с черной каймой под ногтями, на тыльной стороне ладони красовались иероглифы, написанные шариковой ручкой. В другое время она бы не смогла представить, что ей придется коснуться этой руки. Но сейчас другого выхода не было. Пэйсюань сделала глубокий вдох и протянула мне руку – руку девочки из семейства врача, руку, на которой едва ли мог выжить хоть один микроб. Когда она вскарабкалась на стену, от страха из ее горла вырвался хрип. Пэйсюань отвернулась, стараясь не смотреть во двор Башни.
– Ну, я слушаю. – Глаза были слишком наивными для такой разумной девочки.
– А?
– Все это Цзяци рассказал дядя? Ведь он ее увел?
– Не хочешь узнать, что натворил твой дедушка?
– Не хочу, – ответила Пэйсюань. – Все равно я тебе не поверю. У дяди с дедушкой плохие отношения, между ними было много недоразумений. – Но смотрела она на меня выжидающе, будто хотела услышать секрет.
Я понизил голос:
– Говорят, что твой дедушка…
Пэйсюань напряженно сжала губы.
– Он… убил человека, – медленно проговорил я.
Лицо Пэйсюань дернулось и резко побледнело. Судя по выражению, Пэйсюань было непросто принять этот факт, однако не сказать, чтобы она никогда о нем не задумывалась.
– Гм, – после долгого молчания презрительно хмыкнула Пэйсюань, – смешно. Мой дедушка каждую неделю проводит минимум три операции, крайне серьезные операции, от которых зависит человеческая жизнь. Так он работает уже почти пятьдесят лет, можешь сам посчитать, сколько жизней он спас. Никто не ценит человеческую жизнь выше, ты это понимаешь? Не знаю, зачем дядя такое говорит, но это совершенно точно неправда. И Цзяци прожила у дедушки столько времени, она хорошо его знает, ума не приложу, как она могла в это поверить. Спроси любого сотрудника медуниверситета, тебе расскажут, что за человек мой дедушка, он без остатка отдается работе, все свое время посвящает пациентам. Он самый выдающийся человек из всех, кого я знаю. Пожалуйста, больше не нужно распространять эти выдумки. – Пэйсюань выговорила это на одном дыхании, глядя прямо перед собой. Закончив, обернулась и грозно на меня уставилась.
На стене было ветрено, и ее волосы немного растрепались, рукава куртки испачкались, пока она лезла наверх, и в Пэйсюань появилось что-то человеческое. Однако ее достоинства это нисколько не умалило, и хотя мы сидели рядом, я не мог избавиться от чувства, что она взирает на меня с высоты. Подавленный, я вспомнил, как струсил недавно перед твоим дедушкой, и меня затопило острым стыдом.
А трепещущую грудь Пэйсюань в эту минуту переполняло преклонение перед дедушкой. Казалось, это чувство и греет ее, и защищает. Но я одного не мог понять. Ведь это очень глупое и слепое чувство! Почему же она выглядит так благородно? Я надеялся, что смогу пожалеть Пэйсюань, это принесло бы мне облегчение, но ее удивительная гордость мешала. А других поводов уступить ей у меня не нашлось.
– Великолепная речь, смело можешь представлять нашу школу на конкурсе ораторского мастерства, – сказал я. – Мне пора домой, а ты не торопись, расскажи все это трупам за стеной. – Я развернулся, зацепился за верх стены и соскользнул на карниз, с карниза спустился на кирпичи и спрыгнул на землю. А потом разобрал башню из кирпичей и забросил их подальше от стены.
– Ты что делаешь? – Когда Пэйсюань все поняла, было уже поздно. – Живо верни кирпичи на место, слышишь меня? – От испуга ее голос сделался тоненьким. Вот была бы умора, если бы по понедельникам она таким же голосом зачитывала свою знаменную речь.
– Говорят, что именно здесь… – я понизил голос, – твой дедушка совершил убийство. Тот труп до сих пор плавает в бассейне за стеной. Не веришь – проверь.
Пэйсюань взвизгнула и заткнула уши, сжавшись в комок. Я отряхнулся, вытащил свой рюкзак, закинул на плечо и пошел прочь.
– Не уходи! – кричала Пэйсюань. – Вернись! Быстро спусти меня! Ты слышишь?
Насвистывая, я погонял свою тень, шагая к освещенной дороге. Крики Пэйсюань мало-помалу становились тише, и, к моему разочарованию, перед тем как они окончательно смолкли, я не услышал ни одной мольбы о пощаде. А ведь я еще раздумывал, не помочь ли ей спуститься, если она попросит пощады или попытается хоть как-то меня задобрить. Зря беспокоился, разве может благородная Пэйсюань так запросто склонить голову.
Когда я вернулся домой, с неба сыпался снег. Наконец-то начался снегопад. Я навалился грудью на подоконник и смотрел в окно, крупные хлопья плясали в небе, тревожа сердце. За моей спиной тетя ворочала сундуки и ящики, разыскивая сапоги, – сапоги были из искусственной кожи, носы у них давно облупились, мех, нашитый вокруг голенища, тоже весь облез, но с первым же снегом тетя как безумная бросалась их искать. Она верила, что эти сапоги не скользят, – в одну из зим перед их покупкой тетя поскользнулась и сколола себе два передних зуба. С тех пор к снегопаду она готовилась как к поединку с могучим врагом.
– Хорошо еще, что сегодня не надо идти в ночную, – бурчала тетя, вытаскивая самый дальний сундук. В лицо ей взметнулась пыль, и тетя закашлялась. Хлопая себя по груди, обернулась и спросила: – Бабушка спит?
– Вряд ли.
– Если она сегодня разбушуется и погонит тебя за сладкими каштанами, скажи, что когда шел домой, лоток уже закрывался. Слышишь?
– Угу.
Изредка в бабушке взыгрывала девичья натура, не сочетавшаяся ни с ее возрастом, ни с характером. Например, в снегопад ей хотелось сидеть у окна и лущить сладкие горячие каштаны.
– Земля еще сырая, как тут не поскользнуться? – говорила тетя. – Не завидую тем, кто сейчас на улице.
Я молча открыл окно и высунулся наружу. Уши и шею закололо студеными иголочками, они лезли даже под воротник свитера. Землю уже укрыло белым, снежинки ослепительно блестели под фонарем, как будто их подожгли. Они резво кружились и опадали, словно обезумевшие белые мотыльки.
Пэйсюань еще на стене? До сих пор я запрещал себе о ней думать, ведь доброта – одно из проявлений слабости. Но теперь упоение и торжество первых минут отступили, мной завладело смутное беспокойство. Разумеется, я не мог не подумать о том, как она будет спускаться. В самом благоприятном случае ей поможет какой-нибудь прохожий. Но кто отправится к Башне мертвецов в такой холодный вечер? Ясно, что снегопад снижает эту вероятность почти до нуля. Можно взяться за край стены и спуститься на карниз, а оттуда уже спрыгнуть на землю, это не так и высоко. Вот только вряд ли она решится. Но на стене ее ждет только холод и голод, когда станет совсем невмоготу, она стиснет зубы, зажмурится и прыгнет. Она ведь не совсем дура, чтобы там околеть.
– Ты что устроил? Холод какой! – крикнула за моей спиной тетя. – Ступай в бабушкину комнату и принеси сундук, который у нее под кроватью.
Я с удовольствием отправился исполнять поручение. В душе я тайно надеялся, что бабушка захочет каштанов. Тогда у меня появится повод выйти на улицу. Я говорил себе, что просто схожу посмотреть, там ли еще Пэйсюань, и ни в коем случае не буду ее спускать. Но, к моему сожалению, бабушка уже крепко спала.
– Бабушка, бабушка! Смотри, снег пошел. – Я потянул ее одеяло.
Бабушка только прокряхтела что-то в ответ, пихнула меня ногой и перевернулась на другой бок.
Отыскав в сундуке сапоги и еще целый ворох зимней одежды, тетя аккуратно складывала вещи в стопку на стуле. Я полез на верхний ярус кровати, а она все рылась в сундуке, и ее постель была завалена вещами.
Ночью я собирался встать и проверить, идет ли еще снег, но почему-то проспал до самого утра. Отдернул занавеску, снег прекратился, но за ночь на улице выросли сугробы высотой в целый чи[72]. Я оделся, цапнул на кухне витую пампушку и выскочил из дома. По толстому слою снега я добрел до Башни мертвецов. Ли Пэйсюань там, разумеется, не оказалось. Снег у стены был чистый, ни единого следа. Я потыкал сугроб палкой – разбросанные накануне кирпичи лежали на своих местах, под окном было пусто. Значит, Пэйсюань никто не помог. Дальше размышлять об этом не хотелось, так или иначе, она благополучно слезла со стены.
Но я все равно немного беспокоился и в перемену пошел к классу Пэйсюань, хотел посмотреть, на месте ли она. Как ни в чем не бывало прогулялся несколько раз по коридору, но Пэйсюань не встретил. Потом прозвенел звонок, и их классная руководительница отправила меня восвояси. Я чувствовал смутную тревогу, все уроки просидел, таращась на дверь, казалось, в следующую секунду она распахнется, я услышу свое имя и приказ выйти из класса. Наверное, за мной явится тот толстый полицейский. Он ткнет в меня пальцем и скажет: паршивец, ты что натворил? Но вот и уроки закончились, а за мной никто так и не явился.
Была суббота, короткий учебный день. После обеда Большой Бинь и Цзыфэн позвали меня играть в снежки. Мы покидались немного, и я предложил слепить снеговика. Они с жаром поддержали идею, однако у нас возникли разногласия по поводу места: Цзыфэн предложил пойти в рощицу, а я возразил, что там мало места. Большой Бинь сказал, что на спортплощадке места вдоволь, а я ответил, что там вечно толпится народ и наш снеговик долго не простоит. В конце концов я предложил слепить снеговика на пустыре у велосипедной стоянки, наши дома как раз недалеко от этого пустыря, и если снег не растает, мы сможем каждый день любоваться своей работой. Большой Бинь улыбнулся: а я тоже хотел предложить это место. И мы пошли к стоянке, по дороге Цзыфэн сказал: Чэн Гун, я понял твой план. Ты хочешь, чтобы Ли Цзяци вернулась домой и первым делом увидела нашего снеговика. Я велел ему не молоть чушь. Большой Бинь с сокрушенной миной вздохнул: ах, куда же пропали наши сестрички! Ли Пэйсюань тоже пропала? – спросил я. Да, ответил Большой Бинь. Ее с самого утра не было в школе, их классная руководительница попросила его отнести учебники в кабинет, и он заметил, что место Пэйсюань пустует.
Снеговик получился почти с нас ростом. Большой Бинь скрепя сердце пожертвовал два синих попрыгунчика ему на глаза.