Не смей вспоминать Робби! – взвизгнула она. – Забудь Робби! Он мертв!
– Я пойду с тобой на терапию, – сказал он. – Слышишь? С тобой. Мы пойдем вместе.
– Сам знаешь, кому действительно нужна терапия! Тебе! Это ты болен! Не я! Наш брак был в порядке, пока ты не уехал!
– Не уехал куда? – Майкл отвернулся, вышел из кухни и молча поднялся по лестнице.
Он долго лежал в постели, вслушиваясь в темноту. Из кухни доносились звон и грохот, открывались и закрывались дверцы шкафчиков. Наконец он услышал, как Джуди поднимается по лестнице и, к его удивлению, направляется к двери спальни. Она наклонилась над ним:
– Я просто хочу сказать, хотя и знаю, что ты не поверишь. Я хотела, чтобы этот день стал особенным для тебя. Я хотела сделать его особенным для тебя.
– Не сомневаюсь.
Даже в темноте он видел, как ярость, отвращение и как будто неверие в происходящее пронизывают ее тело.
– Лягу спать в гостиной. Даже не знаю, можно ли нас теперь называть мужем и женой.
Майкл пролежал с закрытыми глазами еще полчаса, затем наконец сдался, включил свет и взял с тумбочки роман Генри Джеймса.
Книга вдруг представилась безмятежным крохотным садом, мельком увиденным им далеко внизу, на дне свалки. Чайки носились и кричали над горами мусора, по которым шныряли крысы, а в самом низу, в цветущем уголке, в безопасности книжной страницы, мужчины и женщины, окутанные сиянием интеллекта, двигались в эстетичном непрестанном танце. Пул, скользя, осторожно спускался по мусорным кучам к идеальному саду, но с каждым шагом лишь отдалялся от него.
Разбудил его плеск воды – Джуди принимала душ. Через несколько минут она вошла в спальню, завернутая в длинное розовое полотенце.
– Ну что ж, – сказала она. – Мне надо на работу. Ты по-прежнему настаиваешь на том, чтобы ехать в Нью-Йорк?
– Я должен ехать.
Она достала из шкафа платье и покачала головой, будто решив для себя, что дело безнадежно.
– Тогда у тебя, наверное, не останется времени сегодня заглянуть ни в офис, ни в больницу.
– Может, заскочу на минутку в больницу.
– Может, ты заскочишь в больницу и уже оттуда поедешь в Нью-Йорк?
– Именно так.
– Надеюсь, ты помнишь, что я сказала вечером, – она сдернула платье с плечиков и хлопнула дверью в гардеробную.
Майкл поднялся с кровати. Он чувствовал себя усталым и подавленным, но уже больше не актером, и больше не казалось, что его поместили в чужое тело. И тело, и несчастье были его собственными. Он решил отнести Стейси Тэлбот еще одну книгу и рылся на полках, пока не нашел старенький томик «Грозового перевала» с его же подчеркиваниями.
Перед уходом из дома он спустился в подвал, чтобы заглянуть в чемодан, куда убрал кое-какие вещи Робби после его смерти. Он не рассказывал об этом Джуди, поскольку она настояла на том, чтобы они раздали или уничтожили все, что принадлежало их сыну. Чемодан тот был неуклюжим пережитком тех далеких дней, когда родители Майкла отправлялись в морские путешествия. Когда же Майкл и Джуди переехали в Вестерхольм, они наполнили его книгами и одеждой.
Майкл опустился на колени и открыл крышку. Здесь покоились бейсбольный мяч, рубашка с короткими рукавами с вышитыми лошадками, потрепанный зеленый диметродон и целый набор пластиковых динозавров поменьше. На самом дне лежали две книги – «Бабар» и «Бабар: царь слонов». Пул взял обе книги и закрыл чемодан.
29. Опознание
Через полтора часа, двигаясь словно на автопилоте в сторону Манхэттена, Майкл наконец заметил на соседнем сиденье старенькую книжку «Грозовой перевал» издательства «Риверсайд» и понял, что продержал ее в руке все то время, что находился в больнице. Подобно очкам, которых вдруг хватился их владелец, не подозревая, что они у него на носу, книга сделалась прозрачной и невесомой. Теперь же, как бы в компенсацию за свое недавнее деликатное поведение, книга казалась плотной, как кирпич, и достаточно тяжелой, чтобы просели пружины машины. Первым порывом Майкла было выбросить книгу в окно, а потом остановиться на заправке, позвонить Мерфи и сказать, что он не сможет прийти на опознание. Справятся без него: Биверс и Линклейтер опознают Спитальны, а Мэгги скажет, что именно он пытался убить ее, и на этом все закончится.
Затем мелькнула мысль: ему крайне необходимо что-то, что помогло бы наполнить день реальностью, и для этой цели поездка в Нью-Йорк на опознание подходила лучше всего.
Он поставил машину в гараж на Университетской площади и пешком отправился к зданию участка. За последние несколько дней погода наладилась, и, хотя температура все еще не поднималась выше сорока градусов[119], в воздухе ощущалось просыпающееся тепло. По обеим сторонам Гринвич-Вилледжа люди поколения чуть моложе Пула шли без пальто, улыбались и выглядели так, словно вырвались из заключения на свободу.
