Коко сидел один в своей комнатушке, своей клетке, своем яйце, своей пещере. Горел свет, и яйцо-клетка-пещера вбирала в себя весь свет и отражала его, отбрасывая от стены к стене, не позволяя укрыться никому, потому что Коко нуждался в каждом лучике света. С пола комнаты взметнулось пламя, но жар его ничуть не опалил Коко. Мертвые дети толпой окружили его, крича и плача, и со стен тоже кричали дети, широко разевая рты и прижимая руки к бокам. Дети выдыхали смердящее дыхание львов, ибо они жили в пещере, как жил в пещере он – от конца к началу.
Дверь открылась, и…
Порыв ветра взметнул языки пламени еще выше.
«Пощади!» – вскричал ребенок на языке летучей мыши.
Генерал Пилофейдж позировал для собственного портрета художнику Жюстину. Генерал выглядел величественно и достойно – он стоял, держа под мышкой шляпу с плюмажем. Лейтенант стоял в темной пещере и выглядел не слишком достойно и совсем не величественно, держа перед собой доску для серфинга. Свою лопату. И девушка из переулка за Фат-Понг-роуд посмотрела на него и поняла.
Хочешь знать, что есть тьма?
Задница дьявола – вот что такое тьма. Коко вошел в пещеру – в задницу дьявола – и встретил там лейтенанта Биверса, держащего перед собой доску для серфинга, его лопату, его оружие, и его трогали, его ощупывали, его ласкали орально, в него стреляли – он сам стрелял. Хочешь попробовать? Лейтенант с торчащим членом и горящими глазами. И тогда дьявол заткнул нос, и закрыл глаза, и заткнул пальцами уши, и с громовым раскатом пришла вечность – тотчас и всецело, от конца к началу. Из Никарагуа приползла женщина, родила и умерла в черной вулканической туче, нагая и облепленная замерзшей грязью.
При мысли о Гарри Биверсе дети задрожали и сжали друг дружку в объятиях, а исходившее от них зловоние вдруг сделалось вдвое сильнее.
Добрый день, джентльмены, и добро пожаловать в задницу дьявола. В настоящее время нет ни времени, ни даты, ни года. Сейчас вы отправитесь в галерею под аркой Бауэри, где снова встретитесь со слоном.
И когда Бабар улегся спать, заснуть ему не удалось. Раздор и несчастье пришли в Селестевилль. За окном Бабара без умолку трепались демоны. Когда генерал Пилофейдж раскрыл свой огромный рот, оттуда посыпались змеи и летучие мыши.
Мы обратили каждого на его собственный путь, каждого на его собственный путь.
Тапитор, Капулосс, Барбаколь. Подулар. Жюстин. Дуламор. Путифур. Крепыш Хатчибомбитар, которого больше всего любил потрясенный ребенок внутри Короля Бабара, в красной рубашке и клетчатой кепке, с мощными плечами и широкой спиной – человек, не имевший никаких амбиций, кроме поддержания чистоты на улицах, человек добрый, честный, человек, который выметал и выметал грязь и скверну.
На пороге ночи он услышал за окном хлопанье крыльев – не птиц, как показалось сначала, а страшных таинственных тварей, вдвое крупнее летучих мышей. Эти темные создания явились из недр земли за ним и долго метались за окном, прежде чем улететь и вернуться в лоно земли. Никто другой не видел и не слышал их, ибо никто не способен на это. Гарри и сам никогда их не видел. Его кровать в маленьком алькове рядом с ванной располагалась так, что окно не попадало в поле зрения. Гарри долго лежал в темноте, прислушиваясь к настойчивому шуму пернатых крыльев. В конце концов тот стал стихать. Одна за другой твари улетели обратно в свою нору в земле, где сбились в кучу, клекоча и кусаясь. Осоловело слизывая капли крови с тел друг друга. Лежа в темноте, Гарри прислушивался, отмечая, как их число сократилось до двух или трех, продолжавших отчаянно биться о стекло. В конце концов улетели и эти. До утра оставалось лишь несколько часов.
Ему все же удалось проспать час или два, а когда он проснулся, то столкнулся со старой проблемой реальности страшных тварей: в обнадеживающем свете утра было так легко отмахнуться от них как воображаемых. Когда по ночам они прилетали к нему в течение четырех или пяти ночей после того, как он повесил на гвоздь форму, эти твари казались реальными. И он знал, что увидел бы их, если бы осмелился посмотреть.
Однако они снова потерпели неудачу, и в девять Гарри поднялся с постели, чувствуя себя усталым и в то же время воодушевленным. Он тщательно и долго принимал душ, намыливался, смывался и, скользя рукой вверх-вниз по стволу члена, ласкал себя.
Он надел те же джинсы и свитер, что и накануне, но на этот раз под свитером оказалась свежая рубашка, хрусткая от крахмала.
Когда он взглянул на себя в зеркало у кровати, ему показалось, что он похож на одного из бойцов «зеленых беретов». Он выпил две чашки кофе и вспомнил, что так же чувствовал себя по утрам в Кэмп-Крэндалле перед выходом в разведку. Горький кофе, тяжесть надежного автоматического пистолета на бедре. Иногда в те утренние часы собственное сердце представлялось Гарри твердым и плотным, как грецкий орех, кожу покалывали тысячи иголочек, ему казалось, он сейчас видит и слышит, как орел. Цвета палаток, красноватая пыль на дороге, сверкающая проволока по периметру базы. Легкая, словно призрачная дымка, тусклость воздуха. А за плотной завесой запахов военных людей и машин – аромат живой зелени, нежный и острый, как лезвие бритвы. Для Гарри это был характерный, самый «главный» дух Вьетнама – так пах Вьетнам. В Я-Туке он схватил за плечо старуху и дернул к себе, выкрикивая какой-то вопрос – сейчас он не помнил какой: и из-под древесно-дымчатого запаха ее тела неожиданно резко прорвалась-прорезалась «зеленая бритва» того самого, вьетнамского духа. «Если женщина так пахнет, – подумал Гарри, – она всадит в тебя такой крючок, с которого тебе никогда не сорваться».
Устроившись на раскладном диване, он выпил еще одну чашку кофе и попытался последовательно представить себе каждое действие, которое сведет его с Коко в галерее под аркой на Бауэри. В час сорок пять он возьмет такси до северо-западного угла Бауэри и Кэнал-стрит. К тому моменту – около двух – лейтенант Мерфи в компании двоих-троих полицейских будут встречать в Ла-Гуардиа рейс из Милуоки. В Чайна-тауне день обещает быть холодным, серым – по-настоящему зимним, и людей на улицах будет мало. Гарри планировал прогуляться по Бауэри-стрит и стать на широком островке безопасности к северу от Конфуций-Плаза, чтобы по-быстрому взглянуть на квартал с аркой. Он представил себе его: облицованные плиткой фасады ресторанов с зеркальными окнами. Редкие прохожие в тяжелых зимних пальто. Если Спитальны решит спрятаться в дверном проеме или за окном ресторана, Гарри сразу заметит его и тут же скроется, нырнув в Конфуций-Плаза, а затем станет ждать, пока Спитальны запаникует, сообразив, что что-то пошло не так. И когда Спитальны выйдет из укрытия, Гарри сможет проследить за ним, а затем, как только они останутся одни, – покончит с ним. Если же он не засечет Спитальны, затаившегося в засаде – он допускал, что так на самом деле и получится, – Гарри планировал снова пересечь Бауэри-стрит и быстро пройти через арку, просто чтобы убедиться, что лестница не закрыта и ничем не блокирована. Если в арке будет происходить что-то неординарное, ему придется скрытно проследовать за Спитальны на Элизабет-стрит и идти едва ли не по пятам, пока они не попадут на Байярд-стрит. Элизабет-стрит Гарри рассматривал на случай отхода: редкие рестораны, мрачные многоквартирные дома. Но если все пойдет так, как он рассчитывал, Гарри планировал вернуться через Бауэри и укрыться среди деревьев и скамеек у цоколя здания Конфуций-Плаза. Там он будет ждать до назначенного Коко времени – без двадцати пяти три, – последний раз перейдет Бауэри, последний раз пройдет через арку, дабы убедиться, что там все чисто, и затем встанет на лестнице ждать Коко.
С теплой кружкой кофе в руке Гарри сидел на диване, ясно представляя выложенный плиткой пол, ведущий к широкому входу в арку. Свет с улицы падал в том месте так удачно, что Гарри увидит всех, кто поворачивал бы ко входу (и к нему лицом), как если бы их освещал прожектор. После стольких лет жизни под сингапурским солнцем кожа Виктора Спитальны наверняка приобрела смуглый оттенок, лицо – резкие морщины, но волосы, тем не менее, должны остаться черными, а в близко поставленных карих глазах – все то же выражение недоумения и обиды, присущее ему на протяжении всего срока военной службы.
Гарри увидел себя бесшумно поднимающимся по лестнице, как только Спитальны пройдет мимо него, и, мягко ступая по плитке, подбирающимся к нему сзади. Он достанет из кармана гравитационный нож. Спитальны колеблется – он помедлит, прежде чем выйти из арки, как колебался прежде чем вошел в нее. Жилистый и неуклюжий в своей уродливой одежде, во власти своего сумасшествия, он замрет и на несколько мгновений станет беззащитным. И тогда Гарри левой рукой сделает захват за шею и втащит его обратно под арку – со света долой.
Гарри поднес чашку к губам и поразился тому, что кофе холодный. Он усмехнулся мысли о том, что чудовища явились за Виктором Спитальны.
Не в силах больше игнорировать свой голод, Гарри отправился в магазин на Девятой улице и купил сэндвич с куриным салатом и банку пепси. Однако вернувшись в квартиру, он осилил лишь половину сэндвича: горло его будто закрылось и тело не позволило откусить еще хотя бы кусочек. Гарри завернул оставшуюся половину сэндвича и убрал в холодильник.
Что бы он ни делал – все казалось ему наполненным особым смыслом, преисполненным значения, словно серии сцен из фильма.
Когда Гарри вышел из кухни, вокруг него в вихре торжества закружились воображаемые обложки журналов в аккомпанементе громкой торжественной музыки: его портреты, его имя. От предвкушения даже захватывало дух.
Перед тем как спуститься на улицу за такси, Гарри позволил себе рюмочку «Абсолюта». Бутылка лежала в морозильной камере, и водка скользнула в горло, как пуля из ртути. Он закрутил пробку и вернул бутылку в морозилку.
Спускаясь в лифте один, он достал из кармана расческу и прошелся ею по волосам.