Но у юристов из США сложилось иное мнение. Для них Муртра стал еще одним лентяем, который постоянно искал способы ничего не делать. Ну и что, что ему угрожали, ну а кто этого смог избежать? Но они почувствовали, что Муртру запугивают более серьезно. Он не испытывал ненависти к янки, как это делал Лондоньо, но и никакой пользы США он не приносил.
А вот по отношению к Барко их восхищение росло. Он и впрямь начал как Бетанкур, игнорируя ущерб, который мог нанести картель. Но теперь, как и его предшественник, после того, как наркоторговцы несколько раз опозорили страну, он пришел в ярость. Барко превратился в самого ревностного сторонника экстрадиции и быстро понял, что наркобизнес – это бич колумбийских институтов власти. А еще он знал, что его администрация может забыть о серьезной роли на международной арене, если ничего не предпримет в отношении Медельинского картеля.
Единственным человеком, которому команда из США по-настоящему доверяла, был генеральный прокурор Ойос – типичный «пайса»-интроверт из Медельина, который незаметно вывел свое ведомство в авангард войны с наркотиками. Ойос был пятидесятилетним холостяком с озорной улыбкой, которая не вязалась с его отчаянной застенчивостью. Его невозможно было встретить на вечеринках и тусовках Боготы. Выходные он проводил с матерью и подругой в своем домике под Медельином и как будто бы не замечал хаос, раздирающий его родной город. Задолго до ареста Очоа юристы из США начали переговоры с Ойосом на предмет того, как можно восстановить договор об экстрадиции. В текущей ситуации решение этого вопроса стало куда актуальнее. Как отметил один из американских юристов, Ойос был «тем, кому мы доверяли» и «тем, кто был настроен по-настоящему серьезно».
Картель тоже был настроен серьезно и гораздо более решительно, чем тогда, когда схватили Ледера. Ледер все равно был среди них аутсайдером, англоговорящим чужаком из Киндио, который постоянно нарушал правила картеля. Его почти списали со счетов еще до ареста. Очоа – совсем другая история. Это же Эль Гордо, известнейший человек из простых «пайса», главный добытчик крупнейшего преступного медельинского сообщества, близкий друг и соратник Пабло Эскобара. Допустить его экстрадицию было никак нельзя.
Картель практически моментально отреагировал на задержание Очоа. Чуть более чем через двадцать четыре часа после ареста в Эль-Серрито, когда Очоа только-только поместили в тюремную камеру в Боготе, а Барко и его советники совещались в доме Лондоньо, два фургона с двенадцатью вооруженными головорезами остановились у медельинского дома Хуана Гомеса Мартинеса, редактора газеты «Эль Коломбиано», крупнейшего ежедневного издания города.
Одна группа постучала во входную дверь. Сын Гомеса Мартинеса выглянул и предупредил отца, что у дома стоят люди, которые явно хотят его убить. Гомес Мартинес в тот момент смотрел телевизор спиной к двери. Он вскочил и спрятался за кресло, схватил пистолет и несколько раз выстрелил в дверь.
Бандиты немедленно открыли ответный огонь. Тем временем вторая группа в другом фургоне попыталась прорвать оборону Гомеса Мартинеса через дверь гаража. Фургон сдал назад и несколько раз ударил по двери, которая, как оказалось, была из стали. Она погнулась, но не поддалась.
Через пятнадцать минут не выдержали соседи. «Эй, смотрите! – крикнул один мужчина. – Они пытаются убить Гомеса Мартинеса. Надо что-то делать!»
А потом подключился и весь район. За десять лет жизни в обществе, в котором почти что царила анархия, «пайса» усвоили, что надо уметь защитить себя, а когда того требовал случай, и своих друзей. В конце концов кто-то подстрелил одного из нападавших и остальные начали терять энтузиазм. Забрав раненого товарища, они сбежали.
Происходящее напоминало театр абсурда. Через час послание картеля озвучили через СМИ – план был в том, чтобы на какое-то время похитить Гомеса Мартинеса, передать ему сообщение, а затем вернуть его. Поскольку дело не выгорело, послание передают вот так.
Текст для Гомеса Мартинеса начинался со слов «Уважаемый сэр» и изобиловал высокопарными фразами, свойственными всем жителям Антьокии и к которым часто прибегал Эскобар во время его проблем в Конгрессе более четырех лет назад:
«До нашего сведения довели, что правительство пытается любыми возможными способами экстрадировать гражданина Хорхе Луиса Очоа в Соединенные Штаты Америки. Нам это представляется самым гнусным оскорблением достоинства всех колумбийцев».
Банда хотела, чтобы Гомес Мартинес передал правительству, что «в случае экстрадиции гражданина Хорхе Луиса Очоа в Соединенные Штаты Америки мы объявим абсолютную и тотальную войну политическим лидерам нашей страны. Мы беспощадно казним главных лиц основных политических партий Колумбии», говорилось в послании. Подпись: «Экстрадируемые».
В Боготе, вдали от места событий, газеты опубликовали текст послания, а о нападении на Гомеса Мартинеса напечатали объемные статьи с огромными заголовками.
