е летал утиный пух, в итоге у Шаши случился рецидив астмы, и ее увезли на “скорой” в больницу. Она уволилась и снова вернулась в Наньюань. К счастью, я тогда уже поступил в университет, а Большой Бинь с Цзыфэном уехали из города, так что мы с Шашей больше не встречались. Я думал, что больше ее и не увижу.
Не меняя позы, я до самого вечера смотрел в палате телевизор. Когда нервы взвинчены, сохранять сосредоточенный вид – занятие непростое, так что к вечеру я был совершенно измотан и позвонил тете, чтобы она принесла пива, когда придет меня навестить. Скоро в палату с обходом явилась какая-то женщина, по виду старшая медсестра. Над белой маской нависали узкие холодные глаза. Они остановились на мне, и женщина сняла маску.
– Тетушка Юнь? – воскликнул я.
Она совсем не постарела, только лишилась последних женских примет, а вытянутое лицо стало еще суровей. Я спросил ее, все ли в порядке с Цзыфэном, оказалось, она не знает. За день в больнице скончались два пациента, вряд ли он был одним из них. Я взмолился, чтобы тетушка Юнь отпустила меня домой. Она ответила, что раньше из карантина выписывали после двух дней наблюдения, но позавчера у одного мужчины диагноз подтвердился почти сразу после выписки, так что теперь без приказа от руководства никого из больницы не выпускают. Ты думаешь, нам хочется вас держать? Со мной на весь корпус всего три сестры, мы ничего не успеваем. Я вышел за ней из палаты. В коридоре было темно, пол пах антисептиком. Глядя ей в глаза, я сказал: при желании вы бы придумали, как выпустить нас отсюда. Она озадаченно на меня уставилась. Я улыбнулся: разве нет? Вы даже парализованного смогли отсюда вытащить. Она покачала головой: я не понимаю, о чем ты говоришь. Развернулась, чтобы уйти, но навстречу шла моя тетя.
– Так и работаете без отпуска? – спросила тетя.
– И вы тоже? Вчера видела вас в аптеке, – ответила тетушка Юнь.
– Я не могу уйти, девчонки новые еле шевелятся, не знают даже, где цефрадин стоит.
– И у меня то же самое, разве на молодых можно положиться? Случись что, сразу паника, все инструкции забывают.
Глядя друг на друга, женщины невольно улыбнулись. Старая вражда как будто забылась. Я заметил, что они очень похожи. Обе много лет жили одни, и не то одиночество сделало их чудачками, не то они с самого начала были чудачками, потому и выбрали одиночество. Но в итоге обе отдавались любимой работе с пылом, который больше некуда было приложить.
– Надеюсь, вы поможете Чэн Гуну, – сказала тетя. – Дедушку нашего потеряли, так парня сберегите.
– Что на меня надеяться, надейтесь на Бога. Он всех видит, всех бережет. – Тетушка Юнь надела маску и ушла.
Тетя поставила пиво на стол и протянула Шаше огромный плетеный мешок:
– Твоего папу в больницу не пускают, он попросил передать это тебе.
Шаша проворно вытащила из мешка шоколадку, сорвала обертку и принялась жевать. В судке, который принесла мне тетя, оказались жареные свиные ребрышки и корни лотоса. Я оглядел еду: недурно, напоминает последний ужин смертника перед казнью. Тетины глаза покраснели: Чэн Гун, не пугай меня так. Я похлопал ее по плечу: попроси тетушку Юнь, чтобы она поскорее выпустила меня отсюда. Я взаперти без всякой пневмонии с ума сойду. Тетя ответила, что постарается. А перед уходом почему-то сказала Шаше: вы с Чэн Гуном должны заботиться друг о друге.
