«Около трехсот миллионов долларов», – ответил Мермельштейн ровным голосом.
Присяжные ахнули.
«Вы сами организовывали незаконный вывоз из страны трехсот миллионов долларов?» – продолжил задавать вопросы Шарпштейн.
«Именно так, сэр», – подтвердил Мермельштейн.
Мермельштейн давал показания так спокойно, что Шарпштейн решил уточнить, не наелся ли тот валиума перед выступлением. «Нет», – с прежним спокойствием ответил Мермельштейн.
Остальные свидетели и вещественные доказательства тоже были весьма убедительными. Отпечатки пальцев Кинтеро Круза, Васкеса и Кумбамбы были обнаружены как в «бьюике», который в суде назвали «машиной для убийства», так и в красном кадиллаке, который предназначался для побега. Тест на нейронную активацию, проведенный после ареста Кумбамбы в Миссисипи, показал, что именно он держал в руках оружие, из которого стреляли. И в довершение всего, когда Кумбамбу арестовали, в его кармане были ключи от красного кадиллака. Эксперт подтвердил сходство образцов почерка Васкеса. Они были идентичными в подписях на квитанциях по кредитным картам за гостиницы и автомобили в Новом Орлеане и Батон-Руж на момент убийства. Продавец автомобилей опознал Васкеса как человека, который купил «бьюик» за 6500 долларов наличными. Свидетель из приюта назвал Велеса водителем «бьюика». Двое свидетелей видели Кинтеро Круза на месте преступления.
Бернс не зря потратила пять недель для сбора доказательств по делу и вызвала 118 свидетелей. Со стороны защиты не было ни одного. В заключительной речи перед присяжными Бернс объяснила, почему привлекла к процессу Макса Мермельштейна: «Если судишь дьявола, то берешь жителей ада в свидетели».
Прем Бернс настаивала на смертной казни. Она размахивала МАК-10 перед носом присяжных. «Почему они выбрали именно автомат? – вопрошала она. – Потому что такое оружие используют, чтобы преподать урок на будущее и другим. Таков бандитский стиль наркоторговли».
Присяжные совещались около получаса, чтобы вынести решение. Вердикт – пожизненное заключение для всех троих. Кумбамба, Васкес и Кинтеро Круз выслушали решение без каких-либо эмоций. И хотя подсудимым удалось избежать смертной казни, три женщины-присяжные заплакали.
Через несколько дней прошел слух, что за голову Макса Мермельштейна назначена семизначная сумма.
31. Крупнейшая победа
Все началось со всплеска сложных и почти бессмысленных упражнений в юридическом педантизме, которыми печально славится Латинская Америка. Верховный суд Колумбии рассмотрел один из нескольких десятков исков к американо-колумбийскому договору об экстрадиции и 12 декабря 1986 года постановил, что документ является неконституционным. Причиной принятия такого решения стало то, что он был подписан не президентом Колумбии, а лицом, исполняющим обязанности.
Последствия не заставили себя ждать и были весьма драматичными. Из-за мелкой формальности договор внезапно оказался бесполезным и в Колумбии более не считался легитимным.
Однако Верховный суд предложил выход из тупика: действующий глава государства может переподписать документ, если сочтет нужным. 14 декабря Вирхилио Барко так и поступил. Договор снова вступил в силу, точнее, так предполагалось. Посол США Ричард Гиллеспи прокомментировал, что США довольны решительностью Барко в восстановлении легитимности документа. «Мы никогда не считали, что договор утратил юридическую силу», – заявил он.
Посол США счел бюрократические проволочки временным недоразумением. На самом деле это был первый звоночек масштабной кампании – новой атаки Медельинского картеля на договор об экстрадиции.
Пять лет картель боролся с ним всеми средствами. Более тридцати судей, включая половину членов Верховного суда, были убиты, а десятки политиков подкупили. Картель приложил массу усилий, чтобы навязать обществу идею о том, что договор нарушает национальный суверенитет и права колумбийцев.
12 декабря наркобароны наконец-то нашли брешь. Надавили немного, поняли, что поддается, и решили нажать сильнее. К Рождеству картель подал девять исков, оспаривая право Барко на переподписание. Согласно искам, президент превысил полномочия и был обязан повторно представить документ Конгрессу Колумбии для новой ратификации.
В отличие от США, правительству Колумбии сразу стало понятно, что вторая жизнь договора находится под большой угрозой. В течение двух дней после решения Верховного суда Барко консультировался с бывшими президентами, законодателями и юристами относительно того, какие действия следует предпринять. Их мнение было довольно неутешительным. Во-первых, никакого быстрого юридического решения не существовало, как не было и инструментов, чтобы обосновать военное положение или принятые им указы. Во-вторых, даже если повторно представить документ, Конгресс его просто не примет. Многие законодатели были куплены наркоторговцами, а другие слишком запуганы, чтобы публично проголосовать за экстрадицию.
