инь был готов немедля отправляться в Штаты. И поминутно спрашивал мое мнение, как будто оно что-то значило. Я только изредка кивал, но почти ничего не говорил. Во-первых, мне действительно казалось, что эти мечты не имеют ко мне ни малейшего отношения. А во-вторых, я очень устал. Я ничего не делал, но чувствовал глубокую усталость и скуку. И при этом знал, что нуждаюсь в успехе куда сильнее Большого Биня или Цзыфэна. Но также знал, что не хочу ни с кем делиться своей нуждой. Страсть к успеху была так тяжела, что мне даже хотелось ненадолго от нее избавиться.
Большой Бинь тряхнул меня: давай выпьем за новый год, новое начало!
Я взял бутылку и залпом опустошил ее. Да, новое начало. Ушедший день был последним шансом установить с тобой связь. В новом веке никаких знаков от тебя уже не будет. Возможно, это хорошо, так я смогу окончательно избавиться от твоей тени. Но мне все равно было очень грустно. Последнее прощание. Наверное, я пришел на площадь, чтобы еще раз с тобой проститься.
Прощай, Ли Цзяци.
Я и забыл, ведь ты не знаешь, что семья Большого Биня разбогатела. Помнишь, как мы ходили играть в их маленький дворик рядом со столовой? Кроме выводка щенков, там всегда можно было застать старика, который сидел в теньке у дерева, обмахиваясь тростниковым веером. Еще тот старик любил растолочь всякую всячину в порошок и сушить этот порошок на солнце во дворе. Однажды к нему пришел человек с шишкой на лице, и старик дал ему пузырек с красной микстурой. Большой Бинь рассказал, что его дедушка – потомственный лекарь, практикующий традиционную китайскую медицину. Он способен вылечить даже самую сложную болезнь. Я спросил: а моего дедушку он сможет вылечить? Большой Бинь смущенно ответил: твой дедушка – особый случай… Он может вылечить всех, кроме него. Ты тогда покачала головой: моя бабушка говорит, что такие врачи – шарлатаны. Действительно, в Наньюане жили одни сотрудники медуниверситета да их семьи, вряд ли хоть кто-то здесь верил в традиционную медицину. Ко всему прочему, дедушка Большого Биня был “босоногим лекарем” – не умел ни читать ни писать. И этот самый дедушка вместе с отцом и дядей Большого Биня основал знаменитую корпорацию “Фармацевтика Уфу”[85], мы тогда учились в средней школе первой ступени. Чудесный “Бальзам Уфу” себестоимостью восемь фэней получался из трех видов бактерий, перебродивших в чашке Петри. Заявлялось, что это средство способно исцелить даже раковых больных, а здоровым полезно для укрепления иммунитета. Скоро “Бальзам Уфу” стал известен на всю страну, о нем знали в каждом доме. Ты наверняка помнишь те годы, когда в моду вошли разные бальзамы и микстуры, в ларьках напротив больницы теперь торговали не фруктами, а бальзамами, и посетители считали своим долгом прихватить больному пару пузырьков.
Пустырь за восточными воротами университета огородили, и скоро там выросла гряда серых высоток. Фабрика, столовая, общежитие, бассейн и теннисный корт… настоящий мини-город, не хуже кампуса медуниверситета. Только кампус к тому времени постарел и обветшал, а городок “Фармацевтики Уфу” стоял новехонький. Большой Бинь водил нас на экскурсию в сверкающий цех, мы обедали в большой трехэтажной столовой, лица облаченных в голубые спецовки рабочих сияли от счастья. Перед уходом Большой Бинь выдал нам по стопке талонов в бассейн. Вода там была неправдоподобно синей, сквозь стеклянную крышу ее подсвечивали солнечные лучи, как на открытке с фотографией Гавайев. Через месяц дядюшка Ли, наш сосед сверху, ушел со ставки профессора медуниверситета и устроился в “Фармацевтику Уфу” на должность начальника отдела с высоким окладом. Потом преподаватели и врачи стали один за другим увольняться из университета и переходить в серые здания напротив. “Фармацевтика Уфу” непрерывно расширяла свои владения, скоро она захватила всю восточную окраину Цзинаня, а рекламу “Уфу” крутили по телевизору перед выпуском новостей. Шел 1995 год, я помню, что в том году дедушку Большого Биня как главу совета директоров “Фармацевтики Уфу” пригласили на новогодний концерт в Пекин, а твой дедушка, удостоившись звания академика, переехал в специальный особнячок, выделенный ему медицинским университетом. В детстве вы с Большим Бинем были моими самыми близкими друзьями, поэтому мне казалось, что эти победы совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. И когда тихая жизнь Наньюаня взорвалась от сенсационных новостей, когда все вокруг начали взволнованно их обсуждать, мне страшно хотелось нырнуть в этот успех с головой и забыть, что мой дедушка пропал без вести, что он сейчас где-то по-прежнему лежит на кровати, в той же позе, что и двадцать лет назад.