Я открыл пиво, сел на кровать. Дикторша перечисляла, сколько новых жертв унесла атипичная пневмония в каждой провинции, она говорила очень медленно, как будто пересчитывала людей по головам. Я сжимал пульт, мечтая включить перемотку. И заодно перемотать вперед весь сегодняшний вечер. В конце концов решил пораньше лечь спать, выключил телевизор и свет, лег в постель. Стоило мне закрыть глаза, как шорох стих, а Шаша прекратила жевать. Вокруг повисла тишина, я не слышал даже дыхания. Но чувствовал, как Шаша сидит в темноте, уперев в меня зеленые кошачьи глаза. Перевернулся на другой бок, лег лицом к стене. Тишина в палате продолжала раздуваться, как воздушный шар, я надеялся, что Шаша пошевелится или кашлянет, пусть она сделает что угодно, только бы этот шар лопнул. И тут зазвонил телефон. Я вскочил.
– Угадай, где я! – крикнул в трубку Большой Бинь.
– Лучше ты угадай, где я.
– Я в Чикаго, скоро у меня обед с Ли Пэйсюань. Не думал, что она согласится… Я уже до смерти извелся, не знаю, что ей сказать. Как думаешь, можно прямо спросить, есть ли у нее парень?
Я подошел к столу, открыл пиво.
– Приготовил небольшой подарок, не знаю, понравится ли ей… Как думаешь, лучше сразу его вручить или в конце? Не молчи, у меня сердце стучит как ненормальное…
– Лучше так, чем если бы совсем не стучало.
– Ты что?
– Цзыфэн в реанимации.
– Что случилось?
– Атипичная пневмония, нас тоже поместили в карантин. – Мне не хотелось произносить вслух имя Шаши.
– Как же так…
– Знаю, что не должен был портить тебе настроение. Но… кто знает, жизнь такая хрупкая. – Я дал отбой и допил пиво.
Шаша с ничего не выражающим лицом сидела на своей кровати. Вдруг она сказала:
– Мы умрем, да?
Вместо ответа я открыл новую банку пива. На улице поднялся ветер, окно заскрипело. Не у нас, а в соседней палате. Интересно, починили они задвижку в триста семнадцатой? Эта палата много всего повидала, и как ни старался я от нее отделаться, в конце концов все равно оказался заперт по соседству, слушаю, как скрипит знакомая оконная рама. Ко всему прочему я заперт здесь вместе с Шашей. Жизнь – скучнейшая штука. Шаша так и глядела на меня со своей кровати, пакет с чипсами по-прежнему лежал у нее на коленях, но она к нему не притронулась. Почему она не ест? Она ведь только это и умеет. Наверное, Шаша даже отдаленно не представляет, что такое горе или безнадежность. Живет как в бреду и никогда не теряет аппетита к жизни.
Я влил в себя последнее пиво и с головой залез под одеяло. Тело горело, губы пересохли, вероятно, у меня начался жар, я все-таки заразился. Вот и хорошо, теперь меня уже ничто не удивляло.
Я скорбно уснул и даже видел сон, там было много людей, кажется, они пришли меня навестить. А я чувствовал, как на меня что-то давит, и сонно размышлял, что это демон явился по мою душу. Потом что-то мокрое залезло мне в рот и стало там копошиться. Я резко проснулся, открыл глаза. Надо мной нависало лицо Шаши, глаза ее блестели в темноте. Потом она нырнула вниз и зарылась лицом у меня между ног, хвостик на ее затылке заскакал вверх-вниз, словно взбесившийся кролик. Я с трудом приподнялся на локтях, дыхание мое все учащалось. Шаша оседлала меня, руками стиснула меня за бока. От скачки резинка с волос у нее слетела, и они рассыпались по плечам, она что-то безостановочно бормотала, будто заклинание читала. Не в силах сдерживаться, я кончил. И в ту же секунду понял, чтó она бормочет: скоро умрем, скоро умрем, мы скоро умрем. Она улеглась рядом, обдавая меня густым горячим дыханием. Вали на свою кровать, тихо прорычал я. Она лишь прижалась теснее. Я оттолкнул ее, но она снова притиснулась.
