33. Вторая ночь в «Пфорцхаймере»
Майкл Пул проснулся в холодной темноте, образ китайской школьницы, усмехающейся ему из-под полы белой соломенной шляпки, быстро таял, уносимый остатками сна. Громко щелкнул один из больших радиаторов; на соседней кровати мирно посапывал Тим Андерхилл. Пул взял со столика свои часы и поднес к лицу так, чтобы стали различимы стрелки. Пока он вглядывался в циферблат, без минуты восемь стало ровно восемь. Первые дуновения теплого воздуха долетели до него.
Андерхилл охнул, потянулся, провел ладонями по лицу. Затем посмотрел на Пула и проговорил:
– Доброе утро! – Тим сел в кровати. Волосы его торчали дыбом по обе стороны головы, а мятая белокурая борода смялась и сбилась набок. Он заметно походил на сумасшедшего профессора из старого кино.
Пул тоже сел.
– Вот что я тебе скажу. Всю ночь думал об этом, – начал Андерхилл. – Что мы имеем на данный момент. Денглера, запугивающего Спитальны, верно? В один прекрасный момент Денглер подходит к нему и заявляет, что в боевой единице один за всех и все за одного. Приводит его в Озон-парк и говорит, что если он будет вести себя с ним по-старому, то испортит жизнь всему взводу. Может, даже грозит Спитальны, что тот не вернется живым со своего первого задания. В общем, что бы он ни сказал, Спитальны соглашается молчать об их прежних взаимоотношениях. Но ведь это Спитальны! Он не станет такое терпеть. С каждым днем он все больше ненавидит Денглера. И в конце концов Спитальны следует за Денглером в Бангкок и там убивает его. Я считаю, что Спитальны никогда не был настоящим Коко. Он подражатель – позаимствовал это имя полтора десятилетия спустя, когда у него стала ехать крыша.
– Кто же тогда Коко?
– Настоящего Коко никогда не существовало, – сказал Андерхилл. – Во всяком случае, в том смысле, в котором я об этом думал, – взбудораженный своими мыслями, Андерхилл перекинул ноги через край кровати и встал. На нем была длинная ночная рубаха, а на тонких, похожих на трубы, ногах остро выделялись фланцы-колени. – Улавливаешь мысль? Прямо как у Агаты Кристи. Наверное, каждый, кто хотел поддержать Денглера, хотя бы раз написал «Коко» на карте. Коко – это все. Я был Коко, ты был Коко, Конор однажды был Коко. Все просто подражали тому, кто был первым.
– Но кто же тогда был первым? – спросил Пул. – Спитальны? Сомневаюсь.
– Первым, я думаю, был Биверс, – сверкнул глазами Андерхилл. – Это произошло сразу после того, как вокруг нас началась шумиха, помнишь? Военный трибунал тогда казался неизбежным. Биверс ходил весь на нервах. Он знал, что прикрыть его некому, но также знал, что может рассчитывать на любую поддержку, которая была у Денглера. Поэтому он изувечил мертвого вьетконговца и написал на полковой карте слово, которое у всех ассоциируется с Денглером. И это сработало.
В дверь постучали.
– Это я, – донесся из-за двери голос Мэгги. – Вы еще не встали?
На прямых, как ножницы, ногах Андерхилл направился открывать, а Пул натянул халат.
В номер вошла улыбающаяся Мэгги, одетая в черную юбку и безразмерный черный свитер.
– В окно смотрели? Ночью опять валил снег. Там настоящая сказка!
Пул встал с кровати и прошел мимо улыбающейся Мэгги к окну. Ему показалось, что она смотрела на него оценивающе, отчего ему стало немного не по себе. Теперь Пул чувствовал, что ни одна его реакция на присутствие Мэгги не может быть объективной. Андерхилл принялся кратко пересказывать их разговор, а Майкл потянул за шнур, чтобы раздвинуть шторы.
Холодный голубоватый свет косо падал в окно и вниз, на выбеленную улицу, казавшуюся девственной от свежевыпавшего снега и почти полного отсутствия следов. Снег напоминал свежую плотную льняную салфетку. Несколько глубоких отметин на тротуаре обозначали то место, где прокладывал себе путь на работу один человек.
– Выходит, на самом деле Коко – это наш Гарри Биверс, – подытожила Мэгги. – Интересно, отчего мне так легко в это поверить?
Пул отвернулся от окна:
– Слово «Коко» что-нибудь значит для вас?
– «Кака», – ответила Мэгги. – Или «Куку», что значит сумасшедший. Кто его знает… Или, например, «Какао» – теплый напиток перед сном. Но знай Виктор Спитальны, что Гарри Биверс первым использовал «Коко», разве не проявил бы интерес к Гарри в первую очередь?
Пул удивленно посмотрел на нее.
– А может так быть, что он захочет устранить Гарри следующим или прежде, чем совсем завязать, или сдаться, или что он там собирается сделать?
– На самом деле, – сказала Мэгги, – Тину, скорее всего, убили только лишь потому, что он оказался дома. – Она прошла к окну и стала рядом с Майклом. – Коко даже вломился на Гранд-стрит, 56, в тот день, когда Тина поехал в центр города забрать меня оттуда, где я обычно оставалась, когда не жила у него. – Она коротко глянула на Майкла, который хмурился, рассматривая снежную «сказку» Мэгги. – И именно так Спитальны узнал все, что хотел узнать.
