– А еще он говорил, что со временем вам опостылеет ваша работа, вы станете ненавидеть ее, жену и дом родной; что ему хотелось бы узнать, сколько времени вам потребуется, чтобы дойти до этого, и что вы станете делать, когда это произойдет. А еще говорил, что восхищается вами.
Должно быть, Пул выглядел слегка ошарашенным, потому что Лола сказал:
– Андерхилл говорил мне, что у вас достанет сил терпеть судьбу «второго сорта» долгое время. Это восхищало его, потому что ему такое было не дано, ему самому предстояло искать долю сорта десятого, двенадцатого. А то и сотого… С той поры, как писательство перестало приносить доход, ваш друг отправился на поиски «дна». А люди, которые ищут дно, всегда его находят. Наверное, потому что оно всегда там, на одном и том же месте, не так ли?
Что потянуло его туда, хотел, но не успел спросить Пул – Лола продолжил быстро говорить:
– Позвольте мне рассказать вам об американцах, приехавших сюда во время войны во Вьетнаме. Этим людям никак не удавалось приспособиться к жизни в своей родной стране. На Востоке они чувствовали себя комфортнее. Многим из них нравились восточные женщины. Или восточные юноши, как вашему другу, – губы Лолы сложились в горькую улыбку. – Многим из них захотелось жить там, где, как они полагали, наркотики в изобилии. Большинство таких американцев отправились в Бангкок. Одни купили бары в Патпонге[91] или Чиангмае[92], другие занялись торговлей наркотиками, – он снова коротко глянул на Пула.
– А чем занимался Андерхилл?
И вновь на лицо Лолы словно пала сеть морщинок.
– Андерхилл наслаждался своей работой. Жил он в китайском квартале в такой крошечной комнатушке, что пишущая машинка стояла у него на перевернутом ящике. Еще была там старенькая «вертушка» – деньги свои он тратил на пластинки, книги, Бугис-стрит и наркотики. Но он был больным человеком. Его изводила какая-то нездоровая любовь к разрушению. Вот вы сказали, что солдатом он был классным. А что, по-вашему, главное в классном солдате? Смекалка? Творческие способности?
– Так ведь таким он и был – творческой личностью, вряд ли кто-то может отрицать это. Свои лучшие книги он написал именно здесь.
– Первую свою книгу он написал во Вьетнаме… в своей голове, – возразил Лола. – Ему оставалось лишь выплеснуть все на бумагу. Он сидел в своей каморке, печатал, выбирался на Бугис-стрит, «снимал» мальчиков, делал все, что делал, брал все, что давалось, на следующее утро продолжал печатать. Все было просто. Думаете, не знаю? Я все знаю, потому что был там. Когда Андерхилл закончил книгу, он закатил грандиозную вечеринку в «Парящем драконе». Именно в тот день с ним познакомился мой друг Онг Пхин. В тот период Андерхилл вынашивал новую книгу и жаждал приступить к работе над ней. Я знаю, сказал он мне, все об этом сумасшедшем, вижу его насквозь, я должен написать о нем книгу. Только надо кое-что выяснить – очень он какой-то загадочный. Во всех отношениях загадочный. Андерхилл нуждался в деньгах, но говорил, есть у него некая схема, благодаря которой он обеспечит себя на всю оставшуюся жизнь. Но прежде чем он получит деньги, ему придется занять – очень нужны деньги, чтобы сейчас оставаться на плаву. И он начинает брать взаймы. Берет у всех. Включая меня. Много денег. Но все верну, говорит, не сомневайся. Ведь он известный писатель, не так ли?
– Так вот откуда взялся этот иск…
Лола остро взглянул на него и криво усмехнулся:
– Эту свою схему он считал просто отличной идеей и полагал, что она принесет ему сотни тысяч долларов. У Тима была одна большая проблема: он не мог написать ничего, что, по его мнению, было хоть сколько-нибудь стоящим. После «Расчлененного» он начинал две, три книги… и бросал. Порвал все, что напечатал. Тим словно спятил – они с Онг Пхином пригрозили издателю судебным иском. Он рассчитывал получить сразу кучу денег и расплатиться со всеми. И когда эта «потрясающая» идея обернулась пшиком, Андерхилл вдруг как-то сразу устал от Онг Пхина. Выставил его из дома. Он гнал всех от себя. Избил мальчишку – совсем сдурел. А затем и сам исчез. Никто не мог его найти. Потом о нем поползли всякие слухи. Андерхилл жил в отелях, набирал огромные счета и сбегал посреди ночи. Как-то раз я узнал, что он спит под одним мостом, и мы с друзьями отправились туда в расчете, что нам удастся вытряхнуть из него хотя бы несколько долларов, а то и намять ему ребра. Однако там его не оказалось. Потом кто-то рассказывал, что он дни напролет проводит в опиумном доме. Позже дошел слух, что он окончательно свихнулся: ходил и рассказывал всем и каждому, что мир погряз в пороках, что я демон, Билли демон, что Господь Бог покарает нас. Я тогда страшно испугался, доктор. Кто мог знать, что способен выкинуть сумасшедший? Он себя ненавидел, уж поверьте мне. А человек, который себя ненавидит, способен на все, вы знаете. Его занесли в черный список и перестали пускать в бары во всех районах города. Никто его не видел, но слухи о нем были у всех на устах. Он таки нашел дно, он сделал это.