Скоро умрем, скоро умрем, мы скоро умрем – вжимаясь в меня, повторяла, точно в бреду Шаша. В ней ощущалась одержимость, она была словно зверь, который чует надвигающееся землетрясение или потоп. И я вдруг испугался: ведь мы действительно в большой беде. Очень может быть, что патогенные бактерии распространились по всему зданию. И никому отсюда не уйти. Почему иначе сестры так долго не заглядывают в нашу палату? Они просто бросили все и сбежали, оставив нас погибать. Наверное, бактерии уже проникли в мое тело и пожирают здоровые клетки. Я смутно почувствовал, как что-то сдавило мне горло, дыхание становилось все слабее. Как догорающая свеча, которая в любую секунду может погаснуть. Смерть явится совсем скоро, не придется ждать даже утра. Я с силой вдохнул и прижал к себе Шашу. Она растерялась, но тут же крепко меня обняла, сплела свои ноги с моими и больше не шевелилась, как будто решила умереть в этой позе. Ее сердце билось об меня в темноте, удар, еще удар – наверное, это последние звуки, которые уготовил мне мир.
Я тоже закрыл глаза. Все было уже неважно. Наверное, это трудно представить, но в ту минуту, несмотря на ужас, я чувствовал небывалое облегчение. Все кончено.
За ночь я несколько раз просыпался. Но Шаша до самого утра лежала не шевелясь. Когда начало светать, я расцепил ее руки и сел в постели. В сизых лучах рассветного солнца ее лицо казалось почти счастливым. Я вышел в коридор и закурил. Девичий виноград заползал со стены на окно, и с одного угла стекло отливало зеленью. В небе пролетели два голубя. Да, я и забыл, что здесь еще водятся голуби. Серые, взмывающие в небо с резким хлопаньем крыльев.
Из другого конца коридора пришла пропадавшая целую вечность сестра. Закатила глаза: кто разрешал вам выходить? Да еще курите, немедленно потушите. Я даже немного растрогался, глядя в ее свирепое лицо, – кажется, мир снова стал нормальным. Хотел вернуться в палату, но тут увидел в дверях Шашу, она влюбленно смотрела на меня, как новобрачная перед первой ночью. Все оставшееся утро ее глаза парой улиток ползали по моему телу. Если я взглядывал на нее ненароком, Шашино застывшее лицо оживало, точно самопроизвольно пришедшая в движение кукла-марионетка. Она потеряла интерес к еде, не притронулась к чипсам, не доела обед, только сидела и тупо меня разглядывала.
После обеда снова пришла сестра, я схватил ее за рукав и взмолился: переведите меня в другую палату, я привык жить один, и я очень громко храплю. Медсестра вскинула глаза: в какую еще палату, вас выписывают. Я спросил: серьезно? Она протянула мне градусник: если температура нормальная, можете собираться. Я взял градусник. Она объяснила, что после обеда из другой больницы привезут новую партию пациентов, нужно освободить палаты. Все равно вы оба живете в Наньюане, вот дома и устройте себе карантин. Старайтесь не выходить на улицу, поменьше контактируйте с родственниками. Все ясно?
Я позвонил тете. Она сказала, что Цзыфэн уже вне опасности, его понаблюдают еще несколько дней и отпустят домой. Я развеселился, позвонил своей тогдашней девушке и сказал, что меня выписывают. Она тоже обрадовалась, но, услышав, что я хочу сегодня же с ней увидеться, замялась: куда нам спешить, полежи еще пару дней дома. Пока я говорил, Шаша неторопливо собирала вещи, рядом разрывался ее телефон. Наконец она взяла трубку, звонил ее папа, он громогласно спросил, почему Шаша до сих пор не спустилась, он битый час ждет ее у больничных ворот. Она неохотно забросила рюкзак за спину, у двери замерла и взглянула на меня, как будто ждала, что я что-то скажу. Я поспешно отвернулся.