сия. Пришло время действовать, но я понятия не имел, как. В любом случае, следовало что-то предпринять. Эта мысль не давала мне покоя. Тем не менее очень скоро я понял, что на самом деле всеми силами стараюсь сохранять видимость безмятежной жизни, потому в разговорах с тобой становился очень осторожен, боялся, что ты заметишь перемену. Вечером мы прощались, я шагал домой и с облегчением думал, что этот день снова прошел как обычно. Ничего не произошло, говорил я себе, жадно наслаждаясь этим покоем.
Но даже поведи я себя странно, ты бы все равно не обратила внимания – тебя поглощали собственные заботы, целыми днями ты только хмурилась, грызла губы и молчала. Даже тугодум Большой Бинь это заметил и уверенно заключил, что все дело в новом замужестве твоей мамы. Недавно ты съездила на прогулку с ней и ее женихом и с тех пор стала сама не своя, Большой Бинь догадывался, что мамин жених тебе не нравится. Конечно, как он мог тебе понравиться, разве кто-то способен заменить для тебя папу? Но у тебя не оставалось выбора, свадьба была назначена на следующий месяц. Тебя нарядят в красивое платье и заставят фотографироваться с новобрачными, может, тебе даже придется унизиться и назвать того мужчину папой. Это тебя и тревожит? Если так, почему ничего нам не скажешь? Наверное, у тебя есть и другая тайна. Давно, еще с тех пор, как ты завела разговор о душе. Или еще раньше, я не помнил, с чего все началось, но когда заметил перемену, ты была уже другой, от беззаботной девочки не осталось следа. У меня не было сил доискиваться, что тебя так изводит, я с головой окунулся в собственную тайну и постепенно шел на дно, уже не слыша звуков вокруг.
Внешне действительно ничего не изменилось. Наступало очередное туманное утро, и я, как обычно, ждал тебя на перекрестке. Ты появлялась, молча подходила ко мне, и мы вместе шли в школу. Кажется, тогда я вдруг понял, что густой туман превращает мир в бледного туберкулезного больного. Нам даже собственных ног было не видно, мы становились безногой нечистью, подвешенной в воздухе. Перед глазами стоял белый занавес, дома и деревья выскакивали на нас, как привидения, и сердце каждый раз сжималось от страха. По воздуху плыл запах горелой листвы, дворничиха сметала в кучу опавшие листья, и было слышно, как скребет по асфальту ее метла. Мы тихо шагали рядом и молчали, казалось, что ни скажи – другой все равно не услышит. Плотный туман между нами создавал ощущение, что каждый идет под своим стеклянным колпаком. Накрытые колпаками, мы размышляли о своих заботах, и мысли, как язычки пламени, оставшиеся от костра, с треском догорали в разреженном воздухе.
Во всем виновата тайна. Тайна, существовавшая еще до нашего рождения, посеяла между нами раздор. Как дикие звери, мы жили охотой на тайны. И однажды должен был настать день, когда мы поссоримся из-за добычи и наши пути разойдутся. Наконец он настал. Прошло много лет, но, вспоминая ту зиму, я первым делом вижу, как мы с тобой идем рядышком в густом тумане. В плотном, бескрайнем похоронно-сером тумане. Наверное, это было бы самым точным изображением нашего детства. Мы бездумно бредем по сотканному из тайн туману, не видя дороги, не зная цели. Быть может, повзрослев, мы наконец вышли из тумана и увидели мир таким, какой он есть? Ничего подобного. Мы просто оделись в этот туман, замотались в него, как в кокон.
В воскресенье утром я снова отправился на барахолку. Угловой прилавок куда-то переехал, даже стол, на котором были расставлены вещи, пропал. Сосед сказал мне, что тот человек бросил торговать – много задолжал за аренду и теперь прячется. Я спросил: вы не знаете, где он? Лоточник закатил глаза: если б его можно было найти, стал бы я говорить, что он прячется?
И я ушел с рынка, сохранив в кармане четыреста юаней. Судя по всему, затея с устройством для связи с душой была с самого начала обречена на провал. Возможно, весь смысл этой сумасбродной фантазии состоял в том, чтобы я узнал имя второго преступника. Ведь случись мне поговорить с дедушкой, он рассказал бы мне именно это. Я вспомнил, как много лет назад в знойных снах он неутомимо учил меня стрелять из ружья, – дедушка хотел, чтобы я за него отомстил. Жаль, я тогда не понял его замысел и потерял столько лет впустую. Но теперь я все понимал, а что толку? Мысли о мести лежали на мне тяжким бременем.
В понедельник перед второй сменой в класс за тобой пришел вахтер. Ты выскочила за ним в коридор и на уроки уже не вернулась. Такого раньше не случалось. В школе мы всегда были неразлучны, и ты никогда не исчезала так надолго. На уроках я смотрел в другую сторону, стараясь забыть, что твое место пустует. До самого вечера у меня было неспокойно на душе, стальной линейкой я искрошил в порошок два ластика. Уроки закончились, но я сидел на месте, пока не стемнело, потом собрал твои учебники, пенал и вышел из класса. На проходной я хотел спросить вахтера, куда ты ушла, но он уже сменился.
На другой день ты объявила, что приехал твой папа. Этот таинственный и неотразимый мужчина из твоих рассказов отвел тебя в парк, а потом накормил ужином в ресторане у озера.
