Было тепло и почти безветренно, а над бухтой мерцало звездное небо, похожее на темно-синий, усыпанный блестками тюль. Набережная Круазет блистала роскошью; перед фешенебельными отелями останавливались блестящие автомобили, из которых выходили господа в вечерних туалетах. Был Сочельник, повсюду хлопали пробки от шампанского, на праздничных столах, украшенных пальмовыми листьями и омелами, поблескивали изысканный фарфор, хрусталь и серебро, гости лакомились устрицами, в холодильниках ждали своей очереди рождественские пироги.
От одной мысли о банкете Габриэль стало дурно. Она почти двадцать часов провела в дороге, но ее отчаяние, растерянность, боль, ее внутреннее оцепенение не уменьшились с момента отъезда ни на йоту.
Когда Жозеф постучал в ее дверь, ее охватил страх. Бой не стал бы будить слугу, он воспользовался бы своим ключом от дома и прошел в спальню без посторонней помощи. Что-то произошло, что-то нарушило привычный порядок вещей. Где-то на периферии сознания шевельнулось подозрение, что случилось нечто непоправимое, но она отмахнулась от него. Бой в ее глазах был окружен аурой героя, человека, с которым ничего не может случиться. Но потом добрый верный Жозеф нанес ей этот страшный удар. Осторожно, бережно, участливо. Слуга никогда не терял самообладания, хотя, несомненно, тоже был потрясен известием, которое доставил месье Бальсан. Все изменилось в одночасье. Габриэль почти физически ощутила, как ее жизнь разваливается на куски. Боль ненадолго сменила надежда на то, что это какое-то недоразумение. Несколько минут она судорожно цеплялась за эту мысль. Но потом до ее сознания дошло, что Этьен не приехал бы посреди ночи из Руа-лье в Сен-Кюкюфа, чтобы подшутить над ней. И Жозеф тоже не вошел бы в такой поздний час в ее спальню без серьезной причины. Нет, Боя не стало. И она вдруг почувствовала, что для нее сейчас нет ничего важнее, чем увидеть его. Может, чтобы до конца осознать, что он умер. А может, убедиться в том, что ему не пришлось страдать. Ей хотелось постоять у его гроба, как в почетном карауле. Он был ее мужем, пусть и не по закону, важнейшей частью ее жизни. Нет, не частью — он был ее жизнью.
Без Боя все утратило смысл.
Она ничего не ела, и когда Этьен остановился у какого-то придорожного ресторанчика, через силу выпила чашку кофе, которую он ей принес, но от еды отказалась и даже не вышла из машины. Она сидела неподвижно, словно окаменев, и почти не размыкала уст, как на вилле «Миланез». Ее друг не заслужил этого молчания, она знала это. Но у нее было такое чувство, как будто она теперь не в состоянии произнести ни одного лишнего слова — только самое необходимое. Как будто Бой унес с собой и ее язык. Навсегда. Навеки.
Этьен не стал въезжать на высокий изогнутый пандус к главному подъезду отеля «Карлтон», а остановился внизу и заглушил мотор. В машине на несколько секунд воцарилась тишина; только сквозь открытые окна доносились слабые отзвуки праздничной суеты. Этьен глубоко вздохнул и повернулся к ней.
— Я надеюсь, что мы увидимся с Бертой. Насколько мне известно, она остановилась здесь. Она как сестра уж, наверное, точно знает, как все произошло и где находится тело, — сказал он.
— Да, — коротко ответила она и, подняв широкий воротник пальто, скрыла за ним бледное лицо.
Он почти отеческим жестом коснулся ее руки.
— Тебе обязательно нужно немного поспать. У них, я думаю, еще найдется два свободных номера и…
Поспать? Что за вздор! Это значило бы признать, что ее жизнь продолжается. Как она может спать, не увидев еще раз Боя?
— Нет. — Она энергично покачала головой. — Нет.
Пожалуйста! Ты отдыхай. Ты заслужил пару часов сна. А я подожду тебя здесь.
Молчание.
Габриэль видела, что ее друг борется с собой. На его щеках играли желваки, как будто он размалывает зубами гнев, который, наверное, накопился за эти часы. Конечно, он устал после длинного путешествия. Вторая ночь без сна — это нелегкое испытание даже для такого кутилы, как Этьен Бальеан. Но она не освободила его от этой муки.
— Я сейчас вернусь, — произнес он наконец и, помедлив немного, вышел из машины и пружинистой походкой зашагал вверх по пандусу.
Для француза он был, пожалуй, слишком высоким, даже на полголовы выше Боя. Его гвардейский рост как раз и произвел на нее впечатление, когда они познакомились. Такой рост очень подходил бравому офицеру кавалерии, игроку в поло и коневоду. Мужчина с безупречными манерами. Лучшего друга она не могла себе и представить.
Глядя вслед Этьену, она автоматически принялась рыться в сумочке в поисках портсигара. Это был уже почти рефлекс. Она курила всегда. Даже тогда, когда курение для дам еще считалось дурным тоном. Никотин успокаивал ее. Дымящаяся сигарета в руке придавала какое-то особое чувство уверенности. Вначале ей просто доставляло удовольствие шокировать поборников морали. Но постепенно сигареты стали ее неизменным атрибутом. И никто уже давно не возмущался женщинами, которые курят или носят брюки. Коко Шанель внесла в моду новую струю.