Пул мысленно застонал. Что же стряслось с Андерхиллом? Быть может, все дело в наркотиках – они разрушили его, лишили возможности писать так хорошо, как прежде.
Слушая Лолу, Пул неожиданно для себя вспомнил ночь в Вашингтоне, где он с женщиной-адвокатом ходил послушать джазового пианиста по имени Хэнк Джонс. В Вашингтон Майкл приехал дать показания на слушаниях по делу «Эйджент оранж». Пул слабо разбирался в джазе и теперь не смог припомнить ни одной композиции из тех, что исполнял Хэнк Джонс. Зато он отлично помнил лившиеся со сцены благодать и радость, казавшиеся Майклу абстрактными и реальными одновременно. Помнил он, и как Хэнк Джонс, седоволосый чернокожий мужчина средних лет с чертовски красивым лицом, склонял голову над клавиатурой, чутко и всецело реагируя на поток своих вдохновений. Музыка, казалось, текла прямо в душу. Легкая и светлая, как песня, страсть! Пул понял, что благодаря волшебству гармонии он слышал эту музыку так же, как слышала ее молодая женщина-адвокат. А по окончании выступления, когда Джонс стоял возле фортепьяно и разговаривал со своими поклонниками, Пул заметил, как тот буквально светится, охваченный головокружительным восторгом от того, что только что играл. Этот восторг проявлялся даже в грации его движений, и Пулу вдруг представилось, будто он наблюдает за большим старым львом, исполненным сущностью своего львиного достоинства.
И тут его осенило: из всех людей, что он знал, лишь, наверное, Тиму Андерхиллу могла быть хорошо знакома стихия этого головокружительного восторга.
Вот только Андерхиллу отведено всего несколько лет на то, чем Хэнк Джонc, казалось, обладал десятилетиями. Все остальное Тим украл у себя сам.
Они долго молчали.
– Вы читали его книги?
Майкл кивнул.
– Как, по-вашему, они хороши?
– Первые две – очень.
Лола фыркнул:
– Я думал, все его книги будут отвратительны.
– Где он сейчас? Есть какие-нибудь идеи?
– Вы собираетесь убить его? – сощурился Лола на Майкла. – Что ж, возможно, кому-то суждено прикончить его и положить конец его страданиям, прежде чем он сам убьет кого-то.
– Он в Бангкоке? Или в Тайбэе? Может, вернулся в Штаты?
– В Штаты… Такие, как он, в Америку не возвращаются. Уверен, он отправился куда-то в другое место – как обезумевший зверь уползает искать себе безопасное убежище. Я всегда думал, он поедет в Бангкок. Идеальное для него место. Однако он частенько рассказывал о Тайбэе – так что, не исключено, подался туда. Он так и не вернул мне деньги, которые брал в долг, вот что я вам скажу, – в его взгляде с прищуром сейчас светилась неприкрытая злоба. – Тем безумцем, о котором он собирался писать, был он сам. Но Андерхилл даже не подозревал о своем безумии. А люди, столь невежественные в отношении самих себя, опасны. Раньше я думал, что люблю его. Люблю его!.. Доктор Пул, если вам удастся найти своего друга, пожалуйста, будьте предельно осторожны.
16. Библиотека
Майкл Пул и Конор Линклейтер уже два дня находились в Бангкоке – а Гарри Биверс в Тайбэе, – когда Тино Пумо сделал свое открытие в будничной обстановке зала микрофильмов главного филиала Публичной библиотеки Нью-Йорка.
– Пишу книгу о Вьетнаме, – так он объяснил свой интерес коренастому бородачу лет шестидесяти в недурном черном костюме. – В частности, о разбирательствах в военных трибуналах дела о Я-Туке.
Какие газеты ему потребуются? Копии ежедневных газет Нью-Йорка, Лос-Анджелеса и Сент-Луиса, а также журналов национальных новостей за ноябрь 1968 года и март 1969-го. И поскольку Пумо планировал просмотреть некрологи жертв Коко, он запросил лондонские «Таймс», «Гардиан» и «Телеграф» за неделю, начиная с 28 января 1982 года, и газеты Сент-Луиса за неделю с 5 февраля 1982-го, а также парижские ежедневные газеты за неделю с 9 июля 1982 года.
Бородач объяснил, что для поиска и сборки такого количества материалов обычно требуется много времени, но у него есть новости как хорошие, так и не очень. Новость хорошая: различные микрофильмы по материалам об инциденте в Я-Туке уже подобраны и скомпонованы, включая даже несколько источников, пространные статьи в «Харперс», «Атлантик» и «Америкен сколар», которые он уже просматривал. Плохая же заключалась в том, что эти материалы о Я-Туке еще «заняты» – кто-то в настоящий момент работает с ними. Тремя днями ранее ту же информацию затребовал журналист по имени Роберто Ортис, днем позже вновь запросил их, а во вторник вторую половину дня провел, снова их изучая. «Сегодня среда – день «Вилледж войс», – непроизвольно отметил про себя Пумо.
Тина никогда не слышал о Роберто Ортисе и невольно испытал благодарность к человеку за то, что ему теперь не придется ждать, пока найдут и подберут нужные микрофильмы. Он же просто перепроверяет, уговаривал себя Тина, словно пытаясь загладить вину за то, что не поехал вместе с остальными в Сингапур. И если накопает что-нибудь важное – может позвонить им в отель «Марко Поло».