Когда он вернулся, я в оцепенении сидела над пустой чашкой.
– Будешь еще? Там осталось, – предложил он.
Я сдержанно покачала головой. Он убрал посуду и скоро вынес из кухни еще две чашки с лапшой, протянул мне ту, что поменьше.
– Я тоже поем.
Он поддел лапшу палочками и шумно втянул ее в рот. Звук получился звонкий и веселый, в ту секунду меня это очень тронуло. И самая обычная лапша тоже как будто сделалась вкуснее, я быстро доела все, что осталось.
– А где Ван Лухань? – спросила я.
Он пристроил палочки поперек чашки, выпрямился и взглянул на меня:
– Послушай, я должен тебе кое-что рассказать…
– Мой папа умер.
На секунду он замер, а потом через силу кивнул.
Мы помолчали немного, и он снова заговорил:
– Лухань упала в обморок, она уже несколько дней ничего не ела, сейчас она в больнице. С ней подруга, а я поехал сюда. – Он подтянул меня к себе, убрал волосы с моего лба. – Как тебя зовут?
– Ли Цзяци.
– Цзяци, послушай. Все пройдет, поверь мне, все проходит… – Его ладонь замерла на моем лбу. – У тебя температура?
Он встал, подошел к комоду, достал из ящика градусник. Проследил, чтобы я засунула его под мышку, и ушел на кухню вскипятить чайник. Ни разу в жизни я еще так сильно не мечтала о температуре. Как будто только болезнь способна выразить мою скорбь, только жар сравнится с обмороком Ван Лухань. Если мое горе сильнее, значит, и папу я любила сильнее. К сожалению, температура оказалась нормальной. Тридцать шесть и восемь, объявил мужчина, налил в стакан воды, велел выпить и ложиться спать.
– Вы уходите? – спросила я.
– Нет, ложись и не бойся.
– Можно мне спать здесь? – Я опустилась на диван.
Он принес из маленькой комнаты матрас и одеяло с подушкой и жестом велел мне встать. Начал было расстилать матрас и замер.
– У тебя эти дни? – тихо спросил он.
Проследив за его взглядом, я увидела на диване бурое пятно.
Он всмотрелся в мое лицо:
– Первый раз?
Я молчала, сжав губы.
Он задумчиво помедлил, потом сказал:
– Может, магазинчик внизу еще работает, посмотрю, что там есть.
Я вцепилась в него:
– Не оставляйте меня одну…
– Ладно… Тебе нужно переодеться?
Представив, что придется одной зайти в туалет или в маленькую комнату, я замотала головой. Делать было нечего, пришлось ему отыскать в спальне банное полотенце, сложить его вдвое и постелить на матрас. Я легла, и он поплотнее закутал меня в одеяло.
Мужчина погасил свет, оставил только лампу в коридоре, потом принес стул и сел возле дивана.
– Спи, я буду здесь.
Заметив, что я так и лежу с открытыми глазами, спросил:
– Ты ведь уже большая, не станешь просить у меня сказку на ночь?
– У человека правда есть душа? Я смогу увидеть папину душу?
Он зажег сигарету, затянулся.
– Когда я был маленьким, на каждую годовщину дедушкиной смерти бабушка забиралась на табуретку и выдергивала все гвозди из стен.
– Гвозди?
– Да, а если выдернуть не получалось, оборачивала их красной бумагой. Она говорила, что когда мы уснем, бесенок приведет на цепи дедушку, чтобы он побыл немного дома. Увидит гвоздь и повесит на него цепь, а если не найдет ни одного гвоздя, дедушке не придется сидеть на привязи, он сможет свободно гулять по дому. На столе нужно было оставить угощение для бесенка, обычно бабушка варила тарелку мелкой рыбешки – костей в таком угощении много, съесть его быстро не получится, и дедушка дольше пробудет дома. – Он держал сигарету двумя пальцами, между нами курился белый туман. – Однажды ночью я тихонько поднялся с постели, спрятался за дверью и стал ждать.
– И увидели своего дедушку?
– Я не дождался и уснул там, прямо на полу.
– Я не усну.
– Не беда, ты все равно его увидишь, они приходят во сны. И необязательно ждать дня поминовения, они могут являться в любое время. Засыпай скорее и, может, увидишь папу.
Я закрыла глаза. Но сон не шел. В темноте я отчетливо слышала, как колышется воздух от мерного дыхания мужчины. Оно окружало меня теплой волной, и я чувствовала себя в безопасности. С самого детства я мечтала, что однажды вечером папа вот так же сядет рядом и будет смотреть, как я засыпаю. Но рядом со мной сидел незнакомец, я даже имени его не знала. От этой мысли мне стало стыдно, я как будто предавала папу. Внизу живота что-то тепло переливалось, трусы липко намокли. Конечно, я знала, что такое месячные, но считала, что до них еще очень далеко. Вот подрасту немного, начну встречаться с мальчиком, тогда и наступит их время. Но они пришли именно в эту ночь. В одной связке со страхом и горем. Кровь вытекала из моего нутра, растекалась мерцающей болью, напоминая о папе и о том сгустке в унитазе. Я представила, что кровь никогда не остановится и будет течь, пока не вытечет до капли, тогда я смогу встретиться с папой. Значит, это кровотечение – еще один способ к нему приблизиться.
Щелкнул дверной замок. Мужчина вскочил. Я тоже села на диване. В комнату вошла Ван Лухань, на ней было вчерашнее пальто в красно-зеленую клетку. Пуговицы она не застегнула, и на свитере у груди поблескивали снежинки. Ван Лухань замерла, обвела взглядом комнату: буфет, окно, диван, на диване – я. Ее глаза скользнули по мне, как по мебели.
