Допив пиво, Майкл наблюдал за тем, как она вставила себе во влагалище два фломастера и, опустившись на корточки над большим листом бумаги, принялась рисовать лошадь. Получалось очень даже неплохо.
– Куда обычно в Бангкоке ходят геи? – спросил у девушки Пул. – Мы ищем нашего друга.
– Патпонг, три. Через две улицы. Гейчики. Но ты же не гейчик?
Пул покачал головой.
– Идем со мной. Я покурю тебе. – Она обвила его шею руками. От ее кожи исходил восхитительный аромат – смесь яблока, юфти и гвоздики.
Конор и Пул ушли, когда художница на сцене завершала трудиться над пейзажем с горами, пальмами на пляже, парусниками на море и солнцем с лучами.
В квартале от «Монпарнаса» они увидели над открытой дверью вывеску книжного магазина «Патпонг букс» – к нему вели две ступеньки темного цвета. Пока Пул искал полку с романами Андерхилла, Конор отправился полистать журналы. Пул поинтересовался у дежурного продавца и менеджера, знают ли они Тима Андерхилла или не приходилось ли им когда-либо видеть его, но ни один не знал даже его имени. Пул купил «Расчлененного» в твердом переплете, а затем они с Конором отправились выпить пива в «Миссисипи куин».
– Черт, я же собственной рукой подписал одну из карточек Коко, – сказал Конор, когда они сидели в баре.
– Так и я тоже. – сказал Коко, – Ты когда подписывал?
Он и представить не мог, что только один человек из их взвода мог отрезать уши и писать «Коко» на карте из полковой колоды, но признание Конора отозвалось в нем смешанным чувством удивления и утешения.
– На следующий день после дня рождения Хо Ши Мина. Мы тогда должны были выдвинуться в какое-то чертово совместное со вторым взводом патрулирование. Как и в день рождения Хо. Только на этот раз вьетнамцы заминировали периметр, и один из танков зацепил осколочную мину. И это затормозило операцию, причем здорово. Помнишь, как мы едва ползли, пробуя щупами дорогу? Плечом к плечу? И как потом Андерхилл застал врасплох их часового в кустах, а после мы их всех там положили.
– Было дело… – ответил Пул. Он помнил, как видел северовьетнамских солдат, скользивших неслышно, как призраки, как олени, вдоль дороги. Это были не мальчики, а тридцати-сорокалетние солдаты на войне длиною в жизнь. И вот в тот момент ему неудержимо хотелось убивать их.
– А когда все закончилось, я вернулся и обработал их часового, – миниатюрная девушка в черном кожаном лифчике и такой же микроюбке устроилась на барном стуле рядом с Конором и, облокотившись на барную стойку, заулыбалась, стараясь завладеть его вниманием. – В смысле, отрезал у этого жмурика уши, – продолжил Конор. – Черт, и пришлось же мне попотеть. Все ухо – как один сплошной хрящ. В итоге удалось откорнать только верхнюю часть, и она вовсе не выглядела как ухо. На меня, знаешь, в тот момент будто затмение нашло, словно я был не я. И все пилил и пилил… И когда наконец отпилил, его голова шлепнулась прямо в грязь, а ухо осталось у меня в руке. Тогда пришлось перекатить труп и начать все по новой.
Девушка, внимательно слушавшая его рассказ, оттолкнулась от стойки, пересекла помещение и стала шептаться с другой девицей из бара.
– И что ты сделал с ухом? – спросил Пол.
– Швырнул в заросли. Я ж не извращенец.
– Ну да… – кивнул Пул. – Надо быть действительно больным на голову, чтобы хранить такие сувениры.
– В самую точку, – сказал Конор.
Жужжание в телефонной трубке сменилось мертвой тишиной, а та – противным высокочастотным свистом. Конор оторвал взгляд от фотографий голых девушек в журнале, который купил в «Патпонг букс», и спросил:
– А ты когда?
– Что – когда?
– Подписал карту Коко.
– Спустя примерно месяц после сообщения о том, что назначены трибуналы. После патрулирования в долине Ашау.
– Значит, конец сентября, – сказал Конор. – Помню. Я тогда собирал трупы.
– Ну да.
– В подземном ходе сообщения – там еще обнаружили большой склад риса.
– Точно.
– Дружище Майки! – воскликнул Конор. – Черт, да ты просто зверюга.
– Знаешь, до сих пор не пойму, как меня угораздило сотворить такое, – признался Пул. – Мне потом несколько лет снились кошмары.
Свист в трубке прервал голос оператора:
– Соединяем вас с абонентом, сэр, – и Майкл Пул мысленно приготовился к разговору с женой, невольно удерживая в памяти отчетливую картину, как он, орудуя своим «Ка-Баром»[104], отпиливает уши трупу, прислоненному к пятидесятифунтовому мешку с рисом, а затем из темного закоулка памяти всплыла картина более зловещая: тем же ножом он выкалывает покойнику глаза.
Первым увидел покойника Виктор Спитальны: выбравшись из схрона, он проревел: «Нишшштя-а-ак!»
Тишина в трубке ширилась и сгущалась. Затем линия выдала два плотных щелчка, будто установив некие сложные, но надежные соединения с открытым космосом.
Пул бросил взгляд на часы. Семь вечера в Бангкоке, значит, в Вестерхольме, штат Нью-Йорк, семь утра.