– Что именно? – спросил Пул.
– Где вы все живете.
Майкл пока не улавливал ее мысли. Коко знал, где они живут, потому что Пумо остался тогда дома?
– Это была ночь, когда я все еще нравилась ему, – проговорила Мэгги, а потом рассказала, как Тина выбрался из постели и обнаружил, что его записная книжка украдена.
«Ночь, когда все еще нравилась ему»?
– Через несколько дней все повторилось, – рассказывала она. – Вы же знали Тину. Меняться он не собирался. Все это было очень грустно. Я приехала узнать, не хочет ли он поговорить со мной… И меня саму чуть не убили.
– Как вам удалось спастись? – спросил Пул.
– Помог простой старый трюк.
И больше ни слова. Спастись «помог простой старый трюк», прямо как героиня волшебной сказки.
– Значит, Коко знает, как найти Конора, – сказал Тим.
– Конор живет у своей возлюбленной, – сказал Пул. – Поэтому он в безопасности. А вот Биверсу надо быть начеку.
– Вы, ребята, вообще собираетесь сегодня одеваться? – поинтересовалась Мэгги. – А то от созерцания мужской красоты средних лет в художественном беспорядке у меня урчание в животе. По крайней мере, я думаю, что в животе. Чем сегодня займемся?
Занялись они тем, что, позавтракав в Гриль-зале, заглянули в некоторые места, где когда-то любил тусоваться Виктор Спитальны, а затем вознаградили себя посещением дома, где прошло детство М. О. Денглера, и историями о Вьетнаме, которые они уже рассказывали, только на этот раз не упуская деталей. У историй и их изложения тоже есть свои боги, и было бы актом почтения к этим богам быть искренними перед лицом родителей Денглера.
Так что начали они с обхода баров, или таверн, как их здесь называли, в которых Спитальны проводил время в ожидании призыва на службу, – «Спорт-бар», «Горошек», «У Сэма и Эгги», располагавшихся в полумиле друг от друга: два из них через квартал, а третий, «Горошек», – в пяти кварталах дальше к северу, на самом краю Долины. Пул договорился увидеться там с Маком Симроу после работы в половине шестого. Дебби Туса обещала встретиться с ними за ланчем в ресторане «Тик-Так», в квартале от Митчелла на Псалом-стрит. Бары в Милуоки открывались рано и редко пустовали, но к полудню Пула обескуражил прием, который им оказали: никто из завсегдатаев первых двух таверн не изъявил желания поддержать разговор о дезертире.
В 1969 году военные следователи ходили по этим же барам, пытаясь разузнать, где может скрываться Виктор, и Пулу пришла мысль о том, что эти следователи, должно быть, разговаривали с теми же выпивохами и барменами, которых пытались разговорить он, Мэгги и Тим. Таверны на первый взгляд вообще не изменились с 1969 года, если не считать небольших усовершенствований музыкальных автоматов. Среди сотен песен Элвиса Пресли и сотен добавленных полечек сохранились «Джо Шотт и Хот Скотс» – редкий выживший для этой поры – и «Баллада о зеленых беретах» Барри Сэдлера. В этих кабачках барные стойки из плитки «формика» отражали резкий свет, бармены были все как на подбор болезненно бледными тучными мужчинами с татуировками и старомодными стрижками бобриком, твердо верившие, что сопливые трусы, дезертировавшие из вооруженных сил, могут с таким же успехом пойти повеситься на дубе, что на заднем дворе, дабы не доставлять хлопот другим. И пили тут «Пфорцхаймер», не размениваясь на всякие легкие сорта типа «Будвайзер», «Корс», «Олимпия», «Штро», «Роллинг рок» или «Хэмм». В «Спорт-баре» на зеркале лепились таблички: «„Пфорцхаймер“ – завтрак чемпионов» и «„Пфорцхаймер“ – напиток народа Долины».
– Большую часть этого пива мы потребляем здесь, в другие города не продаем, – объяснил Татуированный Бобрик под одобрительный гогот завсегдатаев.
– Теперь и я понимаю почему, – сказал Пул, отведав разбавленного, безвкусного желтого пивка. За спиной у него Элвис Пресли жалобно исполнял «Плачущего в часовне».
– Этого пацана, Спитальны, и мужиком-то было не назвать, – заявил Татуированный Бобрик. – Но мне и в голову не приходило, что он окажется такой сволочью.
В таверне «У Сэма и Эгги» бармен, оказавшийся Эгги, не обладал ни стрижкой бобриком, ни татуировками, а вместо Элвиса Джим Ривз стонал о часовнях, маме и любви, которая бросила вызов могиле, – в остальном же содержание их визита сюда оказалось весьма схожим. Все тот же «Пфорцхаймер», мрачные взгляды на Мэгги Ла. «Кто-кто? Ах, этот…» Взгляды еще мрачнее. «Папаша его – нормальный мужик, а вот с его сыном было что-то не так, верно?» Еще один недобрый взгляд в сторону Мэгги. «А вот мы все здесь – мы нормальные американцы, врубаетесь?»
Трое друзей в полном молчании направились к «Тик-Таку», каждый занятый своими мыслями.
Когда Пул толкнул дверь и проследовал за Мэгги и Андерхиллом в маленький переполненный ресторан, полдюжины людей на стульях у стойки повернулись и уставились на Мэгги.
– «Желтая опасность»[130] снова наносит удар, – прошептала Мэгги.