– Хуэйлин тебя не проводила? – Мужчина шагнул ей навстречу.
Она покачала головой, сняла пальто и повесила его на спинку стула. Мужчина помог ей сесть, налил в стакан горячей воды.
– Сделай мне одолжение. – Ван Лухань потянулась к карману пальто, оно соскользнуло на пол, но Ван Лухань, не заметив этого, все шарила рукой в пустоте.
Мужчина поднял пальто и протянул ей. Ван Лухань отыскала карман и вытащила оттуда пару бумажек.
– Хуэйлин достала два билета, завтра утром отвези этого ребенка в Цзинань.
– Но ты…
– Со мной все будет хорошо.
Мужчина опустился на корточки, положил руку на колено Ван Лухань.
– Я вернусь завтра же вечером и все время буду рядом.
Мне не хватало света, чтобы разглядеть его лицо, но я могла почувствовать плещущуюся в его глазах нежность. Я замерла, внезапно припомнив, как вчера во время ссоры папа сказал Ван Лухань, что ее уже кто-то ждет. Этот мужчина пришел позаботиться обо мне и матушке Цинь не ради папы, а чтобы заменить папу, чтобы стать здесь хозяином. Я сверлила гневным взглядом его руку на колене Ван Лухань, мне так хотелось подбежать и сбросить ее.
– Уже поздно, тебе пора домой. – Ван Лухань сама убрала его ладонь.
Мужчина встал, надел пальто, но так и стоял в гостиной. Я вскочила, босиком кинулась к нему и без лишних слов толкнула к двери. Он молча вышел из квартиры, и я с грохотом захлопнула дверь.
Когда я вернулась в гостиную, там горели все лампы до единой, от яркого света, пробиравшегося даже в самый укромный уголок, у меня закружилась голова. Ван Лухань у буфета наливала в стакан водку. Я помнила эту бутылку, ее горлышко еще хранило тепло моего папы. Ван Лухань взяла стакан двумя руками, резкий свет от лампочки над буфетом змеиным жалом лизал водку. Жидкость в стакане подрагивала, и тень на стене тоже дрожала – точно ночная птица переполошенно хлопала крыльями. Ван Лухань сделала большой глоток, поманила меня и принялась рассказывать про аварию. Она говорила сухо, коротко, как зачитывают выпуск последних новостей.
– Твоего папы больше нет. – Ван Лухань сдвинула брови, голос у нее был строгий, будто мы взяли друг с друга обещание не плакать. – Ты завтра же уедешь в Цзинань, на похороны тебе не надо. Это для твоего же блага, потом поймешь.
Я не стала спорить, мне хотелось верить ее словам, они звучали правдиво. Я тоже не плакала, молча смотрела на Ван Лухань. Я еще не видела ее так близко. Эти острые скулы, нос с горбинкой – она такая чужая. И дело было не в ракурсе, просто Ван Лухань действительно теперь была мне чужой. Раньше она была женой моего папы. А теперь мы с ней посторонние, как две планеты Солнечной системы, которые лишились Солнца и сошли со своих орбит. Я смотрела на эту несчастную женщину – отец покончил с собой, когда она была еще ребенком, мать сошла с ума, теперь и муж погиб. Боль насквозь пробила сердце Ван Лухань, обратив его в бездонный колодец.
– Ты покончишь с собой? – спросила я.
– С чего такой вопрос? – глядя на меня, сказала Ван Лухань.
– В кино, если один влюбленный умирает, второй совершает самоубийство.
Она улыбнулась, покачала стакан.
– Ты хочешь, чтобы я умерла?
– Я хочу, чтобы ты жила.
– Я буду жить.
Я помолчала и спросила:
– Это потому что ты не очень любила моего папу?
– Я его любила.
– Но вы ссорились.
– Нам нельзя было сходиться.
– Почему?
Она не ответила.
– Потому что он был женат на моей маме?
– Нет.
– Потому что дедушка с бабушкой были против?
Она покачала головой.
– Тогда почему?
– Хватит вопросов! – Запрокинув голову, она допила водку, потянулась за бутылкой и вылила остатки в стакан. Не хватило даже до половины, и Ван Лухань потрясла пустую бутылку. – Вот чертяка, хоть бы немного мне оставил. – Ее лицо вдруг смягчилось, глаза тронуло светом, точно она что-то вспомнила. А затем свет излился наружу, заскользил вниз по щекам. – Наверное, я сразу знала, что ничего не выйдет, потому и любила так сильно. – Она поперхнулась водкой, закашлялась, покраснела, с силой надавила себе на грудь, унимая кашель. Голос Ван Лухань зазвучал глухо, словно она делилась серьезной тайной: – Мы с твоим папой одного поля ягода. У покореженных людей и любовь покореженная. – Уголки ее рта приподнялись, будто Ван Лухань гордилась своим отличием от обычных людей.
– Ты будешь встречаться с тем мужчиной? – спросила я.
– Ты про Се Тяньчэна?
– Ты ему нравишься, я видела.
– Я не буду с ним встречаться, теперь ты спокойна? – Ван Лухань положила руку мне на плечо. – Детка, сколько же у тебя тревог. Сначала боишься, что я умру, потом – что стану встречаться с другим мужчиной. Так скажи на милость, как мне жить дальше? Одной, как сирота? – Она улыбнулась, по щеке скатилась слеза. – Это очень тяжело.