Спустя, казалось, вечность он услышал знакомый, как колыбельная, тон американского гудка, который внезапно оборвался. И снова – бездонная космическая тишина, из которой всплыли робкие и как будто неотчетливые телефонные гудки, прервавшиеся щелчком, – включился автоответчик. Семь утра – Джуди либо еще в спальне, либо спустилась вниз, на кухню.
Майкл дослушал до конца сообщение Джуди. Когда раздался звуковой сигнал, он проговорил в трубку:
– Джуди? Ты дома? Это я, Майкл.
Три, четыре, пять ударов сердца.
– Джуди?
Едва он собрался повесить трубку, как услышал громкий щелчок и следом – голос жены, лишенный эмоций:
– А, это ты…
– Привет. Я рад, что ты ответила.
– Да я, пожалуй, тоже рада. Как вы там – детишки резвятся на солнышке?
– Джуди…
– Ты не ответил.
Острая, как ожог, вспышка вины – воспоминание о том, как девушка потирает ему промежность.
– Если хочешь – называй это «резвятся». Мы вообще-то разыскиваем Андерхилла.
– Рада за вас.
– Мы узнали, что из Сингапура он уехал, поэтому Биверс сейчас в Тайбэе, а мы с Конором – в Бангкоке. Думаю, в ближайшие дни мы его найдем.
– Здорово. Ты в Бангкоке переживаешь свою сексуальную молодость, а я здесь, хожу на работу в Вестерхольме, где вообще-то твой дом и твоя медицинская практика. Надеюсь, ты помнишь (если, конечно, твоя никудышная кратковременная память еще не стерла это), что я не слишком обрадовалась, когда ты объявил, что отправляешься в это свое путешествие?
– Вообще-то я объявил об этом в несколько ином смысле, Джуди.
– Как я и говорила, кратковременная память у тебя никуда не годится.
– Думал, ты будешь рада моему звонку.
– Что бы ты там ни думал, ничего дурного я тебе не желаю.
– У меня такого и в мыслях не было.
– Знаешь, в каком-то смысле я почти рада твоему отъезду: он дал мне возможность заняться тем, чем давно собиралась, – как следует подумать о наших отношениях. Я всерьез задаюсь вопросом: приносит ли еще кто из нас двоих хоть какую-то пользу для обоих?
– Ты хочешь сейчас поговорить об этом?
– Просто скажи мне одну вещь: ты просил кого-нибудь из своих дружков периодически названивать мне, чтобы проверить, дома я или нет?
– Не понимаю, о чем ты.
– О том маленьком гномике, который так полюбил звук моего голоса на автоответчике, что звонит по два-три раза в день. И кстати, если ты перестал мне доверять, меня это не особо волнует: я человек самостоятельный и могу сама о себе позаботиться, Майкл, как, впрочем, всегда и было.
– Так тебя донимают анонимные звонки? – спросил Майкл, обрадовавшись тем, что понял причину ее враждебного тона.
– Ты будто не в курсе.
– Ох, Джуди. – В его голосе отчетливо прозвучали боль и сочувствие.
– Да ладно, – обронила она. – Все нормально.
– Позвони в полицию.
– Ну, а что толку!
– Если он продолжит названивать так часто, они смогут вычислить и взять его.
Повисла долгая пауза, показавшаяся Майклу такой… уютной – супружеской.
– Деньги на ветер, – сказала Джуди.
– Видимо, кто-то из твоих учеников решил пошутить. Не волнуйся, Джуди, попробуй немного расслабиться.
Джуди помолчала.
– Ну, что ж, Боб Банс пригласил меня поужинать с ним завтра. С радостью выберусь из дома.
– А, специалист по осам? – вспомнил Майкл. – Неплохо.
– Ты это о чем?
Два года назад на факультетской вечеринке Майкл рассказал кое-кому из собравшихся историю о том, как Виктор Спитальны вылетел из пещеры в Я-Туке, вопя о том, что на него набросились и стали жалить тысячи ос. Это был единственный эпизод из произошедшего в Я-Туке, о котором он мог поведать людям, – эпизод абсолютно безобидный: в нем никто не погиб. Единственный пострадавший – Виктор Спитальны: он вырвался из пещеры, царапая ногтями лицо, и вопил до тех пор, пока Пул не завернул его в свою плащ-палатку. Когда Спитальны умолк, Пул распеленал его. Лицо и руки Спитальны покрывали быстро исчезающие красные рубцы.
– Во Вьетнаме нет ос, братишка, – сказал рядовой SP4 Коттон, фотографируя Спитальны, наполовину вынырнувшего из-под плащ-палатки. – Любой другой вид насекомых, но только не осы.
Преподаватель английского Боб Банс – шесть футов и три дюйма ростом, обладатель пышных светло-русых волос и худого аристократического лица, любитель красивых твидовых костюмов – авторитетно заявил Майклу, что, поскольку осы распространены по всему Северному полушарию, они непременно должны водиться и во Вьетнаме. «Кичливый самодовольный всезнайка, – решил для себя Майкл. – Скорее всего, из обеспеченной семьи среднего класса и преподает английский язык потому, что чувствует в себе жреческое призвание». Банс олицетворял собой хрустальную мечту либерала. Затем Банс сообщил, что, поскольку Вьетнам является страной с субтропическим климатом, осы там встречаются редко, да и в любом случае, большинство видов ос во всех частях света ведут преимущественно одиночный образ жизни. И затем вкрадчиво поинтересовался: