Мэгги рассмешила его шуткой, которая на самом деле была не вполне шуткой, а как бы переиначенной фразой, – остроумным высказыванием, мелькнувшим в воздухе, как взмах меча, и заставившим его подумать, что надо непременно запомнить эту ее манеру изъясняться, пока не забыл. Мэгги резко обернулась и подарила Майклу улыбку с таким лукавым милым выражением лица, что оно, в отличие от ее остроумной фразы, мгновенно отпечаталось в его памяти. Она все еще говорила. Затем села на кровать, Пул сказал что-то и едва ли понял, что именно. Он чувствовал свежий, с ноткой черного перца, аромат, который исходил, казалось, от ее волос и рук.
– Поцелуй меня, Майкл, – проговорила она.
Так он и сделал.
Губы Мэгги показались ему изумительно мягкими и упругими – шок от встречи с такой податливой, приветственной мягкостью пронзил его тело. Ее круглые изящные руки поднялись и притянули его к себе, и они оба упали на кровать. Теперь губы девушки показались ему огромными, они будто вобрали его в себя. Майкл подложил руки ей под спину, и они утонули в кровати.
Наконец она с неподдельной нежностью отодвинула от него голову и улыбнулась. Ее лицо казалось огромным, как луна. Он никогда не видел такого лица. Глаза Мэгги были такими быстрыми, и понимающими, и как будто оправдывающимися.
– Хорошо, – проговорила она. – Хорошо, что ты больше не выглядишь грустным. За ужином ты казался таким безотрадным.
– Я как раз думал о том, чтобы вернуться в свой номер и почитать Генри Джеймса.
Лунное лицо Мэгги снова поплыло к нему, и ее острый розовый язычок скользнул меж его губ.
Одежда как будто оплавилась и стекла с их тел, и они слились вместе, как ложки в ящике комода, как обычные любовники в обычной постели. Кожа Мэгги показалась ему удивительно гладкой: на ней словно не было пор, а только шелковистый блеск. Тело Мэгги волшебным образом увеличилось и приняло, поглотило Майкла целиком. Он целовал ее ладошки, исчерченные тысячей тоненьких линий, и ощущал легкий привкус соли и меда. Он опустил лицо в плавный изгиб шеи Мэгги и вдохнул всю ее: чем бы она ни пахла раньше – сейчас она пахла свежим хлебом.
– О, ты прекрасен… – прошептала она.
Он скользнул во влажное теплое лоно и с неожиданной радостью ощутил, что он дома. Да, он действительно был дома: Мэгги почти сразу же задвигалась и затрепетала от оргазма, а вместе с ней затрепетало от блаженства и тело Майкла. Он был дома.
Позже Майкл лежал ошеломленный, усталый и благодарный, обвитый уснувшей Мэгги. Все было похоже на путешествие: путешествие не в какое-то конкретное место, но сразу в целую страну. Мэгги Ла, флаг своей нации, само сокровище и ключ к сокровищу. Счастливое блаженство Майкла легко и незаметно унесло его в сон.
34. Завершение поисков
Ему не сиделось на месте, он был твердо убежден, что сегодня все решится, – сегодняшний день определит его дальнейшую жизнь. Он не сводил глаз с телефона, молча приказывая ему: «Звони! Сейчас!» Он вскочил со стула перед окном, подошел к телефону и коснулся трубки кончиками пальцев – на тот случай, если вызов произойдет именно сейчас, успеть схватить ее за мгновение до того, как зазвенит звонок.
Вчера телефон зазвонил, и когда он поднял трубку – не подумав или глупо думая о чем-то постороннем, как это почему-то бывает всегда в те моменты, когда с вами происходят действительно важные вещи, – он поздоровался и подождал, его мозг как бы замер на секунду, пока человек на том конце линии колебался, и спустя секунду или две он почувствовал, как рассудок его вновь прояснился, напряглись нервы, обострилось внимание, потому что позвонивший ему человек продолжал молчать, и этим человеком был Коко. Боже, что за момент! Он почувствовал нерешительность Коко, его потребность поговорить с ним и даже страх, который удерживал Коко от разговора. Это как на рыбалке: когда вы почувствовали рывок и сильное натяжение лески и поняли, что попавшееся что-то крупное, и такое нужное вам, там, в глубине, принимает решение.
– Я хочу поговорить с тобой, – наконец сказал в трубку Гарри и ощутил, как вся атмосфера зарядилась волнением и ожиданием. Будь его сердце не в порядке, оно бы лопнуло, как изношенная шина, прямо сейчас. И Коко мягко, как будто даже с неохотой, положил трубку – Гарри почудилось, что он слышал его нужду и сожаление, потому что в такие моменты слышишь все, потому что в такие моменты все звучит, и тоже положил свою трубку, уверенный, что Коко позвонит снова. Гарри теперь для него как наркотик, перед которым он не в силах устоять.
И обстоятельства сложились идеально. Майкл Пул и Тим Андерхилл, которые, по мнению Гарри, оказались типичным образцом «пятого колеса», благополучно отправились на Средний Запад в поисках выпускного альбома Виктора Спитальны или чего-то в этом роде, он же остался здесь, в эпицентре.
И сегодня поведет Коко в мясорубку.
Он принял душ и надел свободную одежду – единственные свои джинсы, черный свитер и черные кроссовки «Рибок». Наручники спрятались на ремне, укрытые свитером. Гравитационный нож покоился в боковом кармане, как спящий маленький жестокий зверек.