– Ты не представляешь, как нам было весело.
Твой ликующий вид привел меня в ярость. Как ты смеешь радоваться, когда я так страдаю? Я несу непосильный груз, а ты веселишься, где справедливость? Эта тайна должна была открыться тебе, а не мне. Это ты должна ворочаться в постели, изводясь от беспокойства. Тебе должно быть стыдно и страшно показаться мне на глаза. И ты должна подойти и серьезно попросить у меня прощения. Но ты держишься так, будто вообще ни при чем. Словно какое-то божество тайно хранит тебя, не давая запачкаться об эту грязь.
– Мы заказали столько еды, весь стол был уставлен, и мы пили вино…
Ты наслаждалась воспоминаниями о вечере с папой и даже не пыталась скрыть бахвальства, словно хотела рассказать, какова на вкус родительская любовь, которой я никогда не знал. И напомнить, что отличаешься от меня, дикого ребенка, до которого никому нет дела. Раньше ты так не поступала. Оказывается, ты можешь из простой прихоти, не задумываясь, сделать мне больно. Кто же наделил тебя этим высочайшим правом? Неужели ваша семья будет вечно издеваться над нашей? Когда ты сказала, что перед отъездом папа снова отведет тебя на прогулку, я наконец вставил:
– Почему же ты не уедешь вместе с ним?
– Ему надо в Москву, сбывать товар. Но скоро он немного освободится и заберет меня к себе.
Я покачал головой:
– Этому не бывать.
– Что?
– Ты врешь. – Я взглянул на тебя в упор: – Он не собирается тебя забирать.
Лицо у тебя дернулось, радость в глазах потухла.
– Ты ему не нужна. – Я подстегнул себя сказать эту жестокую фразу. – Открой наконец глаза.
У тебя вырвался приглушенный стон, лицо скривилось.
– Они говорят правду, – отчеканила ты. – Чэн Гун, у тебя действительно нечистое сердце.
Я захохотал, заходясь смехом все сильнее, под конец даже схватился за живот и сложился пополам. Ты была уже далеко, а я никак не мог унять смех.
Ли Цзяци
Шестнадцатого декабря 1993 года я вышла из дома в половине шестого вечера, на мне была темно-зеленая куртка, белая вязаная шапка, за спиной – школьный рюкзак. Спустя сорок восемь часов Пэйсюань будет сидеть в полицейском отделении и взволнованно рассказывать, при каких обстоятельствах видела меня в последний раз. Она неоднократно подчеркнет, что тем вечером у меня не было ссор с домашними и ничего необычного в моем поведении она не заметила. Никто не знал, куда я ушла, только продавец газет на выходе из нашего жилого квартала заявил, будто видел, как около половины восьмого вечера я проходила мимо его киоска. Но он обознался. Потому что в это время я уже сидела в пекинском поезде и смотрела сквозь затуманенное окно девятого купе на пролетавшие мимо сумерки.
До сих пор не могу объяснить, что подтолкнуло меня тем вечером сбежать из дома и прыгнуть в пекинский поезд. Мама винит во всем ту самую пощечину и считает, что мой побег был протестом против ее брака с дядюшкой Линем. Я никогда не пыталась разубедить ее и избавить от мучительного раскаяния, но с самого начала отлично знала, что она здесь ни при чем. В тот вечер я ни разу о ней не вспомнила, даже забыла, что свадьба всего через три дня, – мама с дядюшкой Линем уже привезли мне новенький наряд: клетчатое пальто и платье с обшитыми бусинками оборками по подолу. Если у меня и были какие-то ожидания от этой свадьбы, связывала я их исключительно с возможностью надеть новое платье. Но, уходя, я и о нем позабыла. Конечно, нельзя сказать, что перевод в другую школу не сыграл своей роли. После отказа Пэйсюань я потеряла последнюю надежду, и будущее виделось мне сплошным черным пятном. Но я все равно не задумывалась о побеге. Потому что бежать было некуда. Я постоянно твердила, что скоро папа заберет меня с собой, но этого никогда бы не случилось, ты был прав. И все же я не врала, я просто… старалась отвести глаза от этой правды. Я ни за что бы не призналась себе: эй, а ты не нужна своему папе. Поэтому ты должен понимать, как жестоки были твои слова. Они вонзились в меня острым кинжалом, а орудовал кинжалом ты. Я шла прочь, не желая тебя больше знать, и тогда в голове впервые мелькнула мысль, что надо самой поехать в Пекин и разыскать там папу. Раньше я бы сразу подумала: а Чэн Гун? Как он без меня? Но в ту минуту боль, которую ты мне причинил, оказалась достаточно сильной, чтобы я отбросила беспокойство о тебе как можно дальше.
Правда, тогда я еще не думала о том, чтобы уехать вместе с папой. Это было невозможно, никто бы не согласился. Я планировала уговорить папу, чтобы он забрал меня в Пекин на зимние каникулы. Мне хватило бы и короткой встречи, а заодно ты бы понял, как сильно ошибался. Но вероятность, что я смогу уговорить папу, была очень мала, поэтому я приготовила запасной план: раздобыть его пекинский адрес и отыскать его самой. Но как узнать адрес? Сказать, что хочу написать ему письмо или прислать поздравительную открытку? У меня бы язык не повернулся обратиться к нему с такой сиропной просьбой.