– Пэйсюань, поиграйте с Цзяци на улице.
Не успела я ничего сообразить, а Пэйсюань уже крепко сжала мою руку. Бабушка открыла входную дверь и выставила нас в подъезд.
Я тут же забарабанила в дверь, но Пэйсюань обхватила меня за плечи и потащила на улицу.
– Подождем его внизу, ладно? – тихо уговаривала она меня.
– Нет! – орала я. – Ты ничего не понимаешь!
Пэйсюань спокойно посмотрела на меня и медленно проговорила:
– Я одно понимаю: если взрослые не хотят, чтобы мы что-то знали, нам лучше этого и не знать.
– А мне нет дела, кто на ком женится… Я просто хочу побыть с ним, он уезжает, ты понимаешь, я его больше не увижу… – Я вдохнула поглубже, чтобы не расплакаться. Эти слезы еще понадобятся для прощания с папой.
– Подождем его внизу, ладно? – как заведенная повторяла Пэйсюань. В темноте лестничного пролета она походила на куклу из папье-маше.
Мы сели на ступеньки у входа в подъезд. Ночь понемногу окрасила воздух в черный. Вдалеке показался велосипед, это была моя мама. Она подъехала к нам, спрыгнула с велосипеда и сказала, что отвезет меня к тете. У нее остался единственный способ отомстить папе – помешать нам увидеться.
– Ей завтра в школу… – ответила за меня Пэйсюань. Не знаю, зачем она это сказала – хотела помочь мне увидеться с папой или в самом деле беспокоилась о моих уроках.
Мама пообещала, что после папиного ухода привезет меня обратно. Я не двигалась с места, тогда она сказала, что тетя приготовила мою любимую рыбу в кисло-сладком соусе, а дядя купил большого красивого змея и, когда я приеду, мы пойдем его запускать.
– Я никуда не поеду, – ответила я. – Буду ждать его здесь.
Пока мы с ней препирались, сзади послышались шаги. Я обернулась и увидела папу, он спускался по лестнице. Мама мигом схватила меня и притянула к себе.
Папа вышел из подъезда с перекошенным лицом, словно не прекращал ругаться с дедушкой. Он отвел взгляд от мамы, всем видом выражавшей враждебность, и наконец посмотрел на меня. Подошел поближе. Мамины пальцы впились мне в плечи.
– До свидания, Цзяци. – Он расправил брови и горько улыбнулся. – Будь хорошей девочкой.
– До свидания, папа.
Он протянул руку и небрежно погладил меня по голове. Я так хотела задержать эту руку, но она мелькнула у меня за спиной и исчезла. Пауза. Секунда, вторая. И вот он шагает прочь. Я хотела побежать следом, но мама крепко меня держала.
– Он сам нас бросил. – Мама села на корточки и прижала меня к себе. – Видишь? Ты должна это запомнить.
Это было не так, я знала. И больше всего мне не хотелось тратить заготовленные слезы на эту ложь. Но я заплакала. Крупные слезы катились из глаз, унося с собой исчезающий в сумерках папин силуэт.
Чэн Гун
Еще я помню, что зима в том году была долгой, прошла уже половина апреля, а зимний жасмин все не распускался. Из-за развода родителей ты была сама не своя. У нас давно не появлялось новых игр, все вечера мы просиживали на крыше у Башни мертвецов, изнывая от безделья. К частям тела, разбросанным во дворе Башни, добавилось несколько новых рук. Мы цепляли их крюком и складывали вместе, чтобы получилась тысячерукая Гуанинь[47].
Мы умирали от скуки. Башня мертвецов утратила прежнее очарование. Нам срочно нужно было новое место для игр.
Однажды днем зарядил сильный ливень, уроки закончились, а он все не прекращался. Теперь даже в Башню мертвецов было не пойти, и наша компания хмуро разошлась по домам. Мы с тобой медленно брели из школы под одним зонтом. Было еще рано, и мне страшно не хотелось возвращаться домой, я изо всех сил пытался придумать, куда еще можно сходить. Налетевший ветер вырвал у меня зонтик и швырнул за обочину. Мы бежали за ним под дождем, и тут меня осенило. Как той осенью, когда загнанный коллекторами папа встал посреди улицы и вдруг почувствовал зов дедушки, – так и я теперь вспомнил про триста семнадцатую палату.
– Я отведу тебя в одно место! – объявил я.
И мы поспешили в стационарный корпус. Я открыл дверь в палату и хозяйским жестом пригласил тебя внутрь.
Ты медленно подошла к кровати, пристально глядя на дедушку-растение. Не мигая уставилась на него из-под насупленных бровей, словно у дедушки вместо лица фонарик с праздника Юаньсяо и ты пытаешься разгадать шараду, которая на нем написана.
– Эй! Ты что? – Я несколько раз тебя окликнул, но ты будто не слышала.
Пришлось подойти и встряхнуть тебя, тогда ты опомнилась и спросила:
– Он боится щекотки?
– Не знаю, проверь. – Я был очень рад, что дедушка-растение вызвал у тебя такой интерес.
Ты засунула руку ему под мышку и пощекотала. Щекотки он не боялся.
– И боли тоже не боится?
– Проверь, – ободрил тебя я.
Ты достала из пенала остро отточенный карандаш, взяла дедушкину руку и ткнула карандашом сначала в ладонь, а потом и в щеку.
– Ему снятся сны?
– Ну-у… – Я и понятия не имел, снятся ли дедушке сны. К тому же это было никак не проверить, не заберешься ведь ему в голову, чтобы посмотреть.