Полицейский участок Майкл рисовал себе по впечатлениям от кинофильмов и удивился, приближаясь к зданию с плоским современным фасадом: участок лейтенанта Мерфи больше походил на начальную школу. Лишь стальные буквы на бледной стене и полицейские машины перед ним указывали на принадлежность здания.
Интерьер участка стал для Майкла еще одним сюрпризом. Вместо высокой конторки и лысого ветерана с хмурым взглядом за ней Пул увидел сначала американский флаг рядом со стеклянным шкафчиком для наград, а затем уже – молодого человека в форме, который подался к нему с другой стороны открытого окна в стене.
– Лейтенант Мерфи вызвал меня к одиннадцати на опознание, – сообщил Майкл.
Молодой человек исчез из окна, раздался зуммер. Пул открыл дверь рядом с окном, и молодой человек поднял глаза от планшета.
– Все остальные на втором этаже, я позову кого-нибудь, вас проводят, – сказал он.
Позади него офицеры в штатском посмотрели на Пула, затем отвели взгляды. Создавалось впечатление деловой обстановки, оживленных разговоров, мужской компании. Все это напомнило Пулу комнату отдыха врачей в больнице Святого Барта.
Другой полицейский в форме, еще моложе первого, провел Пула по коридору, стены которого занимали доски объявлений. Этот полицейский дышал ртом. У него было ленивое выражение мясистого, неумного лица и толстая шея. Он старательно избегал встречаться с Майклом взглядом. Вскоре он остановился у двери с пометкой «Б».
Пул открыл дверь и был встречен восклицанием Биверса:
– Привет, дружище!
Гарри стоял, прислонившись к стене и скрестив на груди руки, и разговаривал с миниатюрной круглолицей китаянкой. Пул поприветствовал Биверса и поздоровался с Мэгги, с которой прежде виделся два-три раза в «Сайгоне». От девушки будто веял легкий ветерок иронии, как бы отделявший ее от Гарри Биверса. Она пожала протянутую Майклом руку неожиданно уверенно и сильно, и лицо ее с ямочками на щеках изобразило слабую кривоватую улыбку. Мэгги была необычайно красива, однако Майкл почувствовал, как впечатление от ума девушки на мгновение затмило ее привлекательную внешность.
– Очень мило с вашей стороны проделать такой путь из округа Вестчестер, – проговорила она ровным голосом без акцента, который по точности произношения согласных звучал почти как из уст англичанки.
– Да уж, пришлось ему, бедному, тащиться в этот грязный город, чтобы присоединиться к нам, плебеям, – съязвил Биверс.
Пул поблагодарил Мэгги, пропустив слова Биверса мимо ушей, и сел за стол для совещаний рядом с Конором.
– Привет, – поздоровался Конор.
Сходство с начальной школой никуда не ушло. Помещение под литерой «Б» на двери походило на классную комнату без учительского стола. На другом ее конце, прямо напротив Майкла и Конора, стояла длинная зеленая доска. Биверс продолжал что-то говорить о правах на экранизацию.
– Майки, ты в порядке? – спросил Конор. – Ты какой-то потухший…
Пул вспомнил томик «Грозового перевала» на пассажирском сиденье своей машины.
Биверс сердито глянул на них.
– Дружище, полезно иногда включать мозги, которые подарил тебе Господь Бог, – сказал он Конору. – Еще бы ему не быть потухшим: оставить премилый городок, где воздух чист и даже нет тротуаров и всюду живые изгороди, ради того, чтобы несколько часов тащиться сюда по вонючему хайвею. Конор, там, откуда приехал Майкл, вместо голубей у них куропатки и фазаны. Эрдельтерьеры и олени заместо крыс. На его месте ты бы не выглядел «потухшим»? Отнесись к человеку с пониманием.
– Але, я вообще-то из Южного Норуолка, – парировал Конор. – У нас там тоже нет голубей. Чайки есть.
– Летающие крысы, – фыркнул Биверс.
– Гарри, уймись, – попросил Майкл.
– Мы все еще можем «отойти без потерь», – сказал Биверс. – Просто не надо болтать лишнего.
– Так а что стряслось-то? – спросил шепотом Конор у Майкла.
– Пациент утром умер.
– Ребенок?
– Девочка, – кивнул Майкл и почувствовал, что ему необходимо произнести вслух ее имя: – Ее звали Стейси Тэлбот.
То, что он облек свою потерю в эти конкретные два слова, оказало на него неожиданное и почти физическое воздействие. Горе его не утихло, но сделалось как бы более конкретным: смерть Стейси обрела физическую форму в виде свинцового гробика, спрятанного глубоко в его груди. Он, Майкл Пул, оставался цел и невредим вокруг этой плотной свинцовой капсулы, погребенной внутри него. До него вдруг дошло, что Конор оказался первым человеком, которому он рассказал о смерти Стейси.
Последний раз, когда Майкл видел девочку, у нее был сильный жар, она выглядела измученной. Свет больно резал Стейси глаза; от ее обычной отваги почти не осталось следа. Но она как будто заинтересовалась парочкой историй, которые поведал ей Майкл, взяла его за руку и сказала, что ей нравится начало «Джейн Эйр», особенно первое предложение.
Пул открыл книгу, чтобы прочитать первое предложение: «В этот день нечего было и думать о прогулке».