Она щелкнула зажигалкой, и в темном салоне автомобиля вспыхнул язычок газового пламени.
Перед ее мысленным взором мелькнул огонек спички. Маленький круг желтого света в серо-голубых сумерках летнего загородного вечера. На террасе было уже почти темно, но Габриэль успела отчетливо разглядеть узкую холеную руку с полированными ногтями…
— Такая женщина, как вы, не должна сама прикуривать сигарету, — услышала она жесткий мужской голос с легким акцентом.
Не ответив на комплимент, она сделала первую затяжку. Затем, взглянув на пальцы незнакомца, заметила:
— У вас… руки… музыканта, — выпуская после каждого слова по маленькому белому кольцу дыма.
— Я немного играю на пианино. — Она не видела в темноте его лица, но знала, что он улыбается. — Но предпочитаю игру в поло.
— Для этого вы сюда и приехали? — Габриэль рукой описала в воздухе круг, указав на замок Руалье, конюшни с чистокровными скакунами Этьена и игровое поле на краю парка. Он покачал головой.
— Я думаю, судьба привела меня сюда, чтобы я встретил вас, мадемуазель Шанель.
— В самом деле? — рассмеялась она надменно, и в этом смехе не было ни капли кокетства. Она и не думала кокетничать с ним. — Поскольку вам известно мое имя, я была бы не прочь узнать, с кем имею честь.
— Артур Кэйпел. Друзья называют меня Боем.
— Коко!
Габриэль вздрогнула. Понадобилось некоторое время, чтобы ее сознание вернулось в реальность. Воспоминание о том летнем вечере в Руалье совершенно выбило ее из равновесия. Она заново остро пережила каждую секунду своей первой встречи с Боем и почти физически ощутила его близость. Он только что был рядом! Постепенно вернулось болезненное сознание того, что она сидит не на террасе Этьена, а в его автомобиле, и что это не начало ее жизни с Боем, а конец.
Она молча опустила стекло и выбросила окурок на мостовую.
— Я говорил с Бертой, — сказал Этьен. — Она безутешна. — Он сделал паузу. — Неудивительно!..
Легкий ветерок донес до них приглушенный шум волн. Где-то неподалеку послышался баритон какого-то англосакса, который немного фальшиво, но воодушевленно распевал «Джингл беллз»:
Dashing through the snow
in a one-horse open sleigh…[2]
Габриэль снова закрыла окно.
— Где я могу его увидеть? — спросила она почти беззвучно.
Этьен вздохнул.
— Послушай… мы… я… — Он умолк и вытер глаза рукой. — Извини, Коко. Нам все-таки надо пару часов поспать. Хотя бы до рассвета. Берта приглашает тебя в свой номер…
— Где Бой?
Он несколько секунд молчал. Потом его прорвало. Казалось, он кричит на кого-то, кого нет рядом.
— Гроб уже закрыт и доставлен на пароход! Сегодня утром во Фрежюсском соборе состоялась траурная церемония со всеми воинскими почестями. Мадам Кэйпел очень спешила. Она позаботилась, чтобы на церемонии присутствовала британская община Лазурного берега, но не было никого из его французских друзей.
На мгновение потеряв над собой контроль, Этьен ударил кулаком по рулевому колесу, но быстро пришел в себя и, словно не понимая, как с ним такое могло произойти, пробормотал:
— Мне очень жаль, Коко. Мы опоздали.
«Диана не хотела, чтобы я присутствовала на траурной церемонии, — мелькнуло у нее в голове. — В жизни Бой принадлежал мне, а в смерти она отняла его у меня».
За этой мыслью последовал шок. Ее начала бить дрожь. Как при лихорадке. Ей и в самом деле было холодно. Закружилась голова. Пейзаж за лобовым стеклом расплылся и превратился в темную массу. Головная боль застучала в виски, к горлу подкатила тошнота, а в ушах стоял непрерывный звон. В поисках опоры она потянулась рукой к приборной доске, но пальцы ее схватили пустоту. Все ее чувства словно вдруг потеряли равновесие. Только спасительные слезы не приходили.
Этьен взял ее ледяную руку.
— Коко, если ты свалишься с ног, это не вернет Боя. Пожалуйста, пойдем в отель и немного поспим. Не хочешь к Берте — я сниму для тебя номер…
Ее мозг еще функционировал.
— Берта знает, где это случилось? — произнесла она слабым голосом.
— Да. Она сказала, на шоссе номер семь между Сен-Рафаэлем и Каннами, где-то в районе Фрежюса, неподалеку от деревни Пюже-сюр-Аржан.
— Я хочу туда.
— Завтра. — В его голосе слышалось отчаяние. — Я отвезу тебя, как только рассветет. Пожалуйста, будь добра, идем в отель.
Габриэль не возражала. Да и что она могла сказать? Не сидеть же всю ночь в машине Этьена перед отелем в центре Канн. Рано или поздно появится полиция, и дело кончится скандалом: Коко Шанель провела ночь на улице в автомобиле! Ее непреодолимо тянуло на место гибели Боя, но требовать от Этьена совершить еще одну опасную ночную поездку было бы бесчеловечно по отношению к нему. Он был так добр с ней, вел себя как настоящий друг, почти как брат. И заслужил пару часов отдыха. Нужно проявить благоразумие. То, что самой не уснуть, это уже другое дело.