ов под командованием обезумевшего лейтенанта.
– Господи, господи, – снова и снова повторял лейтенант. Кельвин Хилл умирал, крича так, будто Питер вонзал раскаленные иголки ему в язык. Другие кричали тоже. Пумо было не видно, кто именно, да он и не хотел этого знать. Пумо чувствовал, что одна его половина хочет подняться, чтобы его убили и все наконец закончилось, другая же половина была смертельно напугана этим желанием, как и всем произошедшим. Для себя он сделал интересное открытие. Ужас состоит из слоев: каждый из которых холоднее и парализует больше, чем предыдущий. Минометные мины падали в поле через равные промежутки времени, а с флангов солдат то и дело поливали пулеметными очередями. Пумо и все остальные вжались в землю, пользуясь любыми впадинами, воронками или же углублениями, которые удалось вырыть самим. Из своего укрытия Пумо наконец увидел разбитый шлем лейтенанта – он упирался в коленную чашечку мертвого солдата, которого выбросило из-под земли взрывом мины. Чашечка, как бы прикрепленная только к голени и больше ни к чему другому и очень белая там, где ее не покрывал слой грязи, лежала на земле всего в нескольких дюймах от головы и плеч солдата, так же не прикрепленных ни к каким частям его тела. Мертвый солдат смотрел на Пумо. Лицо его было в грязи, глаза открыты, и выглядел он глуповатым и голодным. Каждый раз, когда вздрагивала земля и лопалось небо над головой от очередного разрыва, чуть заметно голова его наклонялась к Пумо, а плечи словно плыли по земле к нему.
Пумо вжался в землю. Леденящий ужас, его самый холодный и убийственный слой, сковал его, давая понять: когда мертвый солдат в конце концов доплывет до него и прикоснется, Пумо умрет. Затем он увидел ползущего к лейтенанту Андерхилла и удивился самому себе – с чего бы ему беспокоиться. Небо прошивали трассеры и вспарывали взрывы. Ночь пала на них будто в одно мгновение. Лейтенант умрет. Умрет и Андерхилл. Умрут все. Вот и вся великая тайна. Ему послышалось, будто М. О. Денглер говорит что-то Пулу и смеется. Смеется? Как можно смеяться, с болью подумал Пумо, когда мир вокруг меркнет и валится в небытие, когда он так остро ощущает запах крови Татухи Тиано? «Никак наш лейтенант навалил в свои новые красивые штаны?» – сказал Андерхилл. «Майк, ну-ка давай попробуй оживить рацию, ладно?» – попросил Денглер абсолютно вменяемым голосом.
Мощный взрыв встряхнул Пумо, распоров небо надвое. В одно мгновение воздух побелел, затем покраснел и сделался густо-черным. В пронзительном, будто женском визге зашелся солдат, в котором Пумо тотчас узнал Тони Ортегу, Гонщика Ортегу, хорошего солдата, но излишне жестокого – в гражданской жизни он был вожаком банды мотоциклистов «Дьявольские жеребцы» где-то к северу от Нью-Йорка. В их взводе Ортега был единственным другом Виктора Спитальны, и теперь друга у Спитальны не стало. Какая разница, подумал следом Пумо, ведь Спитальны убьют вместе со всеми. Вопли Ортеги постепенно угасали в темноте, словно его уносили куда-то прочь. «Господи, господи, что же делать, что делать!.. – взвыл Биверс. – Господи, господи, господи, я не хочу умирать, не хочу умирать, я не могу умереть!» Питерс отполз от мертвого Ортеги. Рвануло рядом, и во вспышке взрыва Пумо увидел, что медик движется к дергающемуся солдату ярдах в десяти-двенадцати от него. Еще одна наземная мина взорвалась – взрыва Пумо не услышал, зато почувствовал, как содрогнулась земля, и увидел, что мертвец подплыл к нему еще на несколько дюймов.
Солдат по имени Тедди Уоллес объявил, что грохнет этого ублюдка Элвиса, а его дружок Том Бливинс вызвался помочь ему в этом. Пумо видел, как два этих солдата поднялись и, пригнувшись, побежали через поле. Не успев сделать и восьми шагов, Уоллес наступил на мину и его разорвало от промежности до груди. Левая нога Уоллеса отлетела в сторону и, казалось, еще несколько секунд бежала через поле, прежде чем упасть. Том Бливинс успел сделать несколько шагов и вдруг опрокинулся так лихо, будто налетел на рояльную струну. «Рок-н-роар!» – откуда-то из густых крон деревьев донесся крик Элвиса.
Неожиданно Пумо заметил рядом с собой ухмыляющегося Денглера.
– Тебе не приходило в голову, что Господь Бог делает все одновременно? – спросил Денглер.
– Что? – переспросил он.
«Жизнь бессмысленна, мир бессмыслен, – думал он, – война бессмысленна, все, все это лишь какой-то жуткий, бессмысленный глум. Где-то на самом дне этого глума кроется великая тайна – смерть, и за миром наблюдают демоны, корчась от смеха».
– И почему мне по душе эта идея: она забавным образом означает, что Вселенная в самом деле создала себя сама, а это означает, что она продолжает создавать саму себя, логично? То есть разрушение есть часть созидания, которое постоянно и непрерывно. И вдобавок ко всему – это настоящий кайф, Пумо: разрушение – это та часть созидания, которую мы считаем прекрасной.
