерам разгонят. Первый раз? Я тоже, – вздохнул он и закашлялся. – Дышать не могу от дыма, лёгкие слабые, астма. Меня дядя Абдул зовут!