Сжав губы, ты серьезно о чем-то задумалась и наконец сказала:
– Наверное, лучше бы он умер.
– Да, все так говорят. Но ничего не поделаешь, он застрял.
– Застрял?
– Как кассета в видике – ни туда ни сюда.
– Почему он застрял?
– Не знаю. Может, владыка Янь-ван[48] не успел приготовить для него спальное место.
– На самом деле это не так и плохо. Ведь после смерти придется снова рождаться, учиться говорить, писать иероглифы, потом снова идти в школу. От одной мысли тошно.
– Он не ходил в школу… – сказал я. – Он жил в деревне, работал в поле, а потом сразу пошел на войну.
– Но в новом воплощении ему придется учиться в школе.
– Да, – кивнул я. – Может, он застрял здесь, просто потому что в школу не хочет.
Мы расхохотались.
С того дня после уроков мы отправлялись прямиком в триста семнадцатую палату. Почему-то с самого начала между нами существовал негласный договор не рассказывать о ней Большому Биню и Цзыфэну. Как будто палата была огромной сокровищницей, и мы ни с кем не хотели делиться ее дарами. Поэтому после уроков мы притворялись, что идем по домам, а когда Большой Бинь и Цзыфэн уже не могли нас увидеть, бежали в больницу.
В той палате мы придумали много новых игр с непременным участием дедушки-растения.
Помнишь, как дедушка превратился в мумию и лежал, обмотанный с ног до головы марлевыми бинтами? На этот шедевр мы потратили половину субботнего дня. Жаль, бинтов, которые ты стащила из дома, нам не хватило и ноги ему пришлось обмотать обрезками ткани, которые остались от бабушкиного шитья, поэтому наша мумия немного смахивала на разноцветного попугая. Мы с тобой были расхитителями гробниц, которые приехали в далекий Египет и в одном из склепов обнаружили эту странноватую мумию.
В другой раз мы усадили дедушку на кровати, подперев его скамеечкой, и исписали всю его спину иероглифами; составные части иероглифов накладывались друг на друга, и ни один человек в мире не смог бы прочесть наши письмена. Мы решили, что это утраченная много лет назад тайная книга по боевым искусствам. А мы – странствующие герои, которые случайно оказались в волшебном подземелье и нашли письмена, оставленные на лоскуте человеческой кожи.
Затея с переодеванием дедушки в инопланетянина оказалась неудачной. Мы взяли ножницы и сколько могли расширили отверстие в коробке из-под печенья, но дедушкина голова все равно не помещалась туда целиком, к тому же жестяной край порезал ему шею, пошла кровь. Хорошо, что кровь скоро остановилась, а ранку скрывал воротник больничной пижамы, так что медсестра ни о чем не узнала.
Еще мы попробовали нарядить дедушку Спящей красавицей. Я стащил из дома тетину помаду, которой она ни разу не пользовалась, ты накрасила дедушке губы и щеки. Веки мы приклеили к щекам прозрачным скотчем, чтобы дедушка хоть ненадолго закрыл глаза. Но никто из нас не хотел становиться принцем, который разбудит Спящую красавицу поцелуем, поэтому в нашей сказке принц попал в беду по дороге к возлюбленной и проснуться ей теперь не суждено.
Вспоминая то время, я сравнил бы триста семнадцатую палату с маленьким театром, созданным для нашего развлечения. Мы были там и режиссерами, и актерами. А дедушка-растение больше напоминал театральный реквизит, и он же был нашим единственным зрителем. Нам казалось, что он наблюдает, как мы хлопочем, бегая туда-сюда по палате.
Однажды ты вдруг спросила:
– Тебе не кажется, что у него взгляд как у младенца? Чистый, ни капли грязи.
Я не мог представить себе такого гигантского младенца. Но дедушка-растение и правда был не похож на обычного дедушку. Беленький, пухлый, а лицо большое и круглое, как сливочный торт, без единой морщинки. Оно никогда не улыбалось, но дышало радостью, от которой дедушку так и хотелось ущипнуть за щеку. К тому же стоило поглядеть на него немного, и сердце наполнялось покоем, а все тревоги и огорчения уходили прочь.
Не знаю, чем он пробудил твой материнский инстинкт, но тебе непременно захотелось поиграть с ним в самые первобытные “дочки-матери”. Ты стала мамой, мне велела быть папой, а дедушка-растение превратился в нашего “малыша”.
Ты раздобыла где-то фартук и повязала его “малышу” на шею вместо слюнявчика, а шприц, наполненный молоком, стал бутылочкой для кормления. “Малыш” тебя не слушался и выплевывал все молоко. Ты прижимала его голову к своей груди, пела ему колыбельные. А я стоял рядом, не зная, чем помочь, и частенько получал нагоняй за громкие разговоры.
– Тсс! – Ты хмурилась и понижала голос. – Я почти его убаюкала.
На деле “малыш” и не думал спать, а смотрел на нас распахнутыми глазами. Взгляд его казался пустым и в самом деле очень чистым, в нем не было ни целей, ни желаний. Под этим взглядом я вдруг ощутил себя умудренным мужчиной, словно по-настоящему стал отцом. Это было хоть и тяжелое, но любопытное чувство, и потому я не гнал его прочь. Много лет спустя я сидел в больничном коридоре и ждал, когда моей подружке сделают аборт, сердце онемело и ни на что не отзывалось. Тогда я почему-то вспомнил, как в триста семнадцатой палате примерял на себя роль отца. Наверное, за всю жизнь я лишь в той детской игре с удовольствием почувствовал себя папой.