Оставалось одно – подписать снова, взяв на себя всю ответственность за последствия. Подобные действия не имели прецедентов и, возможно, противоречили конституции. Конечно, это рискованно, но, по крайней мере, есть шанс, что такое решение сработает. И главное – это позволит выиграть время, а пока правительство, может быть, найдет новую схему реализации экстрадиции. В любом случае стоило попытаться.
Началась тихая, но отчаянная борьба. Внезапно Барко, которого воспринимали как пассивного и нерешительного и который, как казалось, всегда противился применению договора в полную силу, стал последним защитником экстрадиции. А в это время картель вел себя как гиена, которая учуяла, что нанесла жертве смертельную рану, и готова была окончательно ее растерзать.
Верховный суд оказался между двух огней. До 12 декабря судьи, особенно члены конституционной палаты, постоянно получали стандартные угрозы от наркоторговцев по почте и по телефону. Атмосфера была почти такой же, как и за несколько месяцев до нападения на Дворец правосудия. Только теперь ситуация была намного хуже, потому что судьи знали, чем все может закончиться, если послания картеля игнорируют.
С 12 декабря угрозы прекратились. Сложно было не понять, что хотели донести наркобоссы: навредишь – пожалеешь, поможешь – все прекратится.
Тем не менее война картелю не была проиграна окончательно. В чем-то положение судей улучшилось. Например, у них появилась защита. После нападения на Дворец правосудия суд переехал во временные помещения в узком кирпичном многоквартирном доме через дорогу от отеля «Текендама» на северной окраине делового района Боготы. Здание было проще охранять, поэтому оно становилось почти неприступным, как средневековая крепость. Всем судьям выделили круглосуточных телохранителей, а наряды полиции сопровождали их во время всех передвижений.
И все же так жить было невозможно, особенно – пожилым судьям, для которых членство в высшем институте Колумбии должно было быть честью, а не отравлять им жизнь. Какой смысл карабкаться на вершину судебной иерархии, если потом профессиональная жизнь превращается в непрекращающийся кошмар?
В стране тоже царили невеселые настроения. Правительство почти не верило в работоспособность суда. А судьи не верили, что правительство может их защитить. Колумбийский народ уже вообще ничего не понимал и никому не верил.
1986 год был таким кровавым, унизительным и провальным, а чувство безнадежности таким сильным, что маятник общественного мнения снова качнулся от конфронтации с картелем к мирным переговорам. Первыми об этом заговорили влиятельные колумбийцы. Самуэль Буитраго Уртадо, председатель Государственного совета, которому было поручено принимать решения по вопросам государственного управления, договорился до того, что предложил легализовать деятельность картеля. Он объяснял это так: «Наркобизнес перестанет быть прибыльным, если колумбийское государство возьмет на себя полный контроль не только над продажей, но и над употреблением».
Таким образом, с его слов, двуличные бандиты-гринго, которые захотят купить товар, будут иметь дело с агентами правительства, а не с членами Медельинского картеля. Другими словами, Буитраго предложил самому правительству открыто торговать наркотиками, и он в тот момент вряд ли задумывался о том, каким образом можно легализовать общемировой трафик, если Колумбия наверняка станет единственным государством, которое примет такое решение. В конце концов, кто будет официально покупать у нее кокаин?
Тот факт, что подобные взгляды получали поддержку, свидетельствует о степени террора, от которого дрожало все колумбийское общество. Один помощник генерального прокурора считал, что «угрозы – это не очень распространенное явление», но признал, что «если снова убьют нескольких людей, возникнет небольшая паника». Но помощник министра внутренних дел четко сформулировал отношение к возникшей дилемме: «Эти люди не задумываясь убьют даже четырехлетнего ребенка».
Можно сказать, что последняя атака на договор об экстрадиции началась, когда убили Гильермо Кано. За ним последовали военное положение, репрессии, расстрел Парехо Гонсалеса и, наконец, арест Карлоса Ледера. Через две недели после этого колумбийские СМИ подготовили репортажи, основанные на серии из четырех статей в «Майами Геральд» под общим названием «Самые опасные преступники в мире – Медельинский картель». Это был первый шаг совместной кампании по освещению проблемы незаконного оборота наркотиков, в которой СМИ поделили риски между собой. Ежедневные газеты Медельина «Эль Коломбиано» и «Эль Мундо» сначала отказывались это печатать, но затем, поддавшись напору коллег, опубликовали.
Арест Ледера, кампания в СМИ и, прежде всего, действия правительства, наконец-то предпринявшего решительные и эффективные методы, создали иллюзию прогресса. Поимка и экстрадиция Ледера не вызвали серьезной ответной реакции со стороны картеля, что почти невероятно для организации, власть которой основывалась на запугивании и страхе. Либо им было плевать на Ледера, либо уже не было прежних возможностей отомстить.