– Отвали на хер, – бросил ему Пумо. Он наконец понял, что делает Денглер: несет чушь, чтобы расшевелить и вернуть способность действовать. Денглер не понимал, что этот мир создали демоны и что смерть была их великой тайной.
До Пумо вдруг дошло, что он уже долго молчит. В его глазах блестели слезы.
– Не спишь, Мэгги? – шепотом спросил он.
Мэгги дышала легко и почти неслышно, милая идеально круглая головка по-прежнему покоилась на его плече.
– Эта гадина украла мою записную книжку, – прошептал Пумо. – За каким чертом ей понадобилась моя записная книжка? Чтобы тянуть радиочасы и портативные телевизоры у всех, кого я знаю?
Повысив голос, Андерхилл сказал:
– Демоны повсюду, а Денглер пытается внушить Пумо, что смерть – мать красоты…
– Ни фига подобного, – прошептал Денглер. – Ты просто не так понял, у красоты матери нет.
– О господи… – проговорил Пумо, поразившись, откуда Андерхилл знает про демонов: быть может, он тоже их видел.
Еще один взрыв залил небо светом, и он увидел, что оставшиеся в живых бойцы взвода лежат, словно запечатленные неожиданной фотовспышкой: их лица обращены к Андерхиллу, который казался спокойным, большим и надежным, как гора. В этом была еще одна тайна, еще один секрет, запрятанный глубоко-глубоко, как и тот, что хранили демоны, но что это был за секрет? Трупы солдат их взвода и заминированные мертвецы из расстрелянной роты, лежали по всему полю. «Нет, – думал Пумо, – демоны глубже, потому что здесь, на поле, не ад – здесь преддверие ада, потому что в аду ты мертв, а здесь мы вынуждены мучительно дожидаться, пока другие люди убьют нас».
Норм Питерс суетливо ползал туда-сюда, затыкая тампонами свистящие раны грудных клеток. Когда через несколько секунд небо осветилось очередной гигантской вспышкой, Пумо увидел, что Денглер отполз от него и, присоединившись к Питеру, помогает ему. Денглер улыбался. Заметив взгляд Питера, он усмехнулся и ткнул рукой в небо, словно говоря: «Сияй, свети и помни все: здесь и сейчас Вселенная творит себя сама!»
Поздней ночью вьетнамцы открыли обстрел из 60-мм минометов М-2, оставшихся от погибшей американской роты. Несколько раз в течение предрассветного часа Пумо всерьез думал, что он окончательно сошел с ума.
Демоны вернулись и, похохатывая, шныряли по полю. Пумо наконец понял, что они смеялись над ним и Денглером: даже если им суждено пережить нынешнюю ночь, они не минуют бессмысленной смерти, и если все на свете происходит одновременно, их смерти суть настоящее, а память всего лишь чудовищная извращенная шутка.
Он увидел, как Виктор Спитальны отпиливает ножом уши Гонщику Ортеге, бывшему главарю «Дьявольских жеребцов»: от этого зрелища демоны тоже гоготали и пританцовывали.
– Ты охренел?! – зашипел он и, схватив комок земли, швырнул им в Спитальны. – Он же был твоим лучшим другом!
– Ну, правильно, я ж на память о друге… – ответил Спитальны, но оставил свое дело, засунул нож обратно за пояс и пополз прочь, как шакал, застигнутый врасплох на пиршестве падали.
Когда наконец прилетели вертушки, отряд ВНА растворился в джунглях, а «кобры»[69]—ударные вертолеты – просто шарахнули полудюжиной ракет по куполу из крон деревьев, поджарив несколько обезьян, после чего важно развернулись в воздухе и взяли обратный курс на Кэмп-Крэндалл, а над опушкой снизился и завис «Ирокез»[70]. Вы напрочь забывали, каким почти безмятежным может быть «Ирокез», пока снова не оказывались в нем.
– Скажем вам правду: мы полицейские из Нью-Йорка, – сообщил Биверс водителю такси, тощему щербатому китайцу в футболке, поинтересовавшемуся, зачем им ехать на Буги-стрит.
– Ага, – кивнул тот. – Полицейские.
– И ведем здесь расследование.
– Расследование… Очень хорошо. Для телевидения?
– Мы разыскиваем одного американца, который частенько бывал на Буги-стрит, – поспешно объяснил Майкл Пул.
Биверс вдруг побагровел, а его губы сжались в тонкую линию.
– Нам известно, что он переехал в Сингапур, – продолжил Майкл. – Поэтому хотим показать его фотографию кому-нибудь на Буги-стрит, чтобы выяснить, может, его знают там.
– Буги-стрит плохо, вам не надо ехать туда, – сказал водитель.
– Так, с меня хватит, – не выдержал Биверс. – Я отказываюсь ехать с ним. Остановите машину. Мы выходим.
Таксист пожал плечами, послушно включил поворотник и начал пробираться через три полосы к тротуару.
– А почему вы не советуете нам ехать на Буги-стрит? – спросил Пул.
– Потому что Буги-стрит больше нет. Мистер Ли[71] зачистил Буги-стрит.
– Зачистил?
– Мистер Ли велел все «девочки» совсем уехать из Сингапур. Нету больше – только картинки.
– В смысле – только картинки?
– Вы гуляете по Буги-стрит ночью, – терпеливо объяснял водитель – Вы проходите мимо много-много баров. На улице у баров вы видите фотографии. Вы покупаете эти картинки, берете их домой.