Гарри подошел к телевизору и включил канал NBC. Джен Поли и Брайант Гэмбл улыбались друг другу, поделившись какой-то шуткой: через год они будут произносить его имя, улыбаться ему, смотреть на него с удивлением и восторгом… На экране появилась симпатичная девушка с местными новостями. Темные брови, влажные пухлые губки, напряженный и будто зовущий взгляд – интеллектуально-сексуальный нью-йоркский стиль. Гарри положил ладонь на пах и наклонился ближе к экрану, представляя, что сказала бы девушка, знай она о нем и о том, что он замышлял…
Он отошел к окну и посмотрел вниз на наемных рабов, покидающих его здание группками по двое, по трое. Одна девушка выскользнула из здания и, подгоняемая холодным ветром, повернула в сторону Десятой авеню. Звони, телефон, звони! Девушка, двигавшаяся к Десятой авеню, отсюда, с высоты окна Гарри, казалась такой маленькой, тем не менее ему представилось, что под ее пальто наверняка двигалась пара хорошеньких ножек и весьма аппетитная попка… Та девица, ведущая Четвертого канала, Джейн Хэнсон, – миллионы мужиков мечтают встретить похожую на нее, но когда все это закончится, она заговорит с экрана о нем. Пройдет совсем немного времени, и он будет сидеть перед камерами в студии в Рокфеллер-центре – хитрость не в том, чтобы знать, где это находится, а в том, чтобы вас туда пригласили. Над миром наемных рабов существовал мир, похожий на большую вечеринку, полную приглашенных на нее знаменитостей, которые знают друг друга. И если тебя туда пригласили – ты становился участником вечеринки. И у тебя наконец появлялась семья, которую ты заслуживаешь. Двери перед тобой открыты, на твоем пути возникли новые возможности – ты становишься частью этого мира, где тебе и место.
Когда ему было двадцать, его фотография украсила обложки журналов «Тайм» и «Ньюсуик».
Гарри зашел в ванную и пригладил волосы перед зеркалом.
Он съел стаканчик вишневого йогурта и сырный даниш, обнаруженные в холодильнике. Ближе к половине одиннадцатого, за просмотром на этот раз канала CNN, он умял батончик «Маундс», закусив печеньем с шоколадной крошкой из заначки вкусностей, которые хранил в ящике стола. Безумно хотелось выпить, но он всегда считал, что человек, который выпивает перед важным заданием, не заслуживает ничего кроме презрения..
Позже он переключился на канал обычной сетки вещания, выкрутил звук и включил новостную станцию на радио.
Примерно в одиннадцать тридцать Гарри позвонил в ресторан «Биг Вок», что на другой стороне Десятой авеню, и заказал себе доставку: лапшу с кунжутом и жареную свинину.
Программы сменялись, едва отличимые друг от друга. Гарри почти не чувствовал вкуса китайской еды, которую отправлял в рот.
В половину третьего он вскочил с кресла и включил автоответчик. Меж тем день тянулся своим чередом. Ничего заслуживающего внимания не произошло: в проливе Харлем утонул ребенок; еще одного ребенка жестоко избил отчим, после чего затолкал в духовку и сжег; тридцать детей в Калифорнии заявили, что подвергались сексуальному насилию в детском саду, – «Лживые маленькие ублюдки, – подумал Гарри. – На следующий день объявятся еще пара десятков малолеток, которые примутся орать, что воспитатель заставлял их показывать пиписки или показывал им свою. Половина из них только и думали о том, чтобы он это сделал, и спрашивали, можно ли им поиграть с его сосиской. Маленькие калифорнийские девчонки, уже вовсю красящиеся, с серьгами, болтающимися в проколотых ушах, тугие маленькие попки в дизайнерских джинсах для девочек…»
Землетрясение, пожар, крушение поезда, сход лавины… Сколько всего погибших? Тысяча? Две?
В половине пятого, не в силах больше терпеть, он проверил, включен ли автоответчик, надел пальто и шляпу и вышел на улицу прогуляться. Чувствовалось, что февраль прощается: в воздухе висела та сырость, что, проникая под одежду, пробирает до костей. Тем не менее Гарри чувствовал себя раскрепощенным. Пусть сумасшедший ублюдок перезвонит: ну разве есть у него выбор?!
Гарри быстрым шагом двигался по Девятой авеню, легко обгоняя всех попутчиков на этой улице. Время от времени он ловил на себе их тревожные или беспокойные взгляды и тогда понимал, что говорит сам с собой.
– Самое время пообщаться. Нам есть что сказать друг другу. Я хочу помочь тебе. В этом весь смысл твоей и моей жизни.
– Мы нужны друг другу, – сообщил Гарри ошарашенному мужчине, сажавшему девушку в такси на Двадцать восьмой улице. – Это даже можно назвать любовью.
На углу Тридцатой улицы он заскочил в небольшой магазин и купил батончик «Марс». В искусственном тепле помещения у него на мгновение закружилась голова. По лбу побежали струйки пота. Надо срочно выйти на воздух, надо двигаться! Гарри сунул два четвертака толстяку за кассой и, обливаясь потом, стал ждать сдачи. Толстяк, посмотрев на него, нахмурился: мешки под его глазами как будто потемнели и набухли, словно вот-вот готовые лопнуть, и Гарри вспомнил, что дал мужчине точную сумму, и шоколадные батончики стоят не цент и не пятнадцать центов или что бы он там ни думал, и он ведь прекрасно знал об этом, разве не дал он этому отвратному типу нужную сумму? Он развернулся и выскочил обратно, окунувшись в холодный здоровый воздух.