В Медельине же реакция была иной. Гомес Мартинес не только работал редактором «Эль Коломбиано», но и являлся кандидатом от консервативной партии на пост мэра города. В последнем абзаце послания «Экстрадируемые» заверяли, что у них «нет политических интересов против вашей кампании на выборах мэра города», но Гомес Мартинес в итоге решил не рисковать и снял свою кандидатуру.
«Эль Коломбиано» отвела нападению на дом своего редактора пару скромных абзацев на второй странице под телепрограммой.
Если правительство и выиграло первую битву путем ареста и задержания Очоа, картель одержал победу во второй. Через несколько дней стало очевидно, что задержанный не будет и не может быть экстрадирован в США без пересмотра существующих договоров.
Это означало задержку, которая в свою очередь влекла за собой то, что Очоа имел шанс применить неоднократно срабатывавшую ранее юридическую стратегию и вновь избежать наказания. И он не терял времени даром.
К концу первой недели на него уже работали шесть адвокатов, трое из которых были бывшими членами Верховного суда, включая руководителя этой группы – Умберто Барреру. В течение нескольких дней команда юристов возобновила давно забытое медельинское дело, которое дублировало обвинения Очоа в наркоторговле в Никарагуа 1984 года. Именно этот документ, из публичных архивов в Майами, склонил чашу весов в Испании в пользу экстрадиции Очоа в Колумбию, а не в США. Баррера рассудил, что оно снова может снова сработать, особенно с учетом того, что США, похоже, собирались привлечь Очоа с помощью так называемой Конвенции Монтевидео, согласно которой незакрытые дела в стране ареста должны быть разрешены до экстрадиции.
Но 23 ноября Лоу Муртра объявил, что Колумбия выдала ордер на временный арест Очоа – первый шаг в процессе экстрадиции в соответствии с ныне замороженным договором 1979 года.
Как и предполагали адвокаты, все это было очень зыбко. Пока Очоа томился в тюрьме Бригады военных институтов, а через несколько недель – в Ла-Пикоте, гражданской тюрьме строгого режима в Боготе, Баррера и его команда приступили к планомерному уничтожению дела правительства против своего клиента. Сначала команда президента внимательно наблюдала за происходящим, но по мере приближения Рождества начала терять бдительность.
Команда юристов из США покинула Боготу в середине декабря, и дело против Очоа сразу же начало разваливаться. 17 декабря Муртра был вынужден отозвать ордер на арест, признав, что документ не имеет силы ввиду отсутствия действующего договора об экстрадиции. Ликующий Баррера назвал решение «победой для юриспруденции и всего колумбийского народа».
Примерно через десять дней адвокаты Очоа отправились в Медельин, чтобы побеседовать с судьей Марией Кристиной Кадавид, формально расследующей медельинское дело, и получили от нее заверения в том, что их клиенту присутствовать необязательно. Позже она призналась, что также принимала Хуана Давида, младшего Фабио Очоа и Пабло Эскобара, которые тоже являлись фигурантами. После разговора с ними она не смогла найти никаких оснований для возбуждения дела против Очоа.
Наконец, 30 декабря Баррера связался с судьей по уголовным делам Боготы Андресом Энрике Монтаньесом. Баррера заявил, что к тому моменту Очоа уже отбыл срок за контрабанду быков, если суды суммируют сроки тюремного заключения в Испании, Картахене и Боготе. «Фактически Очоа отсидел двадцать один месяц, а не двадцать, но мы не будем придираться», – продолжил он. Баррера утверждал, что пытался указать на это судье в Картахене, но тот был в отпуске. По этой причине, согласно колумбийскому законодательству, теперь он имеет право представить дело любому действующему судье. «О чем именно идет речь?» – уточнил Монтаньес. «Мы говорим об акте хабеас корпус[71], – ответил Баррера. – в отношении моего клиента не было выдано никаких судебных ордеров». Монтаньес без дальнейших обсуждений подписал судебный приказ в пользу Очоа.
Согласно поминутному репортажу журнала «Семана», команда юристов Очоа появилась в тюрьме Ла-Пикота в пять часов вечера 30 декабря, размахивая судебным приказом с требованием освобождения Очоа. Начальник тюрьмы Альваро Камачо замешкался, а затем обратился за помощью к руководителю Национальной службы исполнения наказаний Гильермо Ферро, чтобы узнать, как поступить. Только Гильермо сейчас мог остановить процесс освобождения Очоа.
Но, к сожалению, Ферро не смог приехать немедленно, так как находился в другой тюрьме, где его люди подавляли мятеж, который, к везению Очоа, начался примерно часом ранее.
Камачо держал оборону три часа, испытывая давление со стороны рыдающей жены Очоа: «Почему вы такой жестокий?» Адвокаты Очоа несколько раз пытались убедить Камачо распорядиться, чтобы их клиента немедленно отпустили.
В восемь вечера Камачо в конце концов сдался и был вынужден выпустить Очоа, потому что не имел законных оснований его удерживать. Улыбающийся Очоа, в тюремной робе и с дорожной сумкой, уехал со своей женой и адвокатами в синем фургоне.