В выпускном классе Большой Бинь в Америку все-таки не уехал. Его документы уже лежали в посольстве, но тут случилось 11 сентября, и почти всем отказали в визах. От этого желание Большого Биня уехать только окрепло: “Ничто не помешает мне встретиться с Ли Пэйсюань!” Год он проболтался дома, почти каждый вечер приезжал в мой занюханный университет, мы играли в баскетбол, пили пиво. Он часто вспоминал Ли Пэйсюань, порой речь заходила и о тебе. Большой Бинь был по-прежнему уверен, что я в тебя влюблен, хотя я никогда с этим не соглашался. Он постоянно уговаривал меня “отыскать Ли Цзяци”, считал, что я просто не могу перебороть свою гордость, чтобы признаться тебе в любви. А гордость была сущей мелочью по сравнению с той преградой, которая стояла между ним и Пэйсюань. Напившись, он начинал нести один и тот же вздор, фантазировал, как Ли Пэйсюань ответит согласием на его ухаживания, а я наконец отыщу тебя. Его глаза блестели, он стучал палочками по столу: мы сыграем общую свадьбу, найдем в Америке церковь, сестрички оденутся в белые платья, а потом мы вчетвером махнем куда-нибудь на медовый месяц, сядем в кабриолет, проедем с восточного побережья до западного…
Следующей зимой Большому Биню одобрили визу. Какое-то время я не мог привыкнуть к тому, что он уехал, но новых друзей завести не пытался. Мой университет стоял в глуши, у подножия гор Наньшань, и иной раз я по две-три недели не бывал дома. Потом привозил постирать грязную одежду, ужинал с бабушкой и тетей. Проходя мимо больницы, смотрел издалека на старый корпус, где когда-то лежал дедушка, вспоминал все, что там случилось, и мне казалось, что это было в прошлой жизни.
Весной 2003 года разразилась эпидемия атипичной пневмонии, Цзыфэн сбежал из Пекина в Цзинань, поначалу карантинный контроль был не очень строгим, и его не изолировали. Я пригласил Цзыфэна в ресторанчик рядом с Наньюанем, а он решил позвать туда Шашу. Цзыфэн всегда очень беспокоился о Шаше, даже уговаривал ее найти себе парня. В тот раз мы выпили много пива и разошлись только под утро. А к вечеру у Цзыфэна поднялась температура, анализы подтвердили атипичную пневмонию. И меня, и Шашу нужно было поместить в карантин. Нас привезли в старый корпус, теперь там лежали пациенты с подозрением на атипичную пневмонию, а всех остальных больных переселили в новое здание. Карантин не пустовал, первый и второй этажи были уже заполнены, и сестра отвела нас на третий этаж. Спустя столько лет я снова поднимался по этой сумрачной лестнице – непередаваемое ощущение. Верно, я связан с этим зданием судьбой, раз проклятье, которое каждые пару лет заставляет меня возвращаться, до сих пор не разрушено.
