– Хрень какая-то, – буркнул Биверс.
– Ну, кто-нибудь в этих барах может знать Андерхилла, – предположил Пул. – Может, он не уехал из Сингапура только потому, что это сделали трансвеститы.
– Но ты же так не думаешь?! – взревел Биверс. – Стал бы ты покупать пазл, зная, что в нем нет самой главной картинки?
– Осмотрите достопримечательности Сингапура, – дал совет таксист. – Сегодня вечером Буги-стрит. А сейчас – Сады Тигрового бальзама.
– Не перевариваю сады, – заявил Биверс.
– В том саду не цветы, – сказал водитель. – Там скульптуры. Многие стили китайская скульптура. Китайский фольклор. Захватывающие сцены.
– Захватывающие сцены, – повторил Биверс.
– Питон пожирает козу. Тигр готовится к прыжку. Вознесение Духа Белой Змеи. Дикий человек с Борнео. Со Хо Шан в логове паука. Дух паука в облике Прекрасной женщины.
– По-моему, звучит заманчиво, – сказал Конор.
– Самая интересная часть – пытки, много сцен. Сцены в кругах ада, изображают наказания душ после смерти. Очень красиво. Очень поучительно. И очень страшно.
– Что скажете? – спросил Конор.
– Лично меня беспокоят наказания, которым подвергаются души до смерти, – заметил Пул. – Но давайте все же посмотрим.
Водитель, не мешкая, стартовал от тротуара и пересек три полосы движения.
Он высадил друзей в начале широкой аллеи, поднимающейся к воротам с вывеской «Хо Пар Вилла», растянутой между бело-зелеными колоннами.[72] Через эти ворота в обе стороны текли вереницы гуляющих. Над воротами возвышался склон холма из лилово-серой штукатурки, показавшийся Пулу похожим на срез гигантского мозга. Невдалеке от них стояли более высокие и цветистые ворота в форме многоярусной пагоды. Китайцы в летних платьях и рубашках с короткими рукавами, подростки-китайцы в одежде ярких расцветок, школьницы в форме, похожей на форму мальчиков английской государственной школы, пожилые пары, держащиеся за руки, коротко стриженные мальчуганы в коротких штанишках, скачущие вприпрыжку, – все эти люди двигались в обе стороны по широкой аллее. Казалось, по крайней мере половина из гуляющих что-то ела на ходу. Солнце играло на белой краске ворот-пагоды и стелило глубокие черные тени на плиты прогулочной дорожки. Пул вытер пот со лба. С каждым часом становилось жарче, и воротник Майкла был уже влажным.
Они прошли под вторыми воротами. Сразу за огромной аллегорической фигурой, изображающей Таиланд, следовала скульптурная композиция: крестьянка, растянувшаяся на поле, корзина валяется позади нее, руки воздеты в мольбе о помощи. К ней со всех ног бежит ребенок. Крестьянин в коротких штанах и шляпе-пагоде тянет к ней руку в жесте либо помощи, либо угрозы. (В раздаваемом бесплатно буклете объясняется, что он предлагает ей флакончик Тигрового бальзама.) На заднем плане сцепили рога два быка.
По лицу Майкла уже тек пот. Он вспомнил Вьетнам и грязное поле на склоне холма и Спитальны, поднимающего винтовку, чтобы прицелиться в женщину, бегущую к стоящим кру´гом хижинам, за которыми паслись тощие волы. Ее пронзительно-синяя «пижама» ярко выделялась на фоне коричневой почвы поля. Москиты. Тяжелые ведра с водой, подвешенные за плечами на деревянном коромысле, сковывали ее движения: Пул помнил, как потрясла его мысль о том, что ведра с водой представляли для нее не меньшую ценность, чем собственная жизнь: убегая, она не сбросила бремя с плеч. Винтовка Спитальны выстрелила, и почудилось, будто женщина, поджав ноги, ускорилась параллельно земле, не касаясь ее. В следующее мгновение она рухнула, сразу же став бесформенной ярко-синей кучкой рядом с упавшим коромыслом. Ведра с лязганьем покатились по склону. Спитальны снова выстрелил. Волы бросились прочь от деревни – они бежали так близко друг к другу, что касались боками. Тело женщины дернулось вперед, словно его подтолкнула невидимая сила, а затем тоже покатилось по склону. Ее предплечья взлетали, опадали, снова взлетали, как зубья маховика…
Пул повернулся к Гарри Биверсу, приглядевшемуся сначала к статуям на вершине «мозгового» склона, а теперь смотревшего на двух хорошеньких молодых китаянок, хихикающих возле ворот-пагоды.
– Помнишь, как Спитальны подстрелил девушку около Я-Тука? В синей «пижаме»?
Биверс быстро глянул на него, моргнул, оглянулся на скульптуры селянина и его жены. Затем кивнул и улыбнулся:
– Еще бы. Только было это в другой стране, да и девка та давно мертва.
– Не так, – возразил Конор. – Девка была другая, да и страна та давно мертва.
– Ясное дело, она была из вьетконговцев, – сказал Биверс. Он снова посмотрел на китайских девушек, будто они тоже за Вьетконг и подлежат казни. – Раз она находилась там, значит, была за вьетконговцев.
Те две девушки теперь шли мимо Биверса, двигаясь будто на цыпочках: стройные, с черными до плеч волосами и в платьях, которые, как полагал Пул, раньше назывались сюртучками. Или их и сейчас так называют? Он посмотрел вверх на поднимающуюся по склону холма аллею и увидел еще одну стайку школьниц в форме – темные блейзеры и плоские шляпки.
– Все это место будто вернулось в пятидесятые, – сказал Биверс. – Я не о Садах, я имею в виду сам Сингапур. У них здесь все еще тысяча девятьсот пятьдесят четвертый. Здесь арестовывают за переход улицы в неположенном месте, за то, что плюешь или бросаешь мусор на тротуар. Бывали когда-нибудь в одном из городков на Западе, где воспроизводят перестрелки? Где все падения отрепетированы, а стреляют холостыми и никто не может пострадать?
– О, да ладно, – сказал Конор.
– У меня такое чувство, что мы на Буги-стрит, – сказал Биверс.
– Пошли найдем камеру пыток, – предложил Пул, и Конор громко рассмеялся.
На вершине холма, откуда открывался вид на террасы и украшения Садов, стоял гигантский мозг: грубо слепленные скрученные извилины из синего гипса. Белая вывеска оглашала красными буквами: «Камера пыток здесь».
– А что, по-моему, неплохо, – оживился Биверс. – Надо бы запечатлеть.
Он достал из кармана свой «Инстаматик» и проверил количество оставшихся кадров. Затем поднялся по низким бетонным ступеням и вошел на территорию «камеры». Подмигнув Пулу, Конор отправился за ним следом.
Прохладную тенистую полость гипсового грота разделяла пополам дорожка, следуя по которой посетители смотрели вниз через проволочное ограждение на последовательность впечатляющих сцен. Когда Пул вошел внутрь, его друзья уже шагали по дорожке, Биверс, приникнув глазом к видоискателю, щелкал кадр за кадром. Большинство китайцев в «Камере пыток» смотрели на драматические сцены внизу, ничем не выдавая своих чувств. Лишь некоторые детишки показывали пальцами, тихонько щебеча.
– Круто! Просто здорово! – восхищался Биверс.
«Каменный зал» – гласила табличка перед первой скульптурной композицией. «Судилище первое»[73]. Зажатые меж двух половинок огромного плитообразного валуна, торчали головы, ноги, туловища, руки раздавленных до смерти людей. Демоны на львиных когтистых лапах, облаченные в халаты, тащили к нему визжащих детей.
В «Судилище втором» рогатые черти, нанизав грешников на длинные вилы с зазубренными остриями, поджаривали их над огнем. Рядом демон вырвал желудок и кишки у бьющегося в агонии мужчины. Другие бросали детей в полный крови продолговатый пруд.
Синий демон отсекал язык привязанному к столбу мужчине.
Пул бродил по дорожке между экспозициями, слыша, как то и дело щелкает затвором фотоаппарат Гарри Биверса.
Скалящиеся черти рассекали пополам женщин, резали на куски мужчин, варили вопящих грешников в чанах с маслом, поджаривали их, прижимая к раскаленным докрасна колоннам…
Не вполне сознавая – или же сознавая – причину подсказки, которую подкинула ему память, Майкл вспомнил отделение интенсивной терапии, где во время интернатуры он провел очень много времени, перевязывая сосуды и промывая раны, слушая крики, стоны и проклятия, оказывая помощь людям с лицами, искромсанными ножами или ветровыми стеклами автомобилей, людям, едва не покончившим с собой, накачавшись наркотиками…
«…док, ну док, продайте мне немного этого гребаного морфина!» – стонал молоденький пуэрториканец в пропитанной кровью футболке, пока Майк, обливаясь потом, судорожно зашивал наркоману «бейсбольным швом» длинную рану, кровь из которой разливалась жуткой лужей вокруг его ног…
…кровь повсюду, кровь на бетонной плите, кровь на камнях, отсеченные руки и ноги на полу, голые мужчины висят со вспоротыми животами, рассеченные ножами, произрастающими из дерева зла…
– Не заслоняй, ты не прозрачный, – услышал Пул голос Конора. – Послушай, Майки, эти ребята действительно верили в выживание и фитнес, а?
«„Выживание и фитнес“? Конор немного перепутал, он имел в виду принцип естественного отбора „выживает сильнейший“[74],– подумал Пул.
Зачем Биверс все это снимает?
Он вдруг услышал вопли давно погибшего солдата по имени Кэл Хилл, услышал среднезападный говорок Денглера, с веселой ехидцей спрашивавшего: «Тебе не приходило в голову, что Господь Бог делает все одновременно»?
Прав Денглер. Господь Бог действительно все делал одновременно.
В течение тех нескольких месяцев Пул буквально заставлял себя ходить на работу. Он заставлял себя вылезать из постели, вставать под моросящий душ, натягивать на себя одежду, заводить, мрачно хмурясь, машину и, прибыв на работу, с усилием влезать в хирургический костюм – все это он проделывал, охваченный депрессией настолько полной, что окружающие воспринимали его подавленность как особенность характера. Он мог по нескольку дней ни с кем не разговаривать. Джуди приписывала его уныние, молчание и затаенную ярость стрессам и страданиям в отделении интенсивной терапии, присутствию людей, умирающих буквально у него на руках, жестокостью, изливающейся едва ли не из всех его окружающих…
В прохладной тени гипсового грота Майкла неожиданно прошиб пот. Он сделал еще несколько шагов вперед. Женщина, на спине которой была клетка с белым кроликом, и мужчина, покрытый грубо выделанной свиной шкурой, преклонили колени перед надменно-властным судьей. Пулу вспомнились красивые кроткие