Нас с Шашей поместили в одну палату, раз в два часа медсестра приносила нам градусник. Сначала мы еще могли прогуливаться по зданию, но к обеду одного из пациентов с подтвердившимся диагнозом отвезли со второго этажа в отделение неотложной терапии, после этого весь корпус притих от испуга, и люди уже не решались выходить в коридор. Наша палата была просторнее триста семнадцатой, там стояло четыре кровати. Я включил телевизор и устроился с пультом на койке у окна. Шаша сначала села на кровать у входа, потом передвинулась ближе ко мне. Она то смотрела в телевизор, то переводила взгляд на меня, как будто хотела что-то сказать. Я не отрывал глаз от экрана, там крутили рекламу минералки: мужчина сначала долго бежит, потом хватает бутылку с водой и принимается шумно пить. Сверкающие солнечные лучи бьют по иссушенной земле, и кадр наполняется летним зноем.
С событий в бамбуковой роще прошло уже шесть лет. Все это время я старался избегать встречи с Шашей. Но она время от времени появлялась то тут, то там. Если я покупал пампушки в столовой, Шаша оказывалась в той же очереди; если шел к воротам, чтобы забрать газету, она стояла у прилавка с фруктами, выбирая арбуз. Случалось и так, что я видел ее на остановке, когда ехал из центра города домой. Она бесшумно проплывала у меня перед глазами, как привидение – то появится, то снова исчезнет. Словно хотела напомнить, что и она живет на этом свете.
Окончив среднюю школу первой ступени, Шаша поступила в медицинский колледж на сестринское дело. Колледж был далеко от дома, ей пришлось переехать в общежитие, и в Наньюане она почти не появлялась. Несколько раз мы с Большим Бинем и Цзыфэном собирались поужинать вместе, за ужином они вспоминали, что давно не видели Шашу, звонили ей и приглашали присоединиться. Где бы Шаша ни была, приезжала она всегда очень быстро, а со мной держалась так естественно, будто ничего и не произошло. Она похорошела, стала наряжаться и пользоваться косметикой, но все равно казалась какой-то несуразной. Тесная джинсовая жилетка, яркая плиссированная мини-юбка, обкусанный красный лак на ногтях. Вкуса у Шаши не было, она просто копировала своих однокурсниц. У нее появились подруги, настоящие оторвы, могу себе представить, как они командовали Шашей, гоняли ее туда-сюда. А она и не возражала, ее вообще было очень трудно задеть. Шаша все повторяла за своими новыми подругами, научилась курить и играть в бильярд. Цзыфэн говорил: они все встречаются с парнями, почему же у тебя никого нет? Шаша только хихикала и снова утыкалась в свою тарелку. Как и в детстве, она очень любила поесть, могла жевать весь вечер, пока мы не вставали из-за стола. Потом мы расходились по домам, Цзыфэн и Большой Бинь жили недалеко от ресторана, и оставшуюся часть пути я был вынужден делить с Шашей. Я ускорял шаг, чтобы поскорее оказаться у ее дома, но Шаша не сворачивала к подъезду, а продолжала идти за мной. Приходилось шагать еще быстрее, я едва не бежал. А она, пыхтя, трусила следом, останавливалась у моего дома и смотрела, как я захожу в подъезд. И так каждый раз – Шаша доводила меня до подъезда и только после этого возвращалась домой. Идти было недалеко, дорогой мы всегда молчали, но мне такие прогулки все равно были в тягость. Я стал придумывать отговорки, чтобы не приходить на очередные посиделки с Большим Бинем и Цзыфэном, если знал, что там будет Шаша. А потом она окончила свой колледж, папа через знакомых устроил ее работать в психиатрическую лечебницу, ту самую, которую мы так часто поминали в детстве: да ты больной, пора в психушку на конечной восемнадцатого автобуса! Я слышал, что Шаша хорошо ладит с пациентами, в психиатрической лечебнице ее заторможенность оказалась даже плюсом. Единственный недостаток такой работы заключался в том, что больничные правила запрещали сотрудникам принимать пищу на глазах у пациентов, и Шаше с ее пакетиками приходилось прятаться куда-нибудь во время дневного перерыва. Потом один из пациентов полюбил рвать